Аксессуары для ванной, цена великолепная
Одна косячка щекотала ей щеку – Ольга резко отбросила ее за спину, и я опять подумал, что когда она сердится, то становится очень хорошенькой, и тут же подумал, что даже когда не сердится, то все равно очень хорошенькая. Вот Наташка очень красивая – к ней даже подойти иногда страшно, а Ольга не красавица, а просто очень хорошенькая, но не как какая-нибудь кукла, а… а… ну, не знаю как. И потом – она настоящий товарищ, и даже не товарищ, а самый верный друг. И мне от этого стало как-то тепло.– Не понимаю, – сказал я.– А я и знала, что ты чурбан непонимающий, – сказала Ольга и засмеялась. – Вот догадайся.– А я знаю, – сказал я.– Не знаешь!– Знаю!– Не знаешь!Тогда я взял и приписал к тем двум буквам еще три и получилось – «лю…блю»…– Да? – спросил я.– Ну да, да, да! – быстро заговорила Ольга. – Ну и что? Нельзя? Ну да, я знаю, что ты любишь эту воображалу… Наташку, а с Лелькой обнимаешься. Ну и на здоровье! А я все равно… Злись не злись, вот.Я стоял как дурак и смотрел на нее, и радовался, и, наверно, глупо улыбался, а она говорила, что ее ничуточки не трогает, что я люблю Наташку, она только злится, что я полюбил такую надутую дуру, которая только себя и любит, а я думал, что нехорошо мне слушать такое про Наташку, которую я тоже… люблю, и что надо возразить ей, и не возражал, потому что сейчас я уже и сам толком не знал, люблю ли я в самом деле эту надутую… Наташку.Она вдруг замолчала, и мы долго стояли друг против друга, и она смотрела мне прямо в глаза, и я смотрел на нее, и мне почему-то было очень хорошо, хотя я и понимал, что не должно мне сейчас быть очень хорошо, а было, и все. Потом она топнула ногой и сказала:– Ну что ты молчишь? Ну скажи что-нибудь, чурбан бесчувственный…А я не знал, что мне говорить, и сказал только «Оля», и взял ее за руку, а она прижалась ко мне и положила голову мне на плечо, и так мы стояли молча, и я боялся дышать. А потом вдруг взял и сказал, дурак:– Можно я тебя поцелую?– Нет! – сердито сказала Ольга и даже отскочила от меня. – Ты с… Лелькой целовался. Наташку любишь, а с Лелькой целовался. Взасос.Я чуть сквозь землю не провалился, и вид у меня стал такой, что Ольга не выдержала и засмеялась. Я тоже засмеялся и сказал, чтобы она не сердилась.– На дураков не сержусь, – сказала Ольга.
Вот и пойми ее! А она как ни в чем не бывало начала говорить о моем отъезде, о том, что мне надо взять в дорогу, и что она обязательно будет навещать Нюрочку, и чтобы я обязательно писал ей. И так она обо всей этой чепухе здорово говорила, что я почти успокоился и только в душе клял себя за свои штучки-дрючки.А потом… Оля поцеловала меня и сразу убежала, а я еще долго стоял в передней и улыбался.Потом, когда я подходил к дому Андреича, я подумал, что последнее время я что-то слишком много стал… целоваться. Видно, все-таки я нравлюсь девчонкам, подумал я и даже плюнул со злости на себя за эти идиотские, какие-то воображальные мысли.А утром ко мне пришел Пантюха. Он постучал в наше подвальное окошко, и я вышел. Под глазом у Пантюхи был здоровенный фонарь, и сам он был злой как черт.– Н-наконечник, гад, только д-д-десятку дал, и то, когда я ему п-пригрозил, что н-н-накапаю…– А это? – спросил я и показал на синяк.– А эт-т-то до эт-т-ттого, – сказал Пантюха и сплюнул, – э-т-то, когда я ему сказал, ч-т-то я о нем думаю. – Он вдруг засмеялся. – Н-ну, и ст-трусил он, к-когда я ему п-пригрозил.– Идем, – сказал я.