А нынешняя цивилизация находится на грани варварства, она завела нас в тупик, из которого нам предстоит выбираться.
Поэтому Майкл утверждает, что следует перейти от лечения людей к лечению планеты. «Земля, – говорит он, – поражена болезнью, которая угрожает ее существованию, как рак угрожает жизни участников семинаров в Коммонвиле». Мы должны создать движение, которое всеми возможными способами будет способствовать росту сознания людей вплоть до того, что Майкл называет «interbeing consciousness» – пониманием взаимозависимости всего живого.
Однажды утром «час воображения» был использован неожиданно. Всей группой мы направились через поляну к большущему строению над морем. Его так и не отстроили, и вид у него был совершенно потусторонний. Сквозь крышу пробивались солнечные лучи, и обширное внутреннее пространство было загромождено хламом пятидесятилетней давности: остовами генераторов, антеннами, проводами, радиоприемниками. В углу стоял даже старый красный пожарный насос. Это место идеально подходило для фильмов о войне – скажем, для сцены расстрела. Примерно для этого мы сюда и пришли. К одной из огромных стен, позеленевших от сырости, был прикреплен большой квадрат белого картона с одним словом посередине: «РАК». Перед листом картона стоял столик с фломастерами; на земле лежали старые стеклянные бутылки. Все это годилось для метания в цель. Целью была наша болезнь, но каждый мог добавить от себя любое другое слово, на которое ему хотелось сорвать злость, забросав его бутылками.
Кто-то фломастером написал слово «боль», еще кто-то «бюрократия», «черствые врачи». Ортопед написал «страховка». Грохот бутылок, которые разлетались от ударов о стену, отвлекал от проблем. Все смеялись, наперебой поздравляли друг друга с удачным попаданием и самозабвенно швыряли все новые и новые бутылки. Я не чувствовал в себе никакой агрессии и отдал весь свой арсенал женщине-адвокату из Денвера. Потом, когда мы уже уходили, я взял маркер и пририсовал мишени усы, глаза и смеющийся рот – в самом центре, где слова «РАК» уже почти было не видно. Возвращались обратно мы счастливые, веселые. Забава всем понравилась. Каждый говорил, что ничего лучше он не делал до этого дня. Без сомнения, это помогло рассосаться многим «гроздьям гнева», которые каждый носил у себя в груди.
Во второй половине дня, во время обсуждения, женщина-адвокат из Денвера рассказала еще часть своей истории. Она была замужем, но муж ушел, когда сыну едва исполнилось четыре года. Пошли судебные разбирательства, чтобы решить, где и с кем останется ребенок. Тяжба тянулась, пока мальчик не закричал: «Уходите оба! Я останусь один!» Муж ушел, в одиннадцать лет мальчик стал неуравновешенным и агрессивным, в школе он набрасывался с кулаками на товарищей и оскорблял учителей. С ним невозможно стало общаться; часто он принимался кричать на мать и говорил ей ужасные вещи. Один психолог посоветовал женщине купить боксерскую грушу. Она повесила ее в комнате мальчика и сказала ему, чтобы он делал с ней, что хочет. Каждый раз, разозлившись на кого-нибудь, мальчик писал имя этого человека на груше и изо всех сил колотил по ней бейсбольной битой. На груше появились имена школьных товарищей, учителей, отца, да и матери тоже. «Думаю, эта боксерская груша спасла жизнь нам обоим», – заключила женщина.
Когда сыну исполнилось двадцать три, им пришлось переехать. Прощание с грушей превратилось в подлинный ритуал. В конце концов ее похоронили в саду, как родственника.
Когда согласишься с мыслью о том, что смерть составляет часть нашей жизни, чувствуешь себя сильнее, возникает ощущение, что никто уже над тобой не властен. В этом смысл старой японской притчи.
Один молодой стражник, телохранитель императора, захотел научиться владеть «катана» – самурайским мечом. Он приходит к великому мастеру этого искусства и просится в ученики. Учитель хочет знать, чему обучен юноша, и они обмениваются несколькими ударами.
– В какой же школе ты обучался? – спрашивает восхищенный учитель.
– Ни в какой, – отвечает юноша.
– Не может быть! Ты уже у кого-то учился, ты прошел школу.
– Нет, нет, – стоит на своем юноша. – Я всему научился сам. С тех пор, как я состою на службе у императора, я все время приучаю себя не бояться смерти.
– А, так вот какой была твоя школа! – воскликнул старый учитель.
Победить страх смерти – большой шаг к свободе для каждого человека.
Это помогает ему жить лучше так же, как помогает ему стать хорошим бойцом.
