Мне нравилось, как он описывает травы, другие растения, животных, будто у них есть душа и характер. Но, главное, в глубине души мне нравился он сам: чистый человек, оказавшийся между наковальней традиции и молотом современности, между стремлением понять тайну жизни и принципом нашего времени – обращать все в бизнес. Без друзей, без поддержки, разрываясь между старичками-браминами, «набожными и ортодоксальными», и «продвинутым» дядей-атеистом, тоже брамином, он чувствовал себя одиноким и непонятым и увидел во мне, который слушал его и делал заметки, связь с внешним миром.
Когда мне пришло время уезжать, он торжественно вручил лекарства. На какую-то долю секунды я даже сам поверил, что буду их принимать. Возможно, из сочувствия, просто потому что он мне был симпатичен. Но эти пластмассовые баночки, явно где-то подобранные, наполненные бурыми шариками, впоследствии куда-то затерялись.
Я до сих пор вспоминаю своего «доктора» с пылающими глазами. Как ему живется там, в этой захолустном городке в тени двух фабрик по производству удобрений? А вспомнив, ощущаю укоры совести. Я ведь так ничего и не сделал, чтобы помочь ему. Даже письма во Всемирную организацию здравоохранения и то не написал!
Пришедший тем же путем
Путешествия… Главная радость в моей жизни. Мальчишеская мечта превратилась в ремесло, в образ жизни. Вечно одно и то же, хотя и всякий раз по-новому: собираешь чемоданы, уезжаешь, потом пишешь о том, что видел. Но в чем же смысл всех этих скитаний? Честно говоря, я никогда над этим не задумывался.
Сейчас, когда я сидел на террасе отеля в Бенаресе и глядел на вечное течение священного Ганга (и на другой, столь же непостижимый, древний и вечно обновляющийся человеческий поток), этот смысл был для меня ясен. Причина, заставлявшая меня постоянно перемещаться в пространстве, постоянно скитаться в поисках чего-то, была проста: у меня не было ничего внутри. Я был пуст, пуст как губка, готовая впитать все, что угодно. Если бы я не путешествовал столько, мне нечего было бы сказать, нечего поведать людям, не о чем было бы размышлять.
Путешествия возбуждали меня, тонизировали, давали пищу для раздумий, заставляли жить. Приезд в новую страну, в дальние края всегда оборачивался влюбленностью; чувства переполняли меня. Я помню все, будто это было вчера: вот я впервые пересекаю границу – мне было тогда пятнадцать, и я отправился в Швейцарию подзаработать в кафе мойщиком посуды. Вот несколько лет спустя я в одиночку еду на машине через всю Южную Африку; а вот мой первый день в Сайгоне, вид на Ангкор-Ват, приезд в Самарканд, в Кашгар, путешествие верхом по Ло-Мантангу, столице королевства Мустанг. И каждый раз ощущение открытия.
А теперь? В чем-чем, а в этом смысле химио– и радиотерапия не изменили меня. Более того, они подталкивали взяться за старое. Раньше я ездил по свету в поисках приключений и идей; теперь я искал целителя, траву, магическую формулу, чудо, средство от моей болезни. Но делал я это прежним способом – во внешнем мире, шатаясь по белу свету. «Это свойственно человеку, – говорил я себе. – Человек всегда ждал, что где-то далеко – в другом месте или в другом времени – есть ключ ко всем тайнам. Дело только в том, чтобы отыскать его, возможно, он скрыт в пещере или в саркофаге фараона, захоронен под песками пустыни или среди руин Атлантиды в бездонной глубине океана».
И время от времени кто-то, рискуя всем, пускается на поиски. И в каждой культуре есть миф о страннике божественного происхождения, пропавшем без вести и возвращающемся домой после долгих скитаний. Как Гильгамеш, шумерский бог, который непрерывно путешествует, чтобы не умереть; или Улисс, вознамерившийся зайти за Геркулесовы столпы – последний рубеж известного тогда мира.
Путешествие всегда рассматривалось как средство для духовного роста, считалось, будто перемещение тела облагораживает душу. В Индии говорят, что «садху», блаженные нищие, должны быть подобны воде в постоянном движении, чтобы не «застояться».
Наверное, и я бы в свое время «застоялся», если бы не двигался.
