Когда Майкл проползает над очередной решеткой, ему на лицо наконец падает полоска света. Взгляд у него сосредоточенный и решительный, по лбу струится пот. Он лезет по воздуховоду, словно хомячок по своей норе. Стороннему наблюдателю его стремительное продвижение показалось бы смешным, однако нет ничего смешного в приближающейся смерти. Это не имеет никакого отношения к украденным бриллиантам, и это не новая уловка борцов с преступностью. Того существа, которое сейчас преследует Майкла в воздуховоде, здесь не должно быть. Его не должно быть нигде.Сожалея о том, что не может просто выпрямиться во весь рост и побежать, Майкл чувствует, как его поглощают страх и отчаяние. Мышцы ноют, мокрые от пота ладони скользят по листам жести. Боль сокрушает суставы и мускулы, барабанные перепонки вот-вот лопнут от рева приближающегося!веря, подобного грохоту товарного поезда. Такое ощущение, будто он оказался заперт внутри барабана, а барабанщик выстукивает беспрестанный похоронный марш.И вдруг разом ничего. Полная тишина, Майкл останавливается. Прислушивается. Ничего. Его мысли лихорадочно мечутся; он пытается понять, не затаился ли преследователь, готовый нанести удар, – или же злобная тварь каким-то чудом вывалилась в одну из решеток? Майкл до боли напрягает слух; только что ему казалось, что хуже шума не может быть ничего, однако тишина, поставившая вопросительный знак над следующими мгновениями его жизни, оказывается еще более мучительной. К го начинает терзать клаустрофобия. Страх парализует тело. Выть может, чудовище потеряло его запах, сбилось с пути. И он выдаст себя одним-единственным вздохом. Кто это, где оно, как можно будет защититься от него в этой тесной коробке? Майкл вспоминает мистера Баффингтона, школьного учителя биологии: драться или бежать – выживает самый жизнеспособный.Майкл снова трогается вперед. Никогда прежде он даже не подозревал о том, что способен двигаться так быстро. Им руководит отчаяние; все мысли сосредоточены на том, чтобы остаться в живых. Лучше умереть от сердечного приступа, чем в пасти чудовища. Не обращая внимания на стертые в кровь руки, на покрытые синяками ноги, Майкл с радостью готов перевить целый год мучительной боли, лишь бы выбраться из проклятого воздуховода, из этого здания.И вот звук возвращается, он словно жаждет отомстить. Громкий рев раскатывается по воздуховоду, злобный, надрывный; чудовище закупоривает своей тушей проход, гоня перед собой этот смертоносный шквал, настигающий Майкла. Но, что хуже, теперь Майкл уже чувствует его запах. Отвратительный смрад, подобный зловонию разлагающейся плоти, от которого становится тошно. Глаза начинают слезиться.И тут Майкл наконец видит спасение – впереди, всего в пятидесяти ярдах, надежда. В прямом смысле свет в конце туннеля – выход из воздуховода. Напрягая последние силы.Майкл устремляется на свет. Двадцать пять ярдов. До спасения уже рукой подать, и мерзкая тварь, точно почувствовав это, затихает, словно ее не было и в помине. Звук, запах – всё исчезает, растворяясь в эфире.В двадцати ярдах от свободы Майкл останавливается", чудовища больше нет. Все дело в свете. Тварь уползла обрат" но в свой сумеречный мир – другого объяснения быть не может. Однако прежде чем с уст Майкла успевает сорваться вздох облегчения, что-то заслоняет свет впереди. Сердце его начинает бешено колотиться и вдруг останавливается. Он понимает: чудовище не одно. Впереди вспыхивают два хищных глаза. Кровавых, злобных. Они прищуриваются, словно зверь примеривается к броску.И снова сзади слышится ворчание преследователя, его зловонное дыхание совсем рядом. Майкл застывает на месте, не в силах обернуться, не в силах посмотреть ни вперед, ни назад. Это ловушка. Время остановилось; сердце встало, мозг онемел. Нападающие ждут, пока что невидимые. Их дыхание становится частым, наполненное предвкушением. Смрад делается невыносимым; Майкла выворачивает наизнанку. Он на грани потери сознания, – а может быть, это предчувствие приближающейся смерти, ответ его тела на надвигающуюся катастрофу.Дыхания больше не слышно: неужели чудовища передумали и обратились в бегство? Однако запах смерти по-прежнему здесь, наполняет темноту. Ожидание разрывает Майклу душу.