– К-куда?– К Генке.– 3-зачем? Он в-все равно б-больше не даст.– Дурак ты! – заорал я. – Ты что, не понимаешь, что он тебя опять купил. Идем!– П-пошел ты… – неуверенно сказал Пантюха. – Д-деньги ведь…– У меня есть, – сказал я.И мы пошли к Наконечнику и швырнули в его нахальную морду паршивую десятку, и он даже не стал нас бить – он так испугался, что долго бежал за нами и уговаривал взять еще денег, и упрашивал нас не сердиться, но мы послали его к черту, и он наконец отвязался от нас, пригрозив устроить нам такой фейерверк, что мы… Но мы наплевали на него, – ведь мы уезжали.Юрка был очень доволен, что развязался наконец с этим Наконечником, но потом опять помрачнел.– У т-тебя есть, а у м-меня нет, – сказал он, когда я спросил его, чего он опять надулся.– Так хватит нам, – сказал я.– Нет, т-так не п-пойдет, – сказал Пантюха.– Ну что ты за дурак, – сказал я, – если бы у меня не было, а у тебя было, ты что? Не дал бы мне?– Н-не в этом д-дело, – сказал он.А в чем дело, так и не сказал. Он о чем-то упорно думал и, когда я пытался что-нибудь предложить, только отмахивался. Потом он решительно сказал:– П-пойдем!И на мой вопрос – куда? – даже не ответил, только зло махнул рукой.Я очень удивился, когда мы пришли к экскаватору, на котором работал Лешка. Он не заметил нас, и мы некоторое время стояли и смотрели, как он работает. И хоть нам было не до этого, мы невольно засмотрелись – уж больно здорово у него это получалось. Было совсем не жарко – солнце светило по-осеннему, но Лешка работал в одной майке. Р-раз! Он нажимал на рычаг, и мускулы на руках у него вздувались и блестели от пота, а ковш с грохотом врезался в землю. Р-раз! И ковш, наполненный землей, камнями, обломками кирпичей, поднимался вверх и одновременно поворачивался, а экскаватор гремел и дрожал, мотор ревел, и мускулы на Лешкиных руках опять вздувались и двигались, как две змеи. Р-раз! И Лешка отпускал рычаги, и ковш разевал свою пасть, и земля сыпалась из нее, а Лешкины руки отдыхали одну секунду, а потом опять все повторялось, как по команде. Лешка напевал сквозь зубы и изредка вздергивал голову, чтобы чуб не лез на глаза.Потом он заметил нас и улыбнулся. Он остановил экскаватор, и ковш повис над нами, как огромная лапа. Лешка слез и, вытерев руки паклей, подошел к нам.– Здорово, братья-разбойники! – сказал он. – Как жизнь?– У т-тебя есть д-д-деньги? – сразу спросил Юрка, и я подумал, что ослышался.– Сколько? – спокойно спросил Лешка и пошел к экскаватору. Когда он взялся за свою куртку, висевшую на каком-то крючке, Пантюха, сморщившись, как от зубной боли, сказал:– Тридцать.Тут удивился Лешка.– Чего? Рублей? – спросил он и задержал руку в кармане куртки.– Н-не копеек же, – зло сказал Пантюха.Лешка вытащил руку из кармана и подошел к нам.– На какие расходы? – спросил он.Пантюха повернулся и молча пошел от него.– Да ты подожди, Юрка! – крикнул Лешка. – Должен же я…– Н-ничего т-ты не должен, – сказал Пантюха. – Я д-думал, т-ты ч-ч-человек…– Слушай ты, сопляк, – сердито сказал Лешка, – ты со мной такие разговорчики брось. Думаешь, если я… так надо мной издеваться можно? Зачем тебе столько денег?– П-проехало! – сказал Юрка и пошел, засунув ручки в брючки и надвинув кепку на нос.– Дурак ты, – огорченно сказал Лешка, – дурак, и все. – Он посмотрел на меня и развел руками.И я, пожалуй, сейчас был с ним согласен, но что мне было делать? Я побежал за Юркой, а на углу все-таки оглянулся: Лешка стоял около своей машины и вытирал руки паклей – медленно-медленно.