Куда там твоему Дали — не говоря уже о Максе Эрнсте.
Вот, скажем, какую историю в ноябре 1994 года «Нью-Йорк Таймс» поведал. Изловили — совершенно, причем, случайно — в городе Нью-Йорке, где эта газета и выходит, Лероя Лайнена. Ехал он, значит, в автомобиле — и что-то полицейскому на машине той номера не понравились, нарисованные от руки, да еще и довольно-таки криво. Ну, свисток, «ваши документы» и все положенное прочее.
И крепко повезло полиции с этим делом. Потому что Лерой по запарке настоящее свое имя назвал и даже документ абсолютно неподдельный полицейскому сунул. Ну черт его знает, может и задумался о другом чем-то.
Что и позволило историю подвигов — дорожных, правда, но все, как ни крути, правонарушений — установить. Принтер в этой ситуации работал ЧАС и СОРОК ПЯТЬ МИНУТ, а упомянутые правонарушения исчислялись на многие сотни. И вот «Нью-Йорк Таймс», историю эту излагая, сообщил, посмеиваясь, что водителя этого, Лероя Лайнена, с 1990 года суды местные… 633 раза прав лишали. И вы, дескать, посмотрите, какой тем не менее упрямец.
Но — воля ваша, а у меня рука опять сама к калькулятору тянется. (Сказывается, видимо, первая попытка получить верхнее образование — в области относительно точных наук.)
Так вот что у нас тут с калькулятором получается. Ежели возьмем мы период с самого начала 1990 года по самый даже конец 1994-го — это выходит (с учетом 1992-го високосного) 1826 дней. Теперь мы с калькулятором делим все это на 633 — столько раз, если помните, его прав и лишали. И, округляя, получаем мы опять-таки с калькулятором вместе страшную цифирь в 2,88 дня. Что значит, что каждый раз — в том числе, и когда оно уже за многие сотни перевалило — лишали Лероя прав его водительских на неполные три дня.
Интересно бы понять, как оно у него все выглядело. Ба, судья говорит, знакомые все лица! Никак опять Лерой Лайнен. В который уж? Ага, в пятьсот шестнадцатый раз. Ну, говорит судья, теперь уж не обессудьте, но вкачу я вам по первое число. За злостную такую серию правонарушений приговариваю я упомянутого Лероя к лишению прав — сроком на два дня, двадцать один час и семь минут.
И молотком судейским по столу — хрясь!
Даже при фантастической перенасыщенности планеты идиотизмом вам в эту картинку верится с трудом? Мне тоже. Но тогда пусть кто-нибудь — хоть ты, читатель, а хоть бы и та же «Нью-Йорк Таймс» — объяснит мне, как могли 633 процедуры лишения прав состояться. Ведь если его на второй уже буквально раз приловили за рулем БЕЗ прав, то лишать его в таком случае абсолютно нечего, а проходит он по совершенно уже иной, гораздо более серьезной, статье. Не говоря о случае номер 100, 200, 300 и так далее.
Ан нет. Более того, в той же своей статье высокотиражная газета сообщает, что таких гавриков в одном Нью-Йорке как собак нерезанных. Три с половиной сотни только таких, у которых права более СТА раз по решению суда отбирались.
Однако, и в оправдание судьи того гипотетического есть что сказать. Потому что лиши такого закоренелого прав на год, а хоть и на пять — ну и что? Он же себе тут же другие нарисует, а то плюнет на все, и так ездить будет. И тогда его либо сажать надо — либо нахрена вообще вся эта катавасия с тем, чтобы кому бы то ни было права иметь?!
Вот вам такой, например, Верлдин Редмон — из штата Индиана. Тот с юности не мог бутылку осушить, чтобы тут же за руль не плюхнуться. Отчего и арестовывали его пьяным за тем же рулем — ЧЕТЫРЕСТА РАЗ с самого 1947 года начиная. Тридцать три раза лишали прав по суду. В 1977-м — так даже пожизненно. И что? Да ничего. Так и продолжал счетчик накручивать, пока ему в 1996 году какой-то совсем уж неправильный судья не попался — да и не впаял срок. Но ведь, воля ваша — ЧЕТЫРЕСТА ВСЕ-ТАКИ РАЗ!
И не в одной, конечно, Америке тут дело. Она, эта догма, любой самый даже законопослушный народ до ручки в этом плане довольно-таки быстро доводит.
Уж на что, казалось бы, финны. А и там, как выяснилось, в условиях катастрофического либерального прилива тоже те еще фрукты появляться стали. Как два братца в Хельсинки. Ну, там, конечно, масштаб не нью-йоркский, но все же обзавелись они на двоих аж девятью десятками судебных приговоров на предмет все той же за рулем пьянки. Старшего шестьдесят раз на тумбочку ставили, а младшего, соответственно, только тридцать. Прав у них, конечно, никаких давно уж не было — так что вся проблема в том лишь была, когда они в следующий раз нажрутся, чтобы им тут же тумбочку и готовить.