И вдруг та тварь, что сзади, хватает его за ногу и рывком тянет к себе. Майкл парализован страхом; так и не сорвавшийся крик застревает у него в горле. И внезапно со сверхчеловеческой скоростью Майкл беззвучно устремляется назад. Обратно по воздуховоду, назад в темноту. * * * Мэри порывисто уселась в кровати, силясь отдышаться. Она оглянулась, ища Майкла. Его рядом, не было. Больше того, его не было в кровати с тех пор, как они занимались любовью. Сердце Мори заколотилось; из глубоких теней поползли худшие опасения. Си-Джей, испуганно вскочив, выгнула спину и зашипела на хозяйку, как па чужую. Мори спрыгнула с кровати, не тратя время на то, чтобы накинуть халат. Выскочив из спальни, она бросилась в гостиную: пусто. На кухню – на столе недоеденный бутерброд; дальше по коридору, – но Майкла нигде не было. Наконец она увидела закрытую дверь его личной «берлоги» и полоску света под ней. Дернув за ручку, Мэри мысленно взмолилась: «Пожалуйста, только чтобы все не началось сначала» – и ворвалась в комнату.Майкл работал за столом, Ястреб дремал у его ног. Вздрогнув, Майкл обернулся.Мэри стояла в дверях, не отрывая от него взгляда, и у нее в глазах застыл немой вопрос. Затем она рухнула в объятия мужа, задыхаясь, но испытывая облегчение. Потоком хлынули слезы.Это был лишь сон.– Милая?..– Майкл, обещай мне одну вещь, хорошо? Майкл крепко прижал жену к себе.– Все, что пожелаешь.– Дай слово, что ты никогда не вернешься к прежнему, что все осталось в прошлом…Заглянув Мэри в глаза, Майкл прошептал, обращаясь прямо к се сердцу:– Милая, я дал тебе слово два года назад… это больше не повторится, Мэри, клянусь, никогда не повторится. ГЛАВА 4 Шум. Непрерывный шум. Похожее на огромный живой муравейник здание полицейского участка Вайрем-Хиллз. Выстроенное еще в двадцатые годы прошлого века, здание пережило двадцатикратный рост города; когда-то весь личный состав участка состоял всего из пяти полицейских, но в прошлом году превысил уже сотню. Раньше событием недели становилось задержание за пьянство и антиобщественное поведение, да и то случалось такое только в дни выдачи жалованья. Ну а теперь – что ж, наступило новое тысячелетие, и любой полицейский готов был отдать свое левое яичко, лишь бы остановить лавину убийств.В это утро в здании царило оживление. Время от времени в участок приводили задержанного, которого быстро оформили и отправляли в подвал, в камеру предварительного заключения. Молодые патрульные в синих мундирах перескакивали через стертые мраморные ступени, на ходу допивали кофе из пластиковых стаканчиков и дожевывали гамбургеры, торопясь на утреннее дежурство. Отделение следователей на втором этаже уже перешагнуло за грань непригодности для существования: пятнадцать столов, втиснутых в комнатенку, где их должно быть всего пять. Поль Буш, в мятой спортивной куртке и джинсах, сидел за столом и заполнял бумаги, Они были разбросаны как попало: папка на папке, готовые в любой момент свалиться и рассыпаться. От первой с утра бутылки газированной воды уже почти ничего не осталось. Буш гордился тем, что свободен от пристрастия к кофе и булочкам. Разумеется, ежедневный завтрак из кока-колы и печенья также никак нельзя было назвать здоровым питанием. Буш проработал в участке уже пятнадцать лет, из них пять в качестве следователя. Раньше он ненавидел свою работу, но уже давно перешел на рутину повседневных действий, дожидаясь того сладостного дня 8 марта, до которого оставалось еще пять лет, когда ему можно будет уйти на пенсию. Буш пришел сюда, как и все остальные, молодым и горячим, полным решимости очистить, город от скверны, принести жителям правосудие и справедливость. Но постоянный контакт с преступлениями изнашивает человека. Сколько ни трудись, всегда найдется еще один подонок, затаившийся в тени, готовый нарушить закон. Однако больше всего Буша выводил из себя процент обвинительных приговоров. В молодости, будучи идеалистом, он свято верил, что за арестом обязательно последует обвинительный приговор и общество, по крайней мере, на время, будет избавлено от всякого отребья. Однако, в половине случаев задержанные покидал и здание суда свободными и как ни в чем не бывало снова принимались за свои грязные штучки. И хотя взгляд Буша на жизнь со временем менялся, его моральный кодекс оставался незыблемым. Поль всегда считал себя непреклонным стражем закона, инструментом в руках системы правосудия. Его задача состояла в том, чтобы собирать улики и ловить преступников, а дальше за дело должны приниматься другие. Буш никогда не шел на сделку с совестью; его жизненные принципы и отношение к закону не продавались, не могли быть поколеблены.Однажды Дженни везла Робби в больницу – мальчик упал с роликовой доски и сломал руку, – и она превысила скорость. Полицейский, остановивший ее, оказался тем еще мерзавцем и в стремлении выполнить месячную норму отлова нарушителей не сделал поблажку даже после того, как увидел страдания ребенка. Он выписал штраф за езду со скоростью шестьдесят миль в час при разрешенных тридцати: два балла и пятьсот долларов. Сколько ни умоляла Дженни, патрульный упрямо стоял на своем и даже не предложил отвезти травмированного ребенка в больницу. Дженни намекнула, затем попросила, наконец, потребовала, чтобы Поль занялся этим и с помощью какого-нибудь полицейского волшебства похоронил квитанцию. Но Буш не желал слышать об этом, даже несмотря на то, что штрафные баллы означали увеличение страховки вдвое. Он отказался наотрез: «Закон есть закон». Дженни злилась на него две недели, после чего на протяжении месяца отказывалась заниматься с ним сексом. «Ты живешь по законам? – говорила она. – И я тоже».