При их социальном инфантилизме нам придется захватить планету и более ста круговращений быть им няньками, пока Разум полностью не созреет. Тебе не приходило на ум, что люди станут оказывать нам противодействие буквально на каждом шагу? Меня лично от одной этой мысли бросает в дрожь.
— Неправда, — возразил начальник экспедиции. — Ты чересчур сгущаешь краски, Салишис. Многие земляне уже испытывают чувство вселенского братства, что можно считать первой ступенью Единства. И Лилмик предрекает их ускоренную умственную эволюцию.
— Ну да, кто же осмелится поставить под сомнение непререкаемую оценку старейшей расы в галактике? — язвительно проронил симбиари. — Зодчие Содружества, высокочувствительные умы! К несчастью, рассуждения лилмиков так же эфемерны, как их тела…
Придите!
— Она слабеет, — догадалась Ра-Эдру. — Видимо, находиться на таком холоде — нелегкое испытание для организма с гипертрофированным обменом веществ.
— Да, их осталось так мало. — Дри-Дри-Вавл огорченно потряс перьями. — Теперь они до Иванова дня не появятся.
Придите, о, придите!
Полтроянец Трози всей душой излучал волны сочувствия.
— Давайте как-нибудь покажем им, что мы тут, что их страдания нам не безразличны.
— Не говори глупостей! — строго произнес великий Тула-Эку. — Даже если бы все люди Земли воззвали к нам, мы все равно не имеем права ответить. Совет дал нам четкие инструкции.
— Ну один жест! — взмолился Трози. — Крохотный знак, который ни в коей мере не нарушит вероятностных прогнозов. Клянусь Любовью, после стольких умственных анализов, технических испытаний, облетов мы можем себе позволить для разнообразия хотя бы дружеский кивок издалека.
— Пункт четыре-ноль-ноль-один представляет наблюдателям право действовать по обстановке, — почтительно обратилась к вышестоящему Ра-Эдру. — Например, умам разрешено в метаконцерте направить очень тонкий телепатический луч.
Люди все еще держались за руки, устремив взоры к хмурому небу. Но умственная синергия быстро ослабевала. Женщина-лидер подвигла их на завершающее усилие.
Придите!
Вспомогательные глазницы Тула-Эку затянулись матовой пленкой, а его первичная оптика, наоборот, вспыхнула насыщенно голубым светом, вобравшим душевные порывы крондака, полтроянца и гии. После секундного колебания симбиари примкнул к посланию упятеренного мозга, призывающему к спокойствию, терпению и содержащему смутный намек на Единство.
Держитесь!
Обращенные к небу человечески лица на миг застыли. Потом оцепенение рассеялось, и двадцать три встревоженных существа принялись испуганно перешептываться. Женщина обхватила голову руками. Остальные сгрудились вокруг нее, стали тормошить. Наконец она подняла глаза к небу, не видя своих спутников, помахала рукой и улыбнулась.
После чего бодро зашагала вниз по склону. Остальные потянулись за ней.
19
Бреттон-Вудз, Нью-Гемпшир, Земля
25 июня 1974 года
— Просыпайся, Дени, приехали.
Старый «фольксваген»-букашка свернул на подъездную аллею. Семилетний мальчик мгновенно встряхнулся и выглянул в окно. Ему предстала великолепная панорама: несколько сот акров зеленой лужайки на подступах к лесистому холму и за ним гряда, протянувшаяся вдоль всего горизонта, снизу темнеющая лесами, а возле голых вершин позолоченная первыми лучами солнца. Знаменитая Президентская гряда в горах Уайт-Маунтинс значительно понизилась из-за вековых ледников, но все еще оставалась высочайшей точкой Северной Америки.
А где отель? А железная дорога? Ой, смотри, на той вершине СНЕГ!
Это гора Вашингтон. Туда мы и поедем сегодня.
Я помню, как они идут с севера на юг: Джефферсон, Клей, Вашингтон, Монро, Франклин, Эйзенхауэр, Клинтон. А почему тут не только президенты? Дядя Роги, а почему Эйзенхауэр такой неказистый?
Он последним получил свой пик, нищие не выбирают. По решению штата гора Плезант была переименована в Эйзенхауэра. Потом еще попытались переименовать Клинтона в Пирса — все-таки единственный среди президентов уроженец Нью-Гемпшира. Но из этой затеи ничего не получилось. Точно так же, как из всех затей президента Пирса. Люди до сих пор называют гору Клинтоном.
(Смех.) А почему из Берлина все они кажутся выше, чем отсюда? Надо же, какой смешной этот Вашингтон! А скоро мы увидим твой ОТЕЛЬ?
Роги вслух рассмеялся.
— Да погоди, не торопись. Впереди целых три дня — успеешь задать все вопросы. Я, признаться, уже позабыл, какой ты почемучка.
— Ничего ты не позабыл, — самодовольно усмехнулся мальчуган. — Что я, не вижу, как ты скучал по мне? И я тоже соскучился.
Они проехали мимо белоснежной сторожки с цветущими перед нею алыми петуниями. Сторож высунул голову в дверь.