И я так думаю, что поначалу-то им должно было быть страшно. Ну, все-таки — права изъяли, а потом и та же тумбочка пошла, мантии судейские, молоток. Но, думаю, где-то к десятому или пусть даже пятнадцатому разу попривыкли, уяснив, что ни хрена с ними никто не сделает. Потому что делать не собирается.
Так что, видится мне, в профессии либерального социолога очень уж своеобразные мозги иметь нужно. Чтобы раз за разом, в одном и том же месте, фэйсом об тот же самый тейбл хряпаться.
Хотя справедливости ради заметить надо, что и под бдительным оком охраны да полиции настоящий закоренелый призванию своему ни за что не изменит — на то оно и призвание (и слово это как возможный базис для нашей с вами теории стоило бы и пометить). На то, опять же, и он закоренелый. Как справедливо заметил Эл Гор, вице-президент той большой и могучей страны, «зебра не может сменить своих пятен». Лучше, по-моему, и не скажешь. (Умеют они, политики, вот эдак-то — быка за жабры.)
Ну, тут не о Горе, понятно, речь — несмотря даже на то, что он и сам из закоренелых в доску. (Которые если и сидят — то совсем не на зоне, а на местах значительно более теплых.) А вот вам просто пара примеров для пояснения тезиса.
Сидел себе — в заведении, конечно — некий Уолтер Хэнкинс в штате Кентукки. И, видимо, хорошо сидел, дисциплинированно, потому что перевели его на гораздо более вольготную и либеральную программу трудового участия зэков в жизни гражданского в целом общества. Прикрепили Хэнкинса к городскому парковому хозяйству в городе Эшланд, вручили торжественно грабли — и дыши себе в трудовом процессе почти что и вольным воздухом.
И очень такой его работой все были довольны — и начальство парковое, и полиция, по программе этой за ним присматривавшая. Прямо-таки любовно к работе своей этот Хэнкинс относился. Любовно же вырастив двадцать один куст сочной и ядреной марихуаны — в том же самом вверенном его попечению городском парке. В… ста метрах от полицейского участка, где очарованные им служители порядка и располагались.
Или вот в Дании возникшая совсем недавно ситуация. Они там куда еще раньше прочих, Штаты даже включая (поперед, то есть, батьки в пекло), в тотальную либерализацию сиганули. С соответствующими, как вы понимаете, тюрьмами, которые иному датчанину, может, и тюрьма — а нашему человеку просто-таки дом отдыха незабвенных доперестроечных времен, только еще лучше.
Но тем не менее. Сидел в Копенгагене некий тридцатилетний домушник в либеральной их тюрьме — и задыхался. Не от того, что душа к свободе рвалась как та птица к полету, но от того, что — как упоминавшаяся выше догма и проповедует — возможности самореализации оказывались существенно ограниченными.
Ну и — пошел себе, значит, дома потрошить. Как? Да так, пешком. Решеточки были совсем уж жидкие, так что он их без особого труда пораздвигал. За окошком уже и того проще было, потому что ни стены тебе, ни проволоки колючей, ни часовых с автоматами. Так, заборчик невысокий деревянный — для красоты.
И вот он, значит, один-другой дом там выпотрошит, и тем же путем назад, в камеру. Так вот и реализовывался по полной программе, пока ему календарь отсиженное засчитывал. Потом, конечно, прихватили на такой активности, когда уж совсем обнаглел да чуть не по нескольку раз на дню на волю работать шастал. И в камере добра нашли на сорок тысяч крон (оно чуть более шести тысяч долларов получается).
Вот вам и ответ на вопрос «чего душа жаждет». В смысле, свободы или все-таки столь дорогой либеральному сердцу самореализации. Ведь мог же датчанин этот сто раз на свободу уйти. Мог — да не стал.
Да и на кой ляд уходить-то? Телевидение кабельное, библиотеки, курсы всякие академические, спортзалы, бассейны, биллиард… Иной и специально накуролесил бы чего, чтобы, не дай Бог, из такого рая не поперли.
Тут, конечно, в обоих случаях приведенных то отметить следует, что без активной помощи со стороны приставленных к закону людей ничего такого, понятное дело, не состоялось бы. Как оно, кстати, и в еще одной ситуации — совсем уж незначительной, но от того не менее забавной — произошло.
Заловила полиция в городе Огден, штат Юта, парочку гомосексуалистов. Сидели они, значит, в припаркованной на улице — публичном, то есть, месте — машине, и сидели не без дела, а предаваясь страстной однополой любви.
Ну, то, что арестовали их, вовсе, конечно, не значит, что таким уж страшным преследованиям подвергаются в Штатах представители сексуальных меньшинств. Что в такой уж их там угол загнали да в бараний рог скрутили. Они сами кого хочешь скрутят — из тех даже, что хоть и молчат, но все-таки еще поглядывают исподлобья.