Странно то, что современный человек учится тысячам вещей, уделяет им время, оттачивает навыки, но никогда не учится умирать. Более того, он всячески избегает разговоров о смерти (говорить о ней считается некорректным), избегает даже мыслей на эту тему. А когда этот естественный миг наступает, человек не готов к этому, ужасно страдает, цепляется за жизнь и этим только усугубляет свои страдания.
Экнат Исваран, индийский мистик, сорок лет преподававший в университете Беркли сначала английскую литературу, потом медитацию, рассказывал, как его бабушка, которая всегда была для него духовной наставницей, преподала ему один простой, но важный урок. Как-то раз, увидев, что маленький Исваран потрясен смертью родственника, бабушка усадила его на деревянное кресло и сказала, чтобы он держался за него что есть силы. Мальчик вцепился в подлокотники, но она все равно его стащила. Упираясь, он только причинил себе боль. Тогда бабушка попросила его снова сесть на стул, но уже не сопротивляться. На этот раз она ласково и бережно взяла его на руки. «Вот так и со смертью. Тебе самому выбирать, как уйти. Запомни это».
Такие бабушки большая редкость, и их становится все меньше. Особенно в Америке, где культ долгого благоденствия и миф о вечной молодости переворачивают с ног на голову все традиционные обязанности. Скоро и в Европе так будет. Бабушки все больше будут заниматься «своей» жизнью, чаще будут ездить развлекаться и охотнее будут уделять время своим любовникам, чем внукам. Это уже определившаяся тенденция, к этому пришла наша цивилизация! Новое поколение растет, напичканное практическими знаниями, представлениями, которые помогают выжить и преуспеть, но некому теперь поделиться с нами мудростью, опытом жизни и смерти, как это делали раньше старики, дедушки и бабушки. Действительно, мы живем в странном мире: у нас есть акушерки, которые помогают нам появляться на свет, но нет никого, кто бы помогал нам умирать, то есть учил бы нас этому!
Не всегда было так. Почти все древние цивилизации видели в смерти существенный аспект жизни и развили собственную культуру смерти.
Тибетцы, например, более тысячи лет использовали свою священную книгу «Бардо Тходол», написанную, как говорят, Падмой Самбхавой, чтобы помочь умирающему встретить момент перехода. В дом, где кто-то находится при смерти, приходит лама и тут же прогоняет прочь всех плачущих, потом, обращаясь к умирающему, просит его не сопротивляться, отрешиться от того, что он оставляет в этом мире, от людей, к которым он был привязан. Все связи вот-вот оборвутся, все станет «пустым, как безоблачное небо». Зачем же противиться этому?
«Пусть все идет своим чередом, о благородный рожденный, – говорит ему лама. – Главный свет движется тебе навстречу, слейся же с ним, иди. Иди своей дорогой, о благородно рожденный, и не противься тому, что должно случиться». Эти слова лама продолжает шептать на ухо умирающему.
И наш семинар – теперь я все глубже этим проникался – проводился именно для того, чтобы натренировать нас, подготовить к участи больного. Однажды вечером Майкл сказал, что очень многим приходится столкнуться с такой болезнью, как рак, но никто не бывает к этому готов. Когда тебе говорят, что у тебя рак, ты будто сброшен с вертолета в джунгли, а у тебя нет ни малейшего представления о том, как выжить. Если бы ты тренировался заранее, выживать было бы легче.
Майкл настаивал также на том, что больным необходимы группы поддержки. Один врач из Стэнфордского университета, наблюдавший большое количество женщин, страдавших раком грудной железы с метастазами, обнаружил удивительную вещь: те, кто, помимо обычной терапии, регулярно посещали встречи с подобными больными, проживали намного больше, чем те, которые на такие встречи не ходили. Подобное исследование, проведенное в Лос-Анджелесе с другими больными раком, дало тот же результат.
– Но эти сведения, – говорил Майкл, – не попадают на первые полосы газет, как те сообщения, будто найдено очередное лекарство от рака. Все дело в деньгах, а на группах поддержки не заработаешь. Может потребоваться еще двадцать лет, но в один прекрасный день станет ясно, что психологическая поддержка чрезвычайно важна для процесса лечения.
Как бы то ни было, система работала. Шли дни; мы были абсолютно отрезаны от мира, ни газет, ни радио, ни телевидения, и группа становилась все более сплоченной, обсуждения – все непринужденнее. Я мог, конечно, считать банальными разговоры о «внутреннем пространстве покоя», о «сакральном уголке» и подобном. Но как бы то ни было, неделя, проведенная у моря вдали от семьи (а для большинства моих товарищей – от того немногого, что от их семей осталось), вдали от повседневных хлопот, дел, врачей и страховых агентов, принесла пользу, возможно, восстановила равновесие. Мне казалось, что для каждого из нас осознать свою ситуацию было в какой-то степени… все равно, что подняться на одну ступеньку. Это осознание и было в конце концов тем самым «сакральным местом» – как та покосившаяся хижина из старых бревен близ обрыва (я слышал, что ее называют «часовней Дженнифер»). Участники семинара стали думать, что «внутреннее пространство покоя», в котором можно укрыться, и впрямь существует. Страх смерти, конечно, победить до конца не удалось, но, по крайней мере, мы научились все вместе спокойно обсуждать эту тему. Она перестала быть табу.