Но теперь? Еще в Какинаде я задавал себе вопрос, не может ли случиться так, что, продолжая путешествовать, я с каждым разом буду открывать все меньше. Время от времени у меня даже возникало впечатление, что прежняя радость странствий потеряла свою былую звонкость; теперь она звучала глухо, как разбитая, но склеенная китайская ваза. Да и куда мне ехать? Вернуться ли назад, в мою прежнюю жизнь, как советует «регрессивная терапия» доктора Брайана Вейсса? По его мнению, такая болезнь, как у меня, уходит своими корнями в травму, полученную несколько веков тому назад. А не предпринять ли «астральное путешествие», вроде тех, что мы совершали с Никой по Флоренции? Вот о чем я прочитал в одной из книг «нью-эйдж». Через бразильских целителей можно попасть в находящуюся вне пространства «Астральную больницу» и там совместными усилиями великих врачевателей всех направлений и всех времен получить «персонализированное лечение на основе красок, запахов, звуков и лазерных лучей».
Может быть, я просто устал, но мысль о том, что пора бы остановиться, больше уже не отпугивала. Я отдыхал в отеле «Гангз Вью» после очередного, неизвестно какого по счету путешествия и доверился заботливому хозяину, который, начав свой день в маленькой молельне в честь бога Ханумана, Властелина Обезьян, остальное время уделял постояльцам, развлекая их ученой беседой, угощая нехитрой, но здоровой вегетарианской пищей, а также советами и вечерней игрой на ситаре.
Мне это было нужно. На этот раз я приехал из штата Бихар, одного из самых красивых, но при этом грязного и ужасающего. Земля, на которой когда-то процветали богатые республики и великие империи, управляемые мудрецами, сейчас превратилась в одно из беднейших мест в стране, где царит бандитизм и насилие. Но Бихар был колыбелью буддизма, потому я туда и поехал.
Я посетил Раджгир, где на холме Стервятников сохранились пещеры; там Будда и Ананда уединялись для медитаций. Я побывал на развалинах Наланды – прославленного буддистского университета, святилища духовной жизни целой эпохи; отсюда в период между IV и XIII веками от Рождества Христова вышли самые великие философские умы Азии. Позже мусульмане стерли Наланду с лица земли, истребили десять тысяч преподавателей и студентов и вынудили буддизм искать убежища за Гималаями – в Тибете и Китае, а потом и в Японии.
Затем я побывал в Бодхгайе, где под дожившим до наших дней деревом Будда достиг просветления. Оттуда я направился в Бенарес. Водитель дожидался рассвета – боялся разбойников, которые, по его словам, в темноте останавливают и грабят машины.
Я хотел своими глазами повидать святыни буддизма, чтобы почувствовать их «spiritus loci». Чтобы увидеть своими глазами тот клочок равнины меж семи холмов, где 2 500 лет тому назад родилась легенда, изменившая ход истории человечества, подобно сказаниям о Моисее, Иисусе и Магомете.
Шаг за шагом я хотел пройти путем Будды, потому что его история – тоже история странствия. Этот путь начался от самого материального в личности, его тела, и пришел к абсолютной духовности нирваны. И этот миф – видимо, благодаря созвучию с какими-то нашими безотчетными чувствами – и по сей день не теряет своей силы.
Сиддхартха Гаутама был принцем. Он был молод, богат и счастлив. У него была прекрасная жена, которая подарила ему сына. Отец принца происходил из рода Шакьев и был владыкой маленького царства. Гаутаме предстояло унаследовать его трон, и он жил, не ведая забот и огорчений. Но однажды, впервые покинув дворец, принц встречает сперва больного, затем старика и, наконец, покойника и понимает, что человеческое тело – и его собственное тоже – источник не только радости, но и боли.
С тех пор эта мысль не оставляла его. Она побудила его покинуть жену, сына и царство, полностью изменить свою жизнь и пуститься на поиски пути к избавлению от страданий – не только для себя самого, но и для всего человечества. Вначале он полагал, что виной всему тело, и попытался отрешиться от него, не прислушиваясь к его потребностям в еде, воде, одежде. Шесть лет кряду он жил в лесу как отшельник, съедая лишь по зернышку риса или кунжута в день. Но, превратившись в живой скелет (таким изможденным изображали Гаутаму создатели самых прекрасных, хватающих за душу статуй из Гандхары), едва держась на ногах и чувствуя, что сознание его вот-вот покинет, он понимает, что не заботиться о теле означает не заботиться о духе и что немощь мешает ему медитировать. Тогда он решает вернуть себе здоровье. Кормясь подаянием, в молчании продолжил он свои поиски. Однажды, присев под деревом – тем самым, которое стало «деревом просветления», – он твердо решил не вставать, пока не найдет ответа. Искушений у него было множество, ибо дьявол был силен и коварен, но ему удалось устоять перед всеми, включая самое последнее – когда ему явились три прекраснейших танцовщицы, которые пытались соблазнить его.
На рассвете он победил. «Теперь я знаю все, что следует знать, у меня есть все, что следует иметь. Мне ничего больше не нужно», – сказал он. Коснувшись пальцами земли, он призвал ее в свидетели своего «Просветления».