Арестовали их, понятно, не за пристрастие к особям своего же пола — ориентация ныне социально приветствуемая, и горячо — а просто-напросто за половой акт в общественном месте. Как взяли бы и вас с родной даже женой — ежели вот так же, в полушаге от тротуара.
Ну, арестовали, в участок привезли. Дежурный поглядел — стоят два мужика арестованных. Куда их? Да в камеру. Одну, конечно — мужики же оба, как-никак.
Ну и сунули. И, как дежурный потом показал, не успел он и от окошка ихней кутузки отойти, как уже молнии со свистом расстегиваться начали — и понеслось. Такая любовь опять пошла, что аж с дымом. Чтобы, значит, довершить затеянное еще в том припаркованном автомобиле.
Потом не без труда расцепили таки и уж рассадили как-то на более безопасное друг от друга расстояние… Но вот вам и призвание. И самореализация. Не без помощи, опять же, правоохранительных органов.
Эти вот — у которых от сексуального перенапряжения необходимые шурупы повывинчивались — тоже народ, между прочим, закоренелый чрезвычайно. И тоже — несмотря на все там сроки и прочие пуганки — на исправление не особо падкий.
Уильяма Кейта Фортнера судили в 1996 году за несколько странное, в общем-то, правонарушение. Была у него такая, значит, масть, чтобы приглянувшимся ему дамам фотографии свои высылать, чуть не еженедельно. Иной может сказать, что ничего особо уголовного и даже просто нехорошего в таких его действиях нет. И я бы со всей душой согласился, если бы не одна деталь. На фотках этих мистер Фортнер изображен был в самом что ни на есть голотелесном виде, да еще и в состоянии определенного полового возбуждения.
И, конечно, иной даме, такую фотку получившей, идея может и не шибко глянуться. Тем более, когда такие же геркулесовы фотографии одна за другой в почте идут. В общем, отловили Уильяма Кейта в родном его Сент-Луисе и поставили на все ту же тумбочку.
Судила его женщина — между прочим, из симпатичных таких, это даже и среди судей встречается — но, что интересно, не стала его на какой-нибудь каторге гноить, а влепила идиоту полгода условно. И молотком — хрясь.
Тут честно сказать надо, что полгода выделенные провел без сучка и задоринки. А если и возбуждался перед фотокамерой, то, видимо, исключительно для внутреннего употребления, поскольку жалоб такого плана на Уильяма Кейта не поступало.
Но как только истек срок уголовный — буквально пару дней спустя! — получила судья по почте небольшой пакет, в котором обнаружила аудиокассету. А на кассете проникновенный голос Уильяма Кейта Фортнера произносил следующий текст: «Вы мне понравились, судья. Вы мне очень понравились. Я надеюсь, вас не расстроит приложенная к письму фотография. Я просто хочу, чтобы у вас осталось что-нибудь на память обо мне.»
А фотография действительно прилагалась. В голотелесном, естественно, виде — и в состоянии крайнего полового возбуждения.
Ну да не о сексуально повернутых тут все-таки речь. Пора уже нам к академическому этому спору между социологией и почившим в бозе итальянцем Чезаре Ломброзо вернуться, чтобы с ним, этим спором, покончить. Искать ли нам правду на противоположных полюсах, или же прислушаться к мнению также почившего генералиссимуса, который, будучи величайшим гением всех времен и народов, к интересующему нас предмету, тем не менее, вовсе не косвенное отношение имел? Я лично так думаю: прав был товарищ Сталин. Во-первых, конечно, прав по определению. А во-вторых, потому что попал он в самую десятку, когда — по другому, правда, поводу (отвечая на вопрос, какой уклон хуже, левый или правый) — пыхнул трубочкой и произнес с акцентом своим неподражаемым: «Оба хуже». (Хотя социологи — ну не могу удержаться, и все тут — даже при таком раскладе куда как более равны, чем все остальные прочие.)
И я на тебя, читатель, никаким таким своим авторитетом здесь давить не буду. Несмотря даже на то, что на обложке книги этой все-таки моя фамилия пропечатана, а никак не твоя. Я тебе предлагаю самому к каким-то для себя выводам прийти. Тем более, что материалу — информации, то есть, к размышлению — я тебе насыпал, как ты и сам видел, от души.
Я лишь со своей стороны отмечу, что слово, вскользь нами пару раз задействованное, каким-то нежным камертоном на каждую из этих историй во мне откликалось. Находясь, стало быть, с представленными ситуациями в определенной гармонии.
Одно— единственное слово: ПРИЗВАНИЕ.
И тут уже вопрос для меня будет десятый, каким образом к доминанте этой среда либо генетика приложились. Потому что иные тут сферы в игре — высокой спиритуальности. Ибо — призвание. Зов, то есть, души. Стратегическая жизненная позиция. С последующей, конечно, самореализацией — это уж как водится.
Химически чистым вариантом этой ситуации представляется мне история трех приятелей-воров, проживавших в Расселвиле, штат Арканзас. Все трое явно были не из тех, что к зову души глухими остаются и таланты свои подленько в землю зарывают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59