– Принеси ей полотенце, – говорит он Мани, – королева не желает, чтобы ее видели с брюхом.
Мани помогает ей выйти из воды, укутывает ее полотенцем и просит подождать его в доме.
– Нет, пусть она остается, – говорит Фрепе, – лучше ей остаться, поговорим, очень даже мило…
– Говорить мы не будем, пока ты не велишь своим людям уйти, – отвечает Мани с демонстративным спокойствием.
– Да зачем, им тут так весело. Они беспокоят королеву?
– Пусть они выйдут, Фрепе, – Мани пускает в ход остатки своего авторитета, – и прежде всего пусть замолчат, от шума у меня голова раскалывается.
Фрепе смотрит на него вызывающе – физиономия в черных разводах напоминает морду старой зебры, вставшей на дыбы. Однако он не решается ослушаться. Помимо его воли, дух превосходства младшего брата путает его и сдерживает. Он сует в рот два пальца, свистит и приказывает своей шайке подождать снаружи.
– Можешь сесть, – говорит ему Мани с начальственным высокомерием и указывает на стул. Затем он обращается к Алине тоном, не допускающим возражения:
– Подожди меня в доме, прими пока теплую ванну и оденься.
– Нет, – говорит она, дрожа от волнения, отвращения и холода, и встает рядом с мужем. – Я предпочитаю остаться.
В воздухе висит смрадный сигарный дым. На освещенной воде нагло плавают арбузные семечки и корки. Желая показать, кто здесь хозяин, Мани идет к бару и выключает песню о неблагодарной, которая уходит, – тут ему является мысль, что ее поставили намеренно, чтобы его подразнить. Он не позволяет себя спровоцировать и предлагает Фрепе выпить.
– Я пришел только сказать тебе, что ты можешь быть спокоен, – говоря, старая зебра испускает клубы дыма. – Для меня не проблема делать свое дело, пока ты фотографируешься с министрами да артистами. Фернели убит, мои люди идут на смерть, чтобы ты жил большим барином. Нет никакой проблемы: это входит в договор. Я не держу на тебя зла за то, что ты не пускаешь меня в свой дом. Я даже прощаю тебе, что ты не придешь на похороны в день, когда меня убьют. Только вот что: ты даешь мне тридцать процентов, меня они не устраивают.
– Иди прими ванну, Алина, – с нажимом велит Мани.
– Этот табак… – бормочет она слабым голосом, в то время как зловонный дым проникает в ее легкие, вызывая изнеможение, от которого немеют ноги, туманятся глаза, кровь отливает от лица, унося с эритроцитами и румянец. – Уже иду, – пытается сказать она, и удаляется, собрав остаток сил, удерживая равновесие, как канатоходец, который старается не замечать, что идет по канату. Ей удается шагнуть в скользящую стеклянную дверь, отделяющую бассейн от главного зала, и она опускается в высокое кресло секундой раньше, чем ее взгляд застилает чернота, чувства отключаются и она теряет сознание.
– Сколько времени Алина Жерико была без чувств?
– Этого никто не знал, потому что никто этого не заметил, даже Мани – он не видел, что она в зале, потому что ее скрывала спинка кресла, и думал, что она ушла в ванную. Должно быть, всего несколько минут. Когда она пришла в себя, до нее доносились из бассейна напряженные голоса двух братьев – они спорили на грани драки, но избегали открыто вступить в нее. Она услышала то, что дало ей понять: готовится убийство Нандо Баррагана. Сама того не желая, она узнала немало подробностей. Несколько раз она слышала слово «кокаин», и поняла, что Монсальве занялись новым видом торговли. Она с трудом поднялась на ноги, пошла в кухню и выпила «Кока-Колы», что подкрепило ее, затем пошла в свою комнату и оделась. Когда она вернулась к бассейну, то была в полном порядке и с нормальным цветом лица.
– Ты должна быть довольна, королева, – говорит ей Фрепе, видя, что она снова здесь. – Твой муж вот-вот станет в десять раз богаче, чем сейчас. В сто раз богаче. Глядишь, и президентом республики станет, а ты – первой леди… Ну, не смею задерживать, ухожу-ухожу. До свиданья, королева, был очень рад. И береги себя, а? И получше береги малыша. Дело может принять дурной оборот, не говори, что я тебя не предупреждал. Склока с Барраганами была детской игрой: в конце концов, счеты между братьями. Дело семейное. Сейчас начинается серьезная война, и противники настоящие. Где больше денег, там и стреляют больше, знаешь? Ну, всех благ, до свиданьица… Так, стало быть, пятьдесят процентов, так, Мани?
* * *
– Значит, Мочо Гомесу удалось получить землю и деньги, обещанные ему Нандо за выдачу Фернели?
– Мочо Гомес огреб двойную прибыль. Нандо заплатил ему, не зная, что и Мани ему платит.
– Мани Монсальве? А он за что?