Когда мы сидели на своей аллейке, я не выдержал и сказал Юрке, что он поступил все-таки по-дурацки.– А ч-что, я ему все рассказывать должен? – мрачно спросил Юрка.Я промолчал. Я понимал, каково было ему просить деньги у Лешки, которого он ни во что не ставил. Потом я сказал:– Слушай, ты ведь решил матери насчет деревни сказать. Так если не хочешь у меня брать – попроси у нее.– Неохота, – сказал Юрка» – д-да у нее и нет, наверно. А в-вообще-то попробуем. Т-только знаешь что – д-д-давай вместе пойдем… – Он отвернулся. – И Ольгу п-позовем, а? Мамка в-вас о-б-боих здорово у-в-важает.Он даже заикаться стал сильнее.Я посмотрел на него, и он почему-то покраснел. Но вообще-то мне и самому пришла эта мысль, я только не решался говорить об этом Юрке, – я знал, как он относится к девчонкам. А тут он сам предложил, и я удивился. И еще больше удивился, когда увидел, как он вдруг покраснел. Я ухмыльнулся, и Пантюха разорался. Но орал он недолго, и я не мешал ему. Он проорался, и мы пошли к Ольге. По дороге я сказал, что не обязательно говорить ей о всех причинах нашего отъезда, но Пантюха сказал, что Ольга мировой парень и что ей надо сказать всю правду.– Д-да она и сама про твои дела все знает, – сказал он.– Откуда? – спросил я, а Пантюха опять покраснел.Это уж какие-то новости, подумал я и начал медленно злиться, но у Пантюхи был такой несчастный вид, что мне в конце концов стало смешно, и я подумал, что Ольга действительно «хороший парень». И мне почему-то было жалко Пантюху.Мы вызвали Ольгу, рассказали ей, в чем дело, и она согласилась помочь нам уговаривать Юркину маму.У Юркиных дверей я замялся. Пантюха отвел меня в сторону и сказал на ухо, что Лельки нет дома.– Что вы там шепчетесь? – спросила Ольга.– Я ему с-сказал, ч-что у него… ш-ш-штаны расстегнулись, – ответил Пантюха.Вот осел, ничего другого не придумал. Ольга фыркнула, а я покраснел как рак и таким красным вошел в переднюю, где, конечно, сразу увидел Лельку, которая сразу же заулыбалась. Пантюха свирепо затолкал ее в кухню, а сам зашел в комнату и уже оттуда позвал нас. Зинаида Ивановна – его мать – сидела на диване и что-то шила. Вблизи она показалась мне еще красивее, только вид у нее был очень печальный и усталый. Лицо бледное, а губы ярко-красные. Она обрадовалась, когда увидела нас.– А я давно Юрику говорю, – сказала она, улыбаясь, – ты бы хоть пригласил своих друзей к себе как-нибудь, а он стесняется… Меня, наверно, стесняется…– Да будет тебе, – сердито сказал Юрка, и она смущенно замолчала.Ольга сердито посмотрела на Пантюху, но он не заметил.– Мам, – тоскливо сказал Юрка, – я с Сашкой в деревню поеду, ладно?– В какую деревню, Юрик? – спросила Зинаида Ивановна.Я, сбиваясь, начал рассказывать насчет деревни. Юрка молчал, а Ольга поддакивала. Зинаида Ивановна слушала, но я видел, что она никак не может понять, при чем здесь Юрка, если мне надо ехать в деревню. Тогда за дело взялась Ольга. Она очень толково объяснила, что нам с Юркой обязательно надо ехать в деревню, а то нас уже начинают считать тунеядцами, и если мы сами не уедем куда-нибудь на работу, то нас могут выслать из Ленинграда, очень даже просто. А в деревне для нас найдется работа – там всегда нужны люди, и если мы настоящие советские граждане, то просто обязаны помочь сельскому хозяйству.