И он, пожалуй, так бы и сделал, глухой к последним робким предостережениям инстинкта самосохранения, уже почти побежденного привлекательностью жены Мани Монсальве, не появись на террасе старуха Йела – в одной руке у нее ведро, в другой половая тряпка, она кричит, что кухню затопило.
Перейдя без подготовки от трагедии к комедии, Алина и Мендес мчатся за старухой и пробираются среди луж к трубе под мойкой, откуда вода хлещет, как из шланга. Адвокат снимает ботинки, закатывает брюки, ищет вентиль, закрывает его и выходит из воды никак не сказать, что сухим, но торжествуя победу.
Благодарная, мокрая с ног до головы и вмиг освободившаяся от своей тоски, Алина извиняется перед Мендесом за причиненное беспокойство и предлагает ему горячую ванну и длинный халат, пока Йела просушит его одежду в сушилке и выгладит. Адвокат соглашается и думает: «Одного не хватает, чтобы сейчас вошел Мани и застал меня в подштанниках». Алина удаляется в свою комнату переодеться, и спустя полчаса они снова встречаются на террасе и приходят к выводу, что единственный способ спасти воскресный день, подмоченный слезами и наводнением, – это отправиться на выставку экзотических цветов, – Алина уже несколько дней хочет ее посетить, да не может собраться с силами.
Они едут в ее автомобиле, он – за рулем. Они приезжают на выставку и обходят оранжереи, Алина восхищается необычностью орхидей и ирисов, а Мендес, сам того не сознавая, одержим ужасом, и поглядывает назад, не идут ли за ними люди Мани.
Когда они оказываются перед плотоядным зевом орхидеи рода одонтоглоссум, Алине становится нехорошо от нехватки кислорода и от густого цветочного запаха, она вцепляется в руку адвоката и просит его выйти на воздух. Они находят прохладный патио, с каменным фонтаном в центре, и сидят на бортике фонтана, пока Алина не приходит в себя и не заявляет, что она ужас как голодна.
Они останавливают выбор на итальянской кухне и едут в веселенький, оформленный в зеленых, красных и белых тонах, ресторанчик, где берут лазанью, белое вино и мороженое. Адвокат, у которого всегда отменный аппетит, чувствовал бы себя совершенно счастливым, если бы его то и дело не охватывал страх – как отреагирует Мани, узнав о разделе имущества, об орхидеях, о лазанье. А он узнает об этом, можно не сомневаться, и скорее рано, чем поздно.
В маленьком кафе на свежем воздухе они пьют красное вино, чтобы прогнать дремоту, навеянную белым. Затем входят в торговый центр и медленно бредут по нему без особой цели. Алина с удовольствием разглядывает витрины, а Мендесу со страху чудятся шпионы на каждом углу.
В отделе игрушек Алина покупает для малыша заводную обезьянку и музыкальную шкатулку, а Мендес, которому временами удается забыть про Мани в восхитительном обществе этой женщины – она начинает нравиться ему больше, чем следует – просит ее пойти с ним посмотреть пластинки. Они обсуждают свои музыкальные пристрастия и смеются, довольные, всякий раз, когда эти пристрастия совпадают.
Они останавливаются перед кинотеатром, разглядывают афишу и он не может справиться с искушением спросить ее, не желает ли она войти. Однако он чувствует успокоение, когда она отвечает «нет», она уже устала и ей надо положить нога повыше. «Тем лучше, раз так, я отвезу ее домой и, быть может, спасусь», – думает Мендес, но тут же на него нападает нестерпимое желание побыть с ней еще. Он еще не успевает сообразить, что бы предложить ей такое, что не прозвучало бы неуважительно и бестактно, когда слышит ее голос:
– Лучше поехали домой и посмотрим «Бета-макс». – Он живо представляет, как Мани вламывается в квартиру с пулеметом и разносит ее в щепу, но отвечает:
– Превосходная мысль, – полагая, что вполне стоит рисковать жизнью ради пары липших часов с Алиной Жерико.
Они располагаются в гостиной перед телевизором, он в кресле, она – раскинувшись на диване, подняв ноги на подушечки. У них есть две картины на выбор – драма и военная. Она хочет посмотреть драму, он – про войну, они бросают монетку, он выигрывает, но ставят ленту, которую выбрал она. Йела приносит салат из свежих фруктов, картина оказывается превосходной: это «Вестсайдская история» с Натали Вуд, речь идет о любви двух молодых людей, принадлежащих к враждующим группировкам. Алина восхищается музыкой и танцами, но трагический конец ее разочаровывает.
– Почему это даже в кино все должно кончаться смертью? – произносит она.
– Нет, Алина, – говорит Мендес, – совсем не все должно быть именно так. Посвятить себя смерти и убийству – лишь одна из возможностей, но есть люди, которые выбирают другие пути.
– Вот бы хоть одного такого встретить, я ни с одним не знакома.