— Доброе утро, Роже. Ну что, доставил племянничка? Молодцы, к завтраку поспели!
— Привет, Норм. Да уж, мы собираемся на Вашингтон ехать, так что не мешает как следует заправиться. Дени, поздоровайся с мистером Редмондом.
— Здрасьте, мистер Редмонд. (А почему он называет тебя Роже?)
— Пока, Норм. (Так меня здесь все зовут: Роже Ремилард. В большом отеле имена управляющих должны выговариваться легко. Рогатьен — слишком заковыристо, а Роги похоже на кличку.)
Веселый смех.
Машина еще раз повернула, и вдали показался знаменитый отель Уайт-Маунтинс. Вначале он выглядел как леденцовый замок со сверкающими белизной колоннами под крышей, выкрашенной в цвет вишневого варенья, с бесчисленными окошечками, разноцветными флажками и садом, где меж деревьев пестрели клумбы. Но когда подъездная аллея оборвалась и они очутились перед зданием, Дени обнаружил, что оно заслоняет собой все горы. Пятиэтажный дом был сложен из бруса, покрытого белой штукатуркой. Двухъярусная веранда тянулась от центрального входа вдоль всего южного крыла.
— Дворец! — ахнул мальчик. — Неужели ты его хозяин?
Роги, смеясь, покачал головой.
— Нет, я только помощник управляющего. — (Пояснительный образ.) — Но здесь у меня есть жилье, и работа интересней, чем на бумажной фабрике. Да и платят побольше.
Они миновали величественный портал, перед которым выстроились туристические автобусы и много машин; служители в униформе спешно погружали и разгружали багаж, а потом отводили транспорт на служебную стоянку, обсаженную кустарником. Дени пожелал сам нести свой маленький чемоданчик. Вошли они не с главного входа, а со служебного. Мимо них пролетел человек в белой тужурке, на бегу кивнув Роги и взъерошив каштановую шевелюру Дени.
— Это Рон, один из метрдотелей, — объяснил Роги. — Мы его еще увидим в ресторане. Вообще-то их два, но мы будем питаться в большом, где работает Рон.
Они стали подниматься по устланной ковром лестнице.
— Ты теперь в Берлин не вернешься, правда, дяди Роги? — В голосе мальчика звучало неприкрытое уныние.
— Да пока не собираюсь. Но я буду навещать тебя в каникулы. Отсюда ехать меньше часа.
— Знаю, знаю, но… (Дядя Роги, я скучаю по тебе. По нашему обмену мыслями, по вопросам-ответам. Без тебя мне как-то неуютно. Учителя в Бребефе хорошие парни, но с ними телепатически не пообщаешься.)
Утешительный импульс. Ты же понимаешь, Дени, взрослые должны работать, и порой им из-за этого приходится покидать родные места.
Понимаю… Вот если бы можно было вызывать тебя из Конкорда и из Берлина… Но у меня не получается — горы мешают.
Ну, в Берлине же есть мама и братик Виктор.
Дени остановился на площадке. Он старательно отводил взгляд, но Роги чувствовал, что ему не по себе.
— Мама очень изменилась. Совсем перестала со мной разговаривать. Когда я приехал домой на Пасху, подумал, что из-за сестричек. А теперь… Нет, она просто не хочет делиться своими мыслями. Обнимает меня, целует и говорит: поди поиграй, мне некогда.
— Еще бы, у нее много хлопот с Жанеттой и Лореттой. Близнецы могут с ума свести, хорошо, что у тети Лорен было для нас с папой много нянек — ее старших детей, иначе бы она не выдержала. Скажи, а с отцом ты общаешься?
— Очень редко. Я думал, он будет меня расспрашивать о школе, об отметках. Мне хотелось рассказать ему про занятия и про то, как отец Элсворт приносит мне парапсихологическую литературу из университета и как я учусь играть на пианино и стрелять из лука. Но папе это неинтересно. По-моему, он меня не любит. Во всяком случае, не так, как Виктора.
В служебном крыле здания было тихо и пусто. Роги присел перед племянником на корточки.
— Ты не прав, Дени. Отец любит тебя, просто… Виктор еще маленький, и ему требуется больше внимания.
Но он же глупей меня! У него очень слабая телепатическая речь/ясновидение/психокинез. Все слабее, кроме принуждения. Он дерется, все ломает и мучает сестренок исподтишка. Он и меня хотел ущипнуть в основание мозга, но не тут-то было. ХА! Только поломал когти о мой щит и больше уже не суется.
— Он, скорее всего, завидует. Сестренкам — потому что мама с ними возится, тебе — поскольку ты ходишь в школу. В четыре года дети еще такие неразумные. Должно пройти много времени, прежде чем они разберутся, что хорошо, что плохо.
— Он уже разобрался, — буркнул Дени. — Я его насквозь вижу. Близняшек он обижает, оттого что ему действует на нервы их телепатический писк. Сам знаешь, каковы эти младенцы.
Роги скорчил смешную гримасу.
— Еще бы мне не знать!
