– Прекратите! – вдруг властно сказала Капитанская дочка. – По местам!Никто не сел, тогда Мария Ивановна тихо спросила:– Вы совсем не уважаете меня? Да?Мы молча расселись. Валечка поправлял свою курточку и все еще улыбался, но он здорово был испуган. Кныш вышел из класса, громко хлопнув дверью.– Верни его, Саша, – сказала мне Капитанская дочка.Я догнал Володьку уже в вестибюле. Когда я его окликнул, он обернулся ко мне с таким видом, что я даже отпрыгнул от него.– Если ты, сволочь, скажешь, что́ я тебе про нее на катке говорил, – тебе «кранты»! Понял?Я, в общем-то, плевал на Кныша и на его угрозы, но тут мне стало страшно: я вспомнил, что́ он говорил мне про Капитанскую дочку на катке прошлой зимой. А когда мне становится страшно, я начинаю себя воспитывать.– Ну, – спросил я, – так это ты?– Нет, – сказал Кныш. – Не я, но если ты скажешь…– Почему ты ушел?– Вы же все думаете на меня…– Я не думаю.– Правда?Я кивнул – я действительно не думал на него сейчас.– Валечка? – спросил я.– Не знаю… – Потом он как-то зашипел: – Н-ну, я узн-н-наю. – И выбежал из вестибюля.Я догонять его не стал. Урок уже почти кончился, Мария Ивановна рассказывала что-то, но ее, по-моему, никто не слушал. Когда я вошел в класс, Валечка вопросительно и немного испуганно посмотрел на меня. Я сделал вид, что не заметил.Когда прозвенел звонок, Капитанская дочка, собирая свой портфель, сказала:– Обещайте мне только, что вы не будете доискиваться. И давайте не вспоминать об этом… Вы хорошие ребята.Мы промолчали, и она, покачав головой, вышла. В дверях она столкнулась с Евгленой Зеленой – Еленой Зиновьевной, нашей классной воспитательницей.– Что у вас тут происходило? – спросила Евглена. – Я проходила случайно мимо и слышала такой шум…Она всегда проходит случайно!– Ничего, – спокойно сказала Мария Ивановна и ушла.Евглена покачала головой.– Ларионов, – сказала она, – принеси, пожалуйста, записку от отца, что у тебя действительно больна сестра и тебе надо за ней ухаживать.– У меня действительно больна сестра, но мне не нужно за ней ухаживать, – сказал я.– Значит, прогул? – спросила Евглена.– Значит, прогул, – сказал я.Она молча кивнула, как будто ничего другого от меня не ожидала, и вышла, поджав губы.– Ну и дурак! – закричала Ольга. – Подумаешь – принципиальный. Меня только подвел…– Он правильно сделал, – сказала Наташа.– Слишком уж вы все правильные, – сказала Ольга и вышла, хлопнув дверью так же, как Кныш, и мне почему-то стало ее жалко, я даже не обрадовался, что Наташа вступилась за меня. Я-то знал, какой я «правильный».Уроки в этот день шли ужасно медленно, а перемены пролетали за одну секунду, потому что в каждую перемену мы обсуждали то, что произошло на уроке литературы, пока вдруг Гришка не сказал, хлопнув кулаком по парте:– Хватит! Она же просила ничего не выяснять. Значит, ей это неприятно. И точка.Все согласились, хотя и поворчали немного, и только Наташа через некоторое время сказала:– А по-моему, надо узнать. Можно же ей ничего не говорить, но мы должны знать, что за подлец у нас в классе.И опять мнения разделились. Я, пожалуй, был согласен с Наташкой, но то, что она сказала, чтобы сделать это тайком от Капитанской дочки, мне не понравилось. Я, правда, этого не сказал, – у меня был свой план.После уроков я сказал Гришке, Осе и Валечке:– Пошли вместе. Надо поговорить.Валечка было заныл,. что он опоздает в музыкальную школу, но Гришка так посмотрел на него, что он сразу согласился. Я еще не знал толком, что́ я, собственно, буду говорить, но, когда мы пришли в наш скверик, начал неожиданно для себя.