Она говорила так здорово, что я уже всерьез начал думать о том, что в деревне без нас они там просто не обойдутся…Юркина мать совсем перепугалась и начала причитать, что это она во всем виновата и что теперь делать и как теперь быть, чтобы Юрку в самом деле не выслали.– Мам, – сказала Лелька, которая, оказывается, торчала в дверях и все слышала, – отпусти ты его в самом деле. Мы хоть отдохнем от надзирателя этого.Юрка яростно обернулся, но я схватил его за руку, и он сообразил, что, в общем-то, Лелька сейчас говорит тоже нам на пользу.– Уж я и не знаю, – сказала Зинаида Ивановна, но мы видели, что она почти согласна. Ольга подмигнула мне, а я подумал, что на Пантюхину мать больше подействовали Лелькины слова, чем Ольгины разглагольствования.В общем, она согласилась. Почему согласилась – это уж не мое дело.Зинаида Ивановна заставила нас выпить чаю с вареньем. За столом Лелька села рядом со мной и то и дело прижималась к моему колену своим коленом. У меня горели уши, и я все время старался отодвинуться подальше, но она все равно доставала меня своим коленом – я уже сидел на самом краешке стула и не знал, куда деваться. Ольга сидела напротив меня и сердито смотрела на Лельку, которая усмехалась себе в блюдечко. Пантюха тоже глядел на Лельку и свирепо сопел. А Лелька все трогала меня своим мягким коленом и хихикала в блюдечко, черт бы ее забрал. И только Зинаида Ивановна ничего не замечала и расспрашивала меня про Красики, и говорила, что я хороший мальчик и со мной она не боится отпустить Юрика хоть на край света, и давала всякие наказы Юрику, как он должен там, в деревне, себя вести и что надо взять ему с собой в дорогу. Выходило, что Пантюхе для его багажа нужно будет заказывать грузотакси.Потом Лелька встала, подошла к зеркалу, достала из сумочки помаду и начала подкрашивать губы.– К-куда? – спросил Пантюха.– Не твое дело, – ответила Лелька.– Н-не пойдешь! – сказал Пантюха, подошел к Лельке, вырвал у нее из рук помаду и хлопнул ее об пол. – Х-хватит!Лелька вдруг заплакала.– У-у, надзиратель, – сказала она, всхлипывая. – Надоели вы мне все! – и выскочила в переднюю.Мы услышали, как хлопнула входная дверь.Зинаида Ивановна виновато смотрела на нас, а Пантюха пыхтел и сопел.Мы с Олей ушли.Во дворе она вдруг засмеялась.– Ты что? – спросил я. Мне было жалко и Пантюху, и Зинаиду Ивановну, и Лельку тоже было жалко.– А у тебя уши горели, как помидоры, – сказала Оля.– Вот еще! – сказал я. – С чего это?– Ладно, – сказала Оля, – я ведь все видела.Я надулся.– Ну, я не сержусь, – сказала Ольга и взяла меня за руку. – Ты не виноват – это все она.– А может, и виноват, – буркнул я.– Не воображай, пожалуйста, – сказала Оля и опять засмеялась.Вот и пойми этих девчонок! Голова от их шуточек кругом идет…– Слушай, Саша, – сказала Оля тихо, – чего вы там с Юркой на танцплощадке натворили?Час от часу не легче! Как же тут не смыться куда глаза глядят?– Ничего особенного, – сказал я, – дали одному гаду…– Не ври, мне папа рассказал. Если не хочешь – не говори. Только не ври.– А что мне врать – раз ты сама все знаешь.– А ты все-таки расскажи.Ну, я рассказал ей все, что было, и она, по-моему, обрадовалась.– Только-то?! – сказала она. – А я уж думала… Понимаешь, меня папа просил с тобой поговорить, – она засмеялась, – на воспитательные темы…– А сам он не мог, что ли?Она кивнула.– Не мог. Ему… тебя жалко. Он говорит, что просто смотреть на тебя спокойно не может, – так ему тебя жалко.Опять какие-то новости, подумал я: жалостливый старшина милиции. Ужасно люблю, когда меня жалеют!