Мендес смотрит на часы, восемь вечера, он пугается – так поздно! Сегодня утром, переступая порог дома Алины, он дал себе слово провести с ней не больше часа, ровно столько, сколько нужно, чтобы помочь ей с формальностями. А на поверку провел с ней все воскресенье, сначала на людях, потом запершись в квартире. Он разгуливал с женой Мани по территории Монсальве, под носом у всех Монсальве. «С учетом этого, не уверен, что буду жив», – думает он.
Годами он выстраивал отношения с ней, не снимая белых перчаток, не допуская ни малейшей ошибки. А сейчас вдруг ударился в безумства, начал безответственно играть с огнем. В довершение всего ему завтра предстоит встреча с Мани, он должен проконсультировать его по делам торговли. Он уже был поставлен перед необходимостью дать успокаивающее объяснение своим отношениям с Алиной, и с трудом выдержал испытание. Завтра это повторится. Выдержит ли он его снова? Если только уже теперь, внизу на улице, его не ждет Тин Пуйуа, чтобы доставить к своему пылающему ревностью хозяину.
«Нет, никогда больше, – думает Мендес. – Это самоубийство, вести себя по отношению к Мани так вызывающе». Он принимает твердое решение больше не видеть Алину, по крайней мере два-три месяца. Конечно, он будет и дальшe помогать ей, но только через посредников. Лично – ни за что. Его решение прочно, речь идет о спасении его жизни, и назад пути нет. Он вызывает по телефону такси, и она провожает его до двери.
– Благодарю вас, доктор, за этот чудесный день. Если я имела хоть немного покоя за все эти годы…
– Покоя?
– Я имею в виду свою семейную жизнь.
– Вот как. Ну, до свиданья.
Она стоит перед ним, уперев руки в бока, обозначившийся живот торчит вперед, она отводит с лица прядь светлых волос. Она смотрит на него прозрачными глазами и мягким, уже немного сонным голосом спрашивает:
– Когда вы снова придете» доктор?
– Что-что?
– Я спросила, когда вы снова придете…
– Нну… На ближайшей неделе.
– Вы мне обещаете?
Адвокат Мендес колеблется, прежде чем дать ответ.
– Да, я тебе обещаю, – отвечает он, окончательно сломленный, зная, что если только пуля Мани не остановит его, он окажется здесь в ближайшее воскресенье и позвонит в эту самую дверь.
* * *
Старый, бедняцкого вида, однорукий человек приближается к головорезам, патрулирующим Зажигалку, и спрашивает Нандо. Если бы не особая примета – обрубок руки, – человечишка был бы совсем неприметным. Так незначительна и затрапезна его фигура, так он похож на всех и каждого.
– Скажите Нандо, что здесь кум его, Мочо Гомес, из тех Гомесов, что живут в пустыне.
После пристального осмотра и обыска старикан предстает перед главой Барраганов. Он испуганно снимает шляпу, садится на краешек стула, пьет кофе робкими глоточками, шумно прихлебывая, словно он жжет ему губы, он держит чашку за ручку единственной рукой, подпирая культей донышко. Он почтительно дожидается, чтобы их оставили одних, и нервно произносит:
– Нандо Барраган, я пришел продать тебе секрет.
– А вдруг он меня не интересует?…
– Он тебя интересует. Я знаю, где можно накрыть Хольмана Фернели.
– Я покупаю этот секрет. Если не врешь, заплачу золотом. Если это ловушка, ты умрешь.
* * *
Раз-два, раз-два, раз-два, – капрал Гильермо Вилли бежит трусцой, машет гантелями, скачет на скакалке, делает наклоны. Он вдыхает и выдыхает, напрягается и отфыркивается, рубашка взмокла от пота. Арканхель повторяет за ним, сосредоточенно, молча, стоя на носочках: они вместе занимаются гимнастикой в дальнем патио. Раньше они занимались под крышей, запертые в комнате Арканхеля, но потом Нандо снял карантин. Поначалу Арканхель не хотел выходить из четырех стен, цепляясь за спасительность убежища. Но капрал наконец уговорил его, твердя, что сидение взаперти ослабляет легкие.
Хотя оба юноши – одного возраста, но капрал уже взрослый мужчина, тогда как Арканхель все еще ребенок: голос его по-прежнему нежен, кудри золотисты, персиковая кожа покрыта пушком и движения легки, как у создания, готового пуститься в полет. Капрал, напротив, крепок и закален суровой жизнью в казармах. Его смуглая кожа задубела, как телячья шкура, а голова от бритья наголо покрылась поросячьей щетиной, сам он стал сильным и крепким, хотя и остался маленького роста.
Усталые, они заканчивают утренние упражнения, вешают на шею полотенца и идут в умывальню, чтобы холодной водой смыть с себя жар и изнеможение. Арканхель погружает в маленький бассейн тыквенный сосуд, поднимает его над головой и обрушивает на себя прохладный поток, растекающийся струями по спине. Арканхель встряхивается, намыливается куском мыла, снова плещет на себя воду. Пена стекает по его ногам, бежит по плиткам пола и исчезает в стоке.