Однажды после ужина мы допоздна засиделись в общем зале. Разговор зашел о похоронах, о последних словах, о том, что оставляешь после себя. Оказалось, что и к этому наш ортопед подошел ответственнее и скрупулезнее других. Он уже успел создать собственный сайт в Интернете и работал сейчас над компакт-диском. Туда должны были войти фотографии и видео – рассказ о том, что он делал в жизни. Его дети понятия не имеют о том, как он жил, но когда его не станет, они смогут скачать с компьютера память об отце.
Говоря о последних словах, я напомнил о Джузеппе Верди, который собрался было на прогулку и, возясь с застежкой жилета, произнес: «Пуговкой больше, пуговкой меньше…»
Когда пришел черед написать, что бы хотелось напоследок сказать мне, вышло всего несколько слов: «Благодарю всех тех, кто протянул мне руку. И Анджелу, протянувшую обе».
Если мы действительно представляем собой нечто помимо тела, это «нечто» явно страдает от недостатка питания (или засыхает от отсутствия полива). В то время как наши органы чувств постоянно насыщаются в свое удовольствие звуками, запахами, картинами окружающего мира, душа, если она есть, голодает и томится жаждой. И все же – каждый знает из собственного опыта – случаются в жизни и особые мгновения, исполненные редкой красоты. Это может быть все, что угодно – какой-нибудь символ, какое-то слово, в котором слышится отголосок чего-то знакомого, о чем не удается вспомнить. Доносится тихий голос, к которому хотелось бы прислушаться, но что-то нас постоянно отвлекает. А как же истина? Она рядом, она задевает нас крылом, но мы предпочитаем не обращать на нее внимания.
В «Махабхарате» можно найти прекрасную образную параллель встречи с истиной. Человек идет по лесу и чувствует, что лицом коснулся паутины. И может поступить по-разному: кто-то смахнет ее рукой и пойдет своим путем, а кто-то остановится, чтобы проследить взором за блестящей нитью до самого ее центра. Сколько раз в жизни с нами случается что-то подобное, мы чувствуем намек на нечто, скрывающееся за пределами видимого. Но в спешке предпочитаем бездумно отмахнуться и продолжать путь.
Так что же, и мне продолжать путь? Куда? Нет уж, лучше постоять и всмотреться. Это была моя принципиальная позиция, но нет ничего тяжелее, чем отказаться от старых привычек, от привычных реакций. Ничего нет тяжелее, чем освободиться от того, что мы знаем, от того, что мы собой представляем или думаем, что представляем. И у меня еще оставались прежние инстинктивные реакции – тщеславные, почти высокомерные, прежняя самоуверенность в том, что я знаю ответы на любые вопросы.
Вне сомнений, Соединенные Штаты сохранили исключительную жизнеспособность, милую наивность, свежесть, непосредственность, и мне, старому европейцу, иногда становилось жаль, что я ее утратил. Но океан медленно возвращал меня к простому, изначальному.
Я сам видел свою ограниченность. Даже участвуя в обсуждениях, я не раскрывался до конца. Продолжал испытывать чисто европейское чувство интеллектуального превосходства. На мой взгляд, все эти штуки впечатляют американцев, но не меня. Я был убежден: то, что для американцев откровение, для нас – обыденность. Но кто знает, возможно, достаточно было пустяка, чтобы треснул лед моего высокомерия. Вот такая борьба шла во мне. Я сопротивлялся, не хотел поддаваться.
Типичной была моя реакция на «sand tray» – поднос с песком. «Это замечательное средство, чтобы помочь человеку вывести наружу некоторые аспекты его внутреннего мира, – говорилось в буклетах, которые нам раздали. – Любой ребенок знает, как „играть в песочек“. Поиграйте с песком и вы. Только не пытайтесь при этом чего-нибудь добиться, что-то доказать. Просто играйте, следуйте за своим бессознательным началом».
Я видел, как две женщины из моей группы вернулись в восторге, и решил, что эти игры не для меня. Мысль о том, что мне предстоит «играть в песочек», чтобы заглянуть себе в душу, вызывала у меня искреннее отвращение. На самом деле я просто не мог освободиться от интеллектуальных предрассудков человека, привыкшего судить обо всем свысока, всему давать собственное толкование с позиций многоопытности и начитанности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85