– Это же очевидно: потому что именно Мани и сообщил Мочо о гараже и дал ему денег, чтобы он довел это до слуха Нандо, будто бы сам от себя. Мани нанес двойной удар: умудрился избавиться от Фернели, не нажимая на курок и избежав войны со своим братом Фрепе, навязавшим ему этого типа. Мани вынужденно терпел Фернели, терпел его пресные фразочки в рифму, и его стариковское шарканье, и вечно слезящиеся глаза. Но недолго. Только тот, кто плохо знал Мани, мог поверить, что он пропустит гол безответно. «Прощайте, хозяин!», некогда брошенное ему Фернели с насмешкой и вызовом, так и звучало у него в ушах, и он не успокоился, пока не нашел способ, асептический и беспоследственный, разделаться с прохвостом.
– А правда ли и то, что в тот вечер в бассейне Мани дал Фрепе добро на убийство Нандо Баррагана? Разве Мани не раскаялся в своем уголовном прошлом?
– Он бы и хотел, да от прошлого так просто не отделаешься. Как ни гони его пинками, оно, как верный пес, идет за тобой по пятам.
– А его стремление вернуть Алину? Разве он не хотел всеми силами быть хорошим, чтобы она была рядом с ним?
– Я же говорю вам, как волка ни корми… С Мани произошло то, что и со многими другими: он и хотел быть хорошим, да у него не получалось. Скверный, ловкий и изворотливый куда больше, чем Фрепе: вот каков он был. Недаром же он был главным.
* * *
Северина шинкует лук на кухонном столе. За годы практики в этом деле ее правая рука обрела умение орудовать ножом с такой скоростью, что его свистящее движение неуловимо для глаза, а пальцы левой – способность сдвигаться в нужный момент на необходимый миллиметр, так что лезвие, скользнув по ногтям, опускается на луковицу, срезая пласт безо всякой пощады.
Сидя напротив, Нандо наблюдает за ее работой, и едкий луковый дух выжимает слезы из его выпуклых и кротких коровьих глаз.
– Я видел сегодня Соледад Брачо, – говорит он, и два десятилетия воспоминаний молнией пролетают у него перед носом. – Я встретил ее случайно, в церкви Христа Вседержителя.
– А что ты там делал?
– Зашел помолиться за Адриано, ведь сегодня двадцать один год, как я убил его. Она ставила свечи за Марко Брачо, нынче двадцать вторая годовщина его смерти.
– Тогда вы не случайно встретились. Ничто не бывает случайным, никогда.
Это произошло около полудня. Город с достоинством терпел солнечный жар в сорок градусов по Цельсию, но внутри пустынного храма, под высокими древними каменными сводами, было даже темновато и температура держалась ниже нуля. Молочно-белые клубы ладана окутывали верующих, холодные и неестественные, как пар из рефрижератора. На коленях, раскинув руки крестом, смирившись перед Всемогущим, Нандо Барраган, Ужасающий, пытался вспомнить обрывки «Отче Наш», когда к нему приблизилась старуха в черном с белой лилией в руке и прервала его молитву.
Хлипкая старушка с тусклыми волосами и иссохшей кожей. «Милостыню просит», – подумал Нандо, и достал из кармана несколько монет, чтобы отвязаться от нее. Кудря и Симон Пуля, охранявшие его со спины, в тревоге приблизились на случай, если сеньора с лилией – наемный убийца. Она с достоинством отодвинула монеты и сказала:
– Это я, Соледад Брачо, вдова Марко.
Нандо снял свои очки «Рэй-Бэн» и протер глаза, сначала с недоверием, потом – сраженный очевидностью: он узнал ее под морщинистой и печальной маской.
– Что же с тобой было, Соледад?
– Видишь, какая я теперь. Когда ты убил Адриано, Монсальве сожгли мое ранчо. Я собрала уцелевшие пожитки и приехала сюда мыкать горе да бороться с судьбой, и жила в страшной бедности. С годами дела мои поправились, и теперь вот старость пришла, ранняя, но спокойная.
В слабом освещении кухни Нандо замечает, как в глазах Северины вспыхивают искры гнева. Она выпускает из рук нож и луковицу и встает, глядя в глаза своему старшему сыну.
– Это она-то спокойна, Соледад Брачо? А ты не напомнил ей о мертвых, что убиты по ее вине?
– Это не ее вина была, и ничья. В первую годовщину Марко Брачо случилось то, что должно было случиться, и всем нам теперь кранты, во все поколения.
– А если бы случилось что-то другое?
– Замолчи, мать. Вспомни дядю Ито Монсальве: он начал вот так задумываться да и слетел с катушек. От таких сомнений люди с ума сходят.
* * *
– Никто не узнал бы тайну капрала Гильермо Вилли Киньонеса, не усни он однажды после полудня в доме Барраганов.
– А что произошло?
– Был полдень обычного буднего дня и мир накрыла липкая влажность. Капрал пообедал двумя тарелками сытного горячего супа, в котором плавали желтые глазки жира, и без сил развалился в одной из качалок на галерее. Спустя какое-то время он проснулся в смущении и не смог вспомнить, что ему снилось. У него было такое чувство, что кто-то провел тряпкой по доске его памяти, где сны были записаны мелом, и оставил только смутный, как облако, след. Чувство его не обманывало. Немая воспользовалась случаем, чтобы сесть подле него и просмотреть его сны, беззвучные и черно-белые, как старинное кино. Она так испугалась того, что увидела, что ее первым побуждением было велеть его убить, прямо на месте, во сне. Чтобы он прямо из сна отправился в преисподнюю, без права на раскаяние и на просьбу о прощении.