– А тебе меня жалко? – зло спросил я.– Нет, – сказала Оля, – я вообще, наверно, жалеть не умею. Человека вообще жалеть не надо. Помогать ему надо, а жалеть не надо.И мы с ней опять поцеловались, как тогда, в первый раз, и я помчался домой. Не домой – к Андреичу. И в первый раз за все время мне не захотелось уезжать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Вот и пойми ее! А она как ни в чем не бывало начала говорить о моем отъезде, о том, что мне надо взять в дорогу, и что она обязательно будет навещать Нюрочку, и чтобы я обязательно писал ей. И так она обо всей этой чепухе здорово говорила, что я почти успокоился и только в душе клял себя за свои штучки-дрючки.А потом… Оля поцеловала меня и сразу убежала, а я еще долго стоял в передней и улыбался.Потом, когда я подходил к дому Андреича, я подумал, что последнее время я что-то слишком много стал… целоваться. Видно, все-таки я нравлюсь девчонкам, подумал я и даже плюнул со злости на себя за эти идиотские, какие-то воображальные мысли.А утром ко мне пришел Пантюха. Он постучал в наше подвальное окошко, и я вышел. Под глазом у Пантюхи был здоровенный фонарь, и сам он был злой как черт.– Н-наконечник, гад, только д-д-десятку дал, и то, когда я ему п-пригрозил, что н-н-накапаю…– А это? – спросил я и показал на синяк.– А эт-т-то до эт-т-ттого, – сказал Пантюха и сплюнул, – э-т-то, когда я ему сказал, ч-т-то я о нем думаю. – Он вдруг засмеялся. – Н-ну, и ст-трусил он, к-когда я ему п-пригрозил.– Идем, – сказал я.– К-куда?– К Генке.– 3-зачем? Он в-все равно б-больше не даст.– Дурак ты! – заорал я. – Ты что, не понимаешь, что он тебя опять купил. Идем!– П-пошел ты… – неуверенно сказал Пантюха. – Д-деньги ведь…– У меня есть, – сказал я.И мы пошли к Наконечнику и швырнули в его нахальную морду паршивую десятку, и он даже не стал нас бить – он так испугался, что долго бежал за нами и уговаривал взять еще денег, и упрашивал нас не сердиться, но мы послали его к черту, и он наконец отвязался от нас, пригрозив устроить нам такой фейерверк, что мы… Но мы наплевали на него, – ведь мы уезжали.Юрка был очень доволен, что развязался наконец с этим Наконечником, но потом опять помрачнел.– У т-тебя есть, а у м-меня нет, – сказал он, когда я спросил его, чего он опять надулся.– Так хватит нам, – сказал я.– Нет, т-так не п-пойдет, – сказал Пантюха.– Ну что ты за дурак, – сказал я, – если бы у меня не было, а у тебя было, ты что? Не дал бы мне?– Н-не в этом д-дело, – сказал он.А в чем дело, так и не сказал. Он о чем-то упорно думал и, когда я пытался что-нибудь предложить, только отмахивался. Потом он решительно сказал:– П-пойдем!И на мой вопрос – куда? – даже не ответил, только зло махнул рукой.Я очень удивился, когда мы пришли к экскаватору, на котором работал Лешка. Он не заметил нас, и мы некоторое время стояли и смотрели, как он работает. И хоть нам было не до этого, мы невольно засмотрелись – уж больно здорово у него это получалось. Было совсем не жарко – солнце светило по-осеннему, но Лешка работал в одной майке. Р-раз! Он нажимал на рычаг, и мускулы на руках у него вздувались и блестели от пота, а ковш с грохотом врезался в землю. Р-раз! И ковш, наполненный землей, камнями, обломками кирпичей, поднимался вверх и одновременно поворачивался, а экскаватор гремел и дрожал, мотор ревел, и мускулы на Лешкиных руках опять вздувались и двигались, как две змеи. Р-раз! И Лешка отпускал рычаги, и ковш разевал свою пасть, и земля сыпалась из нее, а Лешкины руки отдыхали одну секунду, а потом опять все повторялось, как по команде. Лешка напевал сквозь зубы и изредка вздергивал голову, чтобы чуб не лез на глаза.