– Это ты, – сказал я Валечке так, как будто и в самом деле точно знал, что это он написал то письмо.– Ты что? – закричал Валечка. – Докажи! Докажи!– Ты, в самом деле, Сашка… того… знаешь что-нибудь, что ли? – спросил Гриша и неодобрительно посмотрел на меня.– Знаю, – сказал я. – Это он.Наверно, я сказал это так убежденно, что и Гриша и Ося сразу поверили, а Валечка совсем растерялся. Он залопотал что-то, забормотал и вдруг бросился бежать. Ося было кинулся за ним, но сразу остановился и махнул рукой.– Не сто́ит, – сказал он. – Рук марать не стоит.Валечка бежал к выходу из скверика, и там навстречу ему вышел Володька Кныш. Он загородил Валечке дорогу, и мы, не сговариваясь, побежали туда. Кныш что-то сказал Валечке, и тот, отшатнувшись от него, повернулся и побежал в нашу сторону, но, увидев, что мы бежим навстречу, остановился. Вид у него был такой загнанный, что, когда мы подбежали к нему, Гриша сказал:– Беги, мы его задержим.– Спасибо, – сказал Валечка и так припустил по аллейке, что Оська засмеялся.Засмеялся и я, но мне было противно, и, когда Кныш подошел к нам, я не стал ни о чем говорить, а взял и ушел. Оглянувшись, я увидел, как все трое, стоя на одном месте, размахивали руками и о чем-то спорили. Я пошел домой, решив обо всем посоветоваться с батей. Я редко прибегал к его помощи. Не потому, что стеснялся или боялся, что он не поймет, а просто всегда помнил, что́ он может сказать.
«Я, конечно, выслушаю тебя, – говорил батя, – и может быть, что-нибудь посоветую, но имей в виду: грош цена человеку, а тем более мужчине, если он сам не может разобраться в своих делах».Я ужасно не хотел, чтобы мне, как человеку, а тем более мужчине, была грош цена. Но вот тут мне показалось, что именно такой крайний случай наступил. Как оказалось через несколько дней, я ошибался, – все это были детские игрушки по сравнению с тем, что мне вскоре пришлось испытать. Но я-то тогда еще не знал и решил вечером поговорить с батей.
Он пришел поздно – заходил к Нюрочке; ей стало еще лучше, и батя был довольно спокойный. Совсем спокойным он теперь не был никогда. Мне все время казалось, что его гложет что-то, – уж больно часто он сосал свою трубку. А что с ним, я спросить не решался, – соберусь было, но он как будто сразу догадается и примет такой вид, что у меня отпадает вся охота спрашивать.– Мне с тобой нужно поговорить, – сказал я бате, когда мы кончили ужинать.– О чем? – спросил батя, и мне показалось, что он насторожился.– Да так, кое о каких своих делах.– Назрела необходимость?– Ага.– Ну, давай.Батя сел за свой стол, а я принялся ходить по комнате и все не знал, с чего начать.– А ты начни с чего-нибудь попроще. Но вообще-то имей в виду, что грош цена человеку, а особенно мужчине, который…И т. д. и т. п.Я пропустил мимо ушей эту его знаменитую фразу и вдруг спросил:– Батя, а тебе сколько лет было, когда ты начал с девчонками целоваться? – и схватился за голову – о чем это я, вот осел: хотел же совсем о другом говорить, и вдруг – на тебе! Видно, здорово засела мне в голову эта Лелька…Батя крякнул и внимательно посмотрел на меня. Хорошо еще, что он не засмеялся, – если бы он даже только улыбнулся, я бы, наверно, провалился сквозь землю.– Ну, рассказывай, – сказал он.И я, красный как вареный рак, заикаясь на каждом слове, рассказал ему про Лельку.– Эт-то… очень плохо? – отдуваясь, спросил я под конец.Вопрос, конечно, дурацкий, но что-то мне надо было спросить, иначе зачем бы я рассказывал. Батя сидел, отвернувшись от меня, опершись лбом на руку, и шея у него была красной.«Вот, даже смотреть на меня не хочет», – подумал я и еще раз обозвал себя ослом.