— Но они же не виноваты, что всем надоедают! А Виктор не умеет поставить умственный экран, вот близняшки и достают его. Я сказал маме, как он с ними обращается, она запретила ему это делать, но разве за ним уследишь?
— Нда. (Солнышко, бедная, ударилась в фатализм, читает молитвы и смотрит мыльные оперы по телевизору! А через год опять забеременеет.)
— Я пробовал объяснить папе, почему Виктор не должен обижать девочек. Они же тогда не смогут развивать метафункции и вырастут нормальными. А он только посмеялся.
Роги встал, стараясь не выдавать племяннику своих мыслей.
— Не волнуйся, когда мы вернемся в Берлин, я поговорю с твоим отцом.
Дени сразу повеселел.
— Правда, дядя Роги? Я знал, ты обязательно что-нибудь придумаешь!
— Ну пойдем, пойдем ко мне. В десять поезд, а надо еще успеть позавтракать. (Да уж, я придумаю! Я последний, кто способен втолковать Дону, что он ранит чувства старшего сына, уродует младшего и позволяет калечить дочерей. Ведь он открывает мне свои мысли только в сильном подпитии, и в них я читаю, черным по белому, что у его драгоценного Виктора нет и не может быть никаких изъянов.)
Они прошли в крохотные апартаменты Роги и оставили чемодан Дени на раскладушке, на время поставленной в номер. Мальчик дотошно обследовал каждый уголок, потом зачарованно прилип к окну.
— Да, вид из окон обходится отдыхающим недешево — двести долларов в сутки, — сказал Роги. — А мне — бесплатно. Комната, правда, тесновата, и лифта нет, зато у меня в главном корпусе просторный кабинет с библиотекой, а вечерами, когда сидишь здесь и смотришь, как метель бушует в горах, ей-богу, никакого телевизора не надо.
Они спустились вниз, пересекли внутренний дворик и прошли в северное крыло. Дени во все глаза глядел по сторонам на бесчисленные колонны, канделябры, мебель эпохи короля Эдуарда, подстриженные пальмы, зеркала в золоченых рамах, камины в рост человека (или, по крайней мере, мальчика); зимой их, вероятно, топят, а сейчас вместо пылающих поленьев там навалены вороха красных и белых пионов. Роги провел племянника мимо парадного зала, где двое служителей надраивали электрическими полотерами паркет, и без того блестящий, точно каток; во всяком случае, в нем, как в зеркале, отражались шторы зеленого бархата и высокие серебряные подсвечники. В Иванов день, объяснил он, здесь будет бал на всю ночь. В окна другого салона, украшенного тропическими растениями, была видна площадка для гольфа у подножия горы Вашингтон.
На пороге ресторана Дени застыл как вкопанный: такая роскошь ему и не снилась. Метрдотель Рон усадил их за столик и с Дени обращался как с настоящим клиентом, один раз даже назвал его «сэр». В меню завтрака перечислялись такие изумительные кушанья, как бифштексы, копченый лосось, яйца в восьми разновидностях, двенадцать видов свежих фруктов, включая новозеландский крыжовник. Стол был сервирован хрусталем, сверкающими серебряными приборами и салфетками из камчатного полотна с монограммой. Посередине в вазе стояла лиловая роза, такая совершенная по форме и необычная по цвету, что Дени даже потрогал ее — думал, ненастоящая. Сахар подавали большими кусками, завернутыми в золотистую тисненую бумагу (два он потихоньку сунул в карман); молоко принесли в граненом кубке, стоящем на тарелочке с подложенной бумажной салфеткой. Они заказали яичницу по-бенедиктински, рогалики и клубнику «Вильгельмина», а потом выпили по малюсенькой чашечке «эспрессо» (Дени про себя решил, что никогда больше не возьмет в рот этой гадости).
— Да, на твоем месте я бы тоже остался здесь навсегда.
Роги провел по губам салфеткой и улыбнулся.
— Хочешь, открою тебе секрет? Я мечтаю накопить денег и открыть книжную лавку в тихом университетском городке. Там бы я действительно мог провести всю жизнь.
Подали счет, и Роги подписал его.
— Книжная лавка?.. — удивился Дени. — Разве это интересно?
— Да, боюсь, я и сам не очень интересный человек. Такой, как все. В книгах и в кино героев сколько угодно, а в реальной жизни они теперь большая редкость.
Мальчик задумался и машинально последовал за Роги в вестибюль, переполненный экскурсантами — в основном средних лет и выше; лишь изредка попадались юные парочки и родители с детьми. Все щеголяли в дорогом спортивном обмундировании — теннисных шортах, бриджах для верховой езды, ботинках с шипами. Несколько пожилых дам в брючных костюмах из яркого полиэстера захватили с собой шали и толстые свитера, а старики в кричащих куртках запаслись фотоаппаратами и биноклями. Хорошенькая девушка-гид изо всех сил старалась перекричать галдеж.
— Раньше я тоже был не прочь стать героем, — наконец заговорил Дени. — Астронавтом, следопытом или звездой хоккея, как Бобби Кларк и Джил Перо. А сейчас… Знаешь, дядя Роги, наверно, я тоже не очень интересный человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85