Рядом с Бушем сидел Джонни Префи. У него изо рта торчала незажженная сигарета. Черные жесткие волосы стояли торчком – не от геля для укладки, а оттого, что уже четыре недели не общались с мылом и водой. На футболке красовалась надпись: «Ступай к такой-то матери. Будешь пялиться дальше, я тебя убью. Всего хорошего».Нетрудно было понять, почему на Префи надели наручники.– Джонни, учитывая то, что ты поджигатель, освобожденный условно-досрочно, все то, что больше углей для барбекю, считается нарушением условий освобождения.Джонни посмотрел на него так, словно не понимал английского.– А поджог склада по заказу третьей стороны едва ли можно считать пикником на берегу моря.– Ну и что, никто же не пострадал, – ухмыльнулся Джонни.– Ты никак не можешь понять. Пожар…– Что, боитесь огня? – язвительно поинтересовался Джонни, рассчитывая задеть больное место.– Если бы я любил пожары, – невозмутимо произнес Буш, – я бы стал пожарным.Он вернулся к бумагам.Джонни задумался; наконец его лицо скривилось в хитрой усмешке. Он потянулся к Бушу кончиком сигареты, зажатой во рту.– Огонька не найдется? Опешивший Буш молча уставился на него.Прежде чем он успел взорваться, вмешался капитан Роберт Делия, его непосредственный начальник.– Поль, поздоровайся с Деннисом Тэлом. Тэл прикреплен к тебе.Буш поднялся из-за стола, здороваясь с симпатичны м мужчиной лет тридцати. Светло-каштановые волосы, небольшая залысина. Одет в дорогой костюм, рукопожатие крепкое, отметил полицейский. Всем своим видом Тэл излучал уверенность и доброжелательность: отведенные назад плечи, левая рука в кармане, голова чуть склонена набок, точно он внимательно прислушивается к собеседнику.– Рад с вами познакомиться.– А я, в свою очередь, рад, что попал к вам.У Тэла был мягкий, вкрадчивый голос, чуть громче шепота.– Не обижайтесь, – сказал Буш Толу, затем повернулся к Делии. – Капитан, у меня нет времени, чтобы нянчиться с новичками.Делия был чуть ли не на целый фут ниже Буша, однако морально капитан мог раздавить своего подчиненного каблуком, после чего снова как ни в чем не бывало командовать им.– Послушай, Поль, детектив Тэл уже оттрубил девять лет. Его прислали, чтобы помочь нам заткнуть дыры в штатном расписании. Мне бы хотелось, чтобы он поработал с лучшими, но они все в отпуске, поэтому я приставил его к тебе. Понятно?Буш знал, когда надо лезть в драку, а когда лучше помолчать. Он кивнул.– Помимо работы в следовательском отделе Поль также обеспечивает для судов контроль за условно-досрочно освобожденными, – продолжал капитан.Взглянув на Тэла, Буш решил, что споры по поводу прикрепленного стажера нужно оставить на йотом, и натянул на лицо серьезное выражение.– Не сомневаюсь, капитан уже рассказал вам о той замечательной среде, в которой нам приходится работать. Кое-кто называет ее «Волшебной страной Оз», но лично я предпочитаю именовать Эдемом. Все условно-досрочно освобожденные, кого мы контролируем, перевоспитываются на сто процентов.Делия проворчал что-то себе под нос. Повернувшись к Тэ-лу, он повел новичка прочь.– Позвольте показать вам ваше рабочее место, пока этот человек не отравил вам все представление о работе в правоохранительных органах.– Еще увидимся, – бросил им вдогонку Буш, не питавший сегодня к своему начальнику особых симпатий.Обернувшись, Тэл ткнул в него пальцем и, подмигнув, сказал:– Можете не сомневаться.Буш пробормотал в сторону, не обращаясь ни к кому конкретно:– Кретин! * * * Мэри была тем учителем, о котором мечтают все дети. Надев синюю железнодорожную фуражку, она вела по комнате хоровод пятилетних малышей, распевавших изо всех сил на манер строевой песни: Паровоз летит вперед,Нас считать с собой зовет.В топку бросим мы дрова,Раз и раз – и будет два.Мы прокатимся по миру,Два плюс два – всегда четыре.Всех красот не перечесть,Три плюс три – и будет шесть. Классная комната с умело организованным местом для занятий и обилием игрушек представляла собой мечту любого ребенка. Мэри, принятая на работу всего два месяца назад вместо учительницы, так и не вернувшейся из отпуска по уходу за новорожденным, успела за это время завоевать не только уважение своих коллег, но и любовь и восхищение детворы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57