Наконец он повернулся ко мне: вид у него был очень серьезный, но лицо как-то странно кривилось – как будто он хотел чихнуть, но никак не мог.– Вообще-то, – сказал он, – о таких вещах не очень принято рассказывать. Я, например, никогда и никому не рассказывал о таких вещах, но раз уж ты… хмм… удостоил меня своим доверием… – Он встал из-за стола и тоже начал ходить по комнате – …Раз уж ты рассказал, то… Послушай, а… ну, она тебе… нравится, что ли?Я замотал головой.– Не понимаю, – сказал батя и рассердился. – Да ты не финти. Нравится – так и скажи.– Нет, – сказал я, – то есть… нравится, но…– Ага, понимаю, – сказал батя. – Тогда это плохо. Совсем не обязательно лезть со своими поцелуями к человеку, который тебе нравится. Но…– Не буду я с ней больше целоваться… – пробурчал я.– Почему? – спросил батя и засмеялся. – Это ведь, наверно, весьма… приятно?– Приятно, приятно! – заорал я. – Я к тебе как к человеку, а ты мне мораль читаешь, да еще издеваешься… Конечно, приятно… Будто не знаешь?!– Ты не сердись, – сказал батя. – Ты от меня совета ждешь, а я, пожалуй, тебе тут никакого совета дать не могу. Поступай так, как тебе подскажет разум и… сердце… Парень ты неглупый, и сердце у тебя, по-моему, тоже есть.– Спасибо, – буркнул я.Тут уж он разозлился всерьез.– А ты что хочешь, чтобы я тебе рецепты на все случаи жизни давал? – сказал он сердито. – Не дождешься! Но раз уж случилось – что ж, теперь всю жизнь и слюнявить это дело? Не по-мужски это. Единственно, что я могу тебе сказать: в любой, даже самой сложной ситуации надо быть прежде всего чело-ве-ком, а не скотом.Он помолчал, а потом, как-то хитро прищурившись, спросил:– Слушай, а как же ты теперь с Наташей-то?..Вот черт! Откуда он знает? И как это он догадался, что меня волнует больше всего именно это?– Ну, уж это мое дело, – гордо сказал я.– Вот это правильно! – почему-то довольный, сказал батя. – Значит, с этим вопросом все? Тогда спать!– Спать, – сказал я и вздохнул с облегчением.Я пошел спать и, когда уже разделся, подумал, что хотел-то я с отцом посоветоваться, что нам делать с письмом, которое получила Капитанская дочка от кого-то из нас, а скорее всего – от Валечки. Вот тут-то батя помог бы больше – в таких делах взрослые лучше нас разбираются, хотя иногда тоже путают здорово. Мне не хотелось идти: опять скажет – сам разбирайся, но я подумал, что тут уж не только мое личное дело, а всего класса, и надо же посоветоваться с умным человеком, а то мы еще сгоряча таких дров наломаем…
Отец лежал и читал «Анну Каренину». Я влез к нему с ногами на тахту и сказал:– Бать, я ведь с тобой совсем о другом хотел говорить, а это так… сам не знаю, почему вырвалось.– Значит, наболело, – сказал батя. – Слушай-ка, а я ведь тебе на твой вопрос так и не ответил. Я ведь тоже с девчонками целовался, – сказал он шепотом, и мы с ним начали хохотать.– Ну и жук ты, батя, – сквозь смех сказал я.– Конечно жук, – сказал он гордо, – а как же! Ну, так что у тебя еще?Мне стало как-то совсем легко и просто, и я спокойно рассказал бате все, что случилось сегодня в классе, не сказал только о своих подозрениях. Батя слушал очень внимательно, иногда только морщился и неодобрительно покачивал головой.– Гадость какая, – сказал он, когда я кончил. – Ну, а что в том письме? Хотя откуда тебе знать.