Юноша набирает в рот воды, выплевывает ее фонтаном и с удовольствием смотрит на маленькую радугу, повисшую в веере брызг. Тут он видит, что его друг отвлекся, беседуя с попугаями гвакамайо, и выпускает новую струйку ему в лицо. Капрал Гильермо Вилли скручивает полотенце и складывает его, обращая в кнут, чтобы стегнуть Арканхеля, который со смехом уворачивается от ударов. Обливая друг друга водой, толкаясь и пинаясь, они затевают возню, внезапно прекращенную с появлением Северины: та кричит, чтобы они не заливали пол в коридоре.
– Они любили друг друга, как братья.
– Капрал был лучшим другом Арканхеля. Единственным другом.
Они располагаются в гамаках в дальнем патио, среди веревок с бельем. Глядят на девчонок-служанок, которые носятся вокруг, играя в пятнашки, босоногие и смуглые, с голубыми бантами в волосах. Капрал приносит магнитофон, включает его, ставит Пинк Флойд «The Wall». Немая подает им завтрак: санкочо из курицы и газировку. Арканхель едва притрагивается к еде, капрал поглощает свою порцию и все, оставленное другом.
– Ты мне так и не показал свой пистолет, – говорит капрал Арканхелю после еды.
– Нандо не любит, когда я его достаю.
– А давно ты его не чистил?
– Несколько дней.
Они встают из гамаков и идут в комнату Арканхеля. Стоит мирный час воскресной сиесты, и безмолвный дом кажется необитаемым. Животные не шевелятся, чтобы не всколыхнуть жару. Уже не слышно гомона служанок в патио. Кудря и Ножницы убрались в тень, спать.
Арканхель вынимает из-под кровати пистолет. Это немецкий «Вальтер П38», тот самый, что дала ему Макака в подвалах, в ночь ложной тревоги.
– Дай посмотреть, – просит капрал.
– Никто не мог входить в дом Барраганов с оружием. Хотя Немая и сказала, что капралу Гильермо Вилли можно доверять, люди Нандо, оставаясь всегда начеку, тщательно обыскивали его при входе.
– А среди самих этих телохранителей предателей не бывало?
– Нет, потому что все они были из своей семьи. Только Барраганы: троюродные братья, бедные дядюшки, племянники и крестники. Нандо не брал на службу никого, кроме своих по крови. Симон Пуля, Ножницы, Кудря и все прочие – одни были Барраганы Гомесы, другие Гомесы Барраганы, Гомесы Араухо или Араухо Барраганы. Были двое близнецов, отменные стрелки, носившие фамилию Барраган Монсальве. Но они доказали свою преданность Нандо, и не нарушали ее. Только один взрослый мужчина, чужой по крови, бывал в доме, кроме адвоката Мендеса, – Киньонес. Поэтому люди Нандо ему и не доверяли.
– И несмотря на это Арканхель дал ему в руки пистолет?
Гильермо Вилли держит пистолет: он чувствует в руках холодную тяжесть его черной стали. Он ласково гладит его, словно кожу женщины. Он извлекает заряд из патронника. Снимает предохранитель. Снимает каретку. Арканхель протягивает ему щетку, и Гильермо Вилли чистит ствол. Он поднимает его на уровень глаз и проводит позади ствола светлой монеткой, чтобы убедиться, что внутри нет свинца. Арканхель достает тряпку, и Гильермо Вилли протирает нарезы, чтобы удалить остатки пыли. Арканхель дает ему банку масла «Три в одном», и капрал смазывает боек, каретку, спусковой крючок, ударник…
– И ничего не произошло?
– Ничего не произошло.
– Капрал Гильермо Вилли, если бы захотел, мог бы воспользоваться случаем и убить Арканхеля.
– Если бы захотел, но он этого не хотел.
* * *
Мани Монсальве медленно поднимается по большой каменной лестнице. По мере подъема его обволакивает устоявшийся запах древности, который он старается отогнать от носа рукой. Его венские замшевые туфли ступают осторожно, не доверяя гладкости ступеней, отшлифованных и стертых подошвами за два столетия.
Он всегда не любил этот запах старины. Всякий раз при покупке автомобиля, мебели или ковра он узнает в запахе еще неопробованной вещи аромат благополучия, богатства и счастья. Сейчас он перебрался на жительство в только что приобретенную резиденцию, и однако все, что в ней есть, имеет для него запах секонд-хзнда. «Музеем здесь воняет», – думает он. Он задирает нос вверх, к высокому потолку, который опирается на каменные балки, и его нюх улавливает веяние сырости. Прежде чем переехать, он пригласил целую армию ремонтников для починки прохудившейся крыши и негодных труб и для борьбы с общей ветхостью дома.
– Мы сделали все, что могли, – сказал ему старший мастер, предъявляя счет. – Однако эти колониальные махины неизлечимы. От одной хвори избавишь, другая вылезает…
Мани попадает на второй этаж и проходит сквозь полдюжины огромных покоев, загроможденных темной мебелью и красными коврами, слегка потрепанными по краям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33