Семь недель подряд принц, ставший теперь Буддой, «Просветленным», или «Пробудившимся», сидел под деревом, которому стольким был обязан, потом отправился на окраину Бенареса и там впервые, в присутствии пятерых учеников, привел в действие колесо Закона. Он начал наставлять людей, объяснять им, что между слепой гонкой за телесными наслаждениями и аскетическим отказом от собственного тела и всего остального есть некий Срединный Путь, который ведет к отрешенности от страстей, к внутреннему покою, а следовательно, и к избавлению от страданий. Это путь дхармы – путь правильного взгляда, правильной речи, правильного действия, правильного старания, правильной жизни, правильного стремления, правильного внимания и правильной концентрации.
Каким именно стало для Будды Просветление, осталось тайной. Он никогда не говорил об этом с определенностью. Слова не всегда способствуют пониманию. Каждый должен пройти через этот опыт самостоятельно. Он указал Путь, а другим предстояло его пройти.
Во всех историях из жизни Будды он предстает как человек здравомыслящий, противник догм и слепой веры. Когда один неустанно вопрошающий ученик выпытывал у наставника, есть ли душа до рождения, Будда рассказал притчу о воине, пронзенном стрелами. Друзья спешат поскорей отнести его к лекарю, чтобы тот вытащил стрелы и спас раненого, но воин противится. Он предпочитает узнать, кто и почему в него стрелял. Этим Будда хочет растолковать ученику, что его вопрос неважен. Потому что при любом ответе главное другое – понять смысл рождения, старения, смерти и страданий. Будде не нравилась определенность. Он знал, что часто в определенности таится западня, как, впрочем, и вообще в словах. Однажды ученики спросили его, будет ли он пребывать с ними после смерти. Вот что он им ответил: «Если я скажу „да“, это будет неверно, если скажу „нет“ – тоже неверно, только по-другому. После смерти Татхагата станет безбрежным, как океан».
Он сам называл себя «Татхагата» и хотел, чтобы так его называли другие. Это означает «Пришедший тем же путем». Этим он хотел подчеркнуть, что он не исключение, не первый и не последний Просветленный, что он не бог, а просто человек, такой же, как и другие, и что к просветлению могут прийти все, кто следуют за ним по Пути.
Умер он в восемьдесят лет, отравившись едой, которой его с искренней любовью и благоговением угостил один неприкасаемый. По одной версии, это были грибы, по другой – свинина. Последние его слова, обращенные к ученикам, были такими: «Все сущее приходит в упадок и истлевает, посему усердно трудитесь для достижения спасения».
На протяжении последующих веков учение Просветленного распространилось по всей Индии. Многие монархи обратились в новую веру вместе со своими подданными; обратился и великий император Ашока, который донес учение о дхарме до самого острова Цейлон, откуда оно потом добралось до Юго-Восточной Азии.
Буддизм со своим отрицанием ритуалов, неприятием каст и введением понятия сострадания, чуждого индуизму, стал в Индии настоящей революцией – наверное, единственной, которую страна знала за всю свою долгую историю. Духовная по природе своей, это была революция против религиозной власти, а значит, и против политической власти браминов, высшей касты в индийской иерархии. Реакция браминов была неспешной, и только к VIII веку от Рождества Христова благодаря Шанкарачарья, великому толкователю Вед, жившему тоже в Бенаресе, им удалось ослабить влияние буддизма на низшие касты. А мусульмане доделали все остальное. К концу XIII века учение Просветленного практически умерло в стране, где оно родилось. Так обстоят дела и сегодня.
Будда стал частью огромного индуистского пантеона, буддизм официально пользуется уважением, буддистские представления, имеющие индуистские корни, – например, о дхарме – укоренились в сознании людей. Но индийцы практически забыли о том, что Сиддхартха Гаутама был одним из них, и я, подшучивая, спрашивал у многочисленных торговцев сувенирами в Бодхгайя, почему у их статуэток Будды миндалевидные глаза.
Будда стал теперь китайским, японским, тибетским, индокитайским, таиландским, монгольским, но он больше не индийский. Особенно в Индии. С террасы я каждое утро смотрел, как восходит солнце из-за Ганга. На берегу толпились верующие; они наклонялись, зачерпывали воду ладонями, поднимали руки к небу, поднося первым лучам солнца капли, которые, поблескивая, падали вниз.
Престранное зрелище: на этом берегу у подножия лестниц, храмов, домов, дворцов толпятся тысячи людей, обращенных лицами к реке, слышатся молитвы, пение, звон колокольчиков; на другом берегу – никого, только пелена таинственной дымки стелется по совершенно пустой земле. Полное и пустое, свет и тень, звук и тишина:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85