Я и действительно ничего не знал, но кое о чем мог догадываться – тут мне Кныш помог… Я рассказал бате о том, что прошлой зимой говорил мне на катке Володька Кныш. А он сказал, что Капитанская дочка «спуталась» с преподавателем физики, а у того жена и двое маленьких детей. А она, эта… – Кныш назвал ее тогда коротким нехорошим словом – прилипла к физику, как пиявка, и отбивает его от семьи. Я не поверил Володьке и сказал, что, если он будет трепаться об этом кому-нибудь еще, пусть лучше не приходит в школу – я ему житья не дам. Может быть, об этом и было в том проклятом письме.– Что значит «спуталась»? – – спросил батя.Я почувствовал, что краснею, и пробурчал что-то невразумительное, вроде «ну, что ты – маленький, сам не понимаешь».– Я-то понимаю, – сказал батя, – а вот вы, сопляки, что вы-то понимаете в этом?– Ну, если ты хочешь ругаться… – сказал я и начал слезать с тахты.– Сиди, – сердито сказал отец, – ишь какой гордый… Ты пойми, дело это такое тонкое, деликатное – в него чужим сапогом лезть никак нельзя, а тем более вам, сосункам. Да не ершись ты! Нечего вам даже и думать об этом – не вашего ума…– Ну да, сосунки, сопляки, не вашего ума… Спасибо. Разъяснил, – сказал я и опять начал слезать с тахты.Батя засмеялся, но меня не удерживал. Он только вдруг как-то очень грустно сказал:– Всякое в жизни бывает, Сашка… всякое. Ну, а вы-то как о своей Капитанской дочке думаете?– Она хорошая, и все это наверняка враки, – убежденно сказал я.– Ну, раз так, значит, об этом деле надо забыть, как будто ничего и не было. И виду даже не показывать, что вы что-то слышали.– Да я ведь не об этом. Это ясно. А вот что нам с этим гадом, который письмо написал, делать?– Ну, уж это вы сами думайте. Не маленькие. – И он взялся за книжку. * * * …В школе на следующий день о том, что было, никто не вспоминал, как будто действительно ничего и не было. А когда на одной из перемен что-то об этом запищала Веснушка, на нее так цыкнули, что она чуть не расплакалась. Все-таки хорошие у нас ребята: я уверен, что все еще переживали вчерашнее, но никто даже виду не подал. Кныша, между прочим, в школе не было, а Валечка держался как ни в чем не бывало – понимал, гад, что у меня никаких доказательств нет! Ну, я-то все равно его на чистую воду выведу. И скажу об этом Гришке и Оське, и тогда…В этот день ничего особенного не произошло, только Ольга разговаривала со мной очень сухо, можно сказать, совсем почти не разговаривала. Ну да ничего – помиримся, она такая – долго сердиться не умеет. На Наташу я старался не смотреть, потому что, когда смотрел, сразу вспоминал Лельку и мне становилось как-то не по себе.В общем, в школе все было как в самый обычный день – никаких происшествий. Капитанскую дочку мы видели только мельком – в одну из перемен она быстро-быстро пробежала мимо нас – мы все стояли в своем излюбленном месте у большого окна в коридоре. Мы хором сказали: «Здравствуйте, Мария Ивановна!», она покивала нам довольно весело и пробежала.Была суббота, и когда я пришел домой, то в почтовом ящике на двери заметил что-то белое. Я было обрадовался: подумал, что это письмо от мамы, но это оказались билеты на футбол, и я вспомнил про Лешку и его просьбу, – я о ней и забыл совсем. Не хотелось мне ввязываться в это дело, но раз обещал – ничего не поделаешь…Пантюха согласился охотно, и в воскресенье мы поехали с ним на футбол. Всю дорогу меня мучили угрызения совести, да, вдобавок, я еще и побаивался: кто его знает, как встретит он Лешку и что подумает про меня… Но когда мы приехали на стадион, я почти успокоился – погода была очень хорошей, народу было очень много и, как всегда, было весело, и все волновались – выиграет «Зенит» или нет, а ему очень надо было выиграть, иначе над ним нависла, как сказал диктор, «реальная угроза» вылететь из первой лиги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22