– Что же она такое увидела?
– Предательство.
– И она осудила его на смерть?
– Нет. Она придумала кое-что получше.
* * *
– В день похорон Арканхеля Баррагана произошли вещи странные и противоречивые. Одни под землей, другие на земле.
– Никто не знал о том, что случилось в подвалах дома Барраганов во время этих похорон, как раз в тот момент, когда лопаты могильщиков стали засыпать землей гроб юношей. Все знали на Зажигалке, но эта тайна осталась неузнанной на много лет, да и теперь еще многие сомневаются.
Печальный звон колоколов саваном одевает Город. Северина идет за гробом, завернутая в черную шаль, и ее вечный траур, в десятый раз обагренный кровью, заставляет содрогнуться фундаменты зданий.
Плакальщицы расчищают ей дорогу среди толпы скорбящих и любопытных бесхитростными воплями, от которых в раскаленном кладбищенском воздухе разбегаются трещины:
– Сострадания ее горю! Меньшого сына у нее убили!
Она, сеньора страдания, потерявшая десятерых детей, медленно шагает рядом с телом своего меньшого. Лице ее мрачно, губы зловеще бормочут суровое проклятие: «Кровь дитяти пролита днесь. За кровь дитяти врага постигнет месть».
По взволнованной толпе, общим шепотом возмущения, разносится весть: «Лучший друг предательски убил его». Из уст в уста передается имя убийцы: «Гильермо Вилли Киньонес, чтоб его дьявол утащил в пекло».
– Чем же он убил его?
– Да собственным оружием покойного, застрелил из «Вальтера Р38» – этот пистолет был проклят еще в прошлом, потому что был орудием военных преступлений – из него расстреливали евреев.
В Городе только об этом убийстве и говорят; да и во всей стране тоже. Газеты на первых страницах обсуждают кровавое событие, журналы заполнены гипотезами, интервью, репортажами. Один желтый листок вопрошает: «Где же убийца? Что случилось с капралом Киньонесом?»
Никто не знает его местонахождения. Он сбежал после преступления, и где он, неизвестно. Как обычно, ни власти, ни правосудие не находят ни следов, ни улик, ни свидетелей, да им и дела нет до всего происшествия. Но народ-то знает. Народ всегда все знает. Киньонесу не удалось сбежать, Барраганы отомстили и покончили с ним.
– А куда же в таком случае делся его труп, ведь и трупа не видели?
– Его бросили собакам, и те его сожрали. Чтоб его не искали, чтобы не нашли его никогда. Ни следа от него не осталось, ни памяти. Разве что голая кость где-нибудь в дальнем патио.
– Никто не видал Немую на похоронах…
– Ее не видали, потому что ее там и не было. Но вот чего никто не знал, да и теперь знают немногие, так это, что и самого Арканхеля Баррагана, покойника, там не было.
– Не может быть. Все мы видели его гроб.
– А его внутри не было. И не умирал он вовсе. Северина сознательно похоронила пустой ящик.
– Так это все был блеф?
– Да.
– А где же тогда был Арканхель?
– Он был спрятан в одном из закоулков в подвалах, вместе с Немой. И со своим другом капралом Гильеромо Вилли, который тоже был жив.
В тот день, когда Гильермо Вилли уснул в доме Барраганов, Немая, просмотрев его предательские сны, вцепилась в его руку, вонзив ногти так, что кровь потекла. Она втащила его в глубину дома, заперлась с ним один на один в кладовке с инструментами, и давала ему пощечину за пощечиной, пока он, и не попытавшись защититься, не заплакал как ребенок и не рассказал ей все.
– И что же он ей рассказал?
Он открыл ей, что Монсальве заплатили ему, чтобы он завоевал дружбу и доверие Арканхеля и убил его. Он открыл ей и то, что много раз у него была такая возможность:
– Но я не хотел его убивать, потому что Арканхель в самом деле стал мне братом. – Монсальве тревожились, потому что время шло, а их приказ не выполнялся, и давили на него угрозами. Они дали ему неделю срока. Эта неделя уже прошла. – Теперь Фрепе Монсальве не доверяет мне. Мои дни сочтены, – сказал Немой капрал Гильермо Вилли, и она проникла вглубь его помышлений и чувств, и узнала со всей достоверностью, что они искренни.
Тогда-то она и составила весь план и приступила к его исполнению. Она привела Арканхеля и знаками заставила капрала повторить перед ним то, что он ей рассказал. Она превратила Северину, Макаку и Ану Сантана в своих единственных сообщниц, взяв с них клятву молчать, и вместе с ними – общаясь с помощью записок – изобрела мнимые преступления, спрятала юношей в подвалах, распустила фальшивое известие об их смерти, устроила фиктивные похороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33