Потом он заметил нас и улыбнулся. Он остановил экскаватор, и ковш повис над нами, как огромная лапа. Лешка слез и, вытерев руки паклей, подошел к нам.– Здорово, братья-разбойники! – сказал он. – Как жизнь?– У т-тебя есть д-д-деньги? – сразу спросил Юрка, и я подумал, что ослышался.– Сколько? – спокойно спросил Лешка и пошел к экскаватору. Когда он взялся за свою куртку, висевшую на каком-то крючке, Пантюха, сморщившись, как от зубной боли, сказал:– Тридцать.Тут удивился Лешка.– Чего? Рублей? – спросил он и задержал руку в кармане куртки.– Н-не копеек же, – зло сказал Пантюха.Лешка вытащил руку из кармана и подошел к нам.– На какие расходы? – спросил он.Пантюха повернулся и молча пошел от него.– Да ты подожди, Юрка! – крикнул Лешка. – Должен же я…– Н-ничего т-ты не должен, – сказал Пантюха. – Я д-думал, т-ты ч-ч-человек…– Слушай ты, сопляк, – сердито сказал Лешка, – ты со мной такие разговорчики брось. Думаешь, если я… так надо мной издеваться можно? Зачем тебе столько денег?– П-проехало! – сказал Юрка и пошел, засунув ручки в брючки и надвинув кепку на нос.– Дурак ты, – огорченно сказал Лешка, – дурак, и все. – Он посмотрел на меня и развел руками.И я, пожалуй, сейчас был с ним согласен, но что мне было делать? Я побежал за Юркой, а на углу все-таки оглянулся: Лешка стоял около своей машины и вытирал руки паклей – медленно-медленно.Когда мы сидели на своей аллейке, я не выдержал и сказал Юрке, что он поступил все-таки по-дурацки.– А ч-что, я ему все рассказывать должен? – мрачно спросил Юрка.Я промолчал. Я понимал, каково было ему просить деньги у Лешки, которого он ни во что не ставил. Потом я сказал:– Слушай, ты ведь решил матери насчет деревни сказать. Так если не хочешь у меня брать – попроси у нее.– Неохота, – сказал Юрка» – д-да у нее и нет, наверно. А в-вообще-то попробуем. Т-только знаешь что – д-д-давай вместе пойдем… – Он отвернулся. – И Ольгу п-позовем, а? Мамка в-вас о-б-боих здорово у-в-важает.Он даже заикаться стал сильнее.Я посмотрел на него, и он почему-то покраснел. Но вообще-то мне и самому пришла эта мысль, я только не решался говорить об этом Юрке, – я знал, как он относится к девчонкам. А тут он сам предложил, и я удивился. И еще больше удивился, когда увидел, как он вдруг покраснел. Я ухмыльнулся, и Пантюха разорался. Но орал он недолго, и я не мешал ему. Он проорался, и мы пошли к Ольге. По дороге я сказал, что не обязательно говорить ей о всех причинах нашего отъезда, но Пантюха сказал, что Ольга мировой парень и что ей надо сказать всю правду.– Д-да она и сама про твои дела все знает, – сказал он.– Откуда? – спросил я, а Пантюха опять покраснел.Это уж какие-то новости, подумал я и начал медленно злиться, но у Пантюхи был такой несчастный вид, что мне в конце концов стало смешно, и я подумал, что Ольга действительно «хороший парень». И мне почему-то было жалко Пантюху.Мы вызвали Ольгу, рассказали ей, в чем дело, и она согласилась помочь нам уговаривать Юркину маму.У Юркиных дверей я замялся. Пантюха отвел меня в сторону и сказал на ухо, что Лельки нет дома.– Что вы там шепчетесь? – спросила Ольга.– Я ему с-сказал, ч-что у него… ш-ш-штаны расстегнулись, – ответил Пантюха.Вот осел, ничего другого не придумал. Ольга фыркнула, а я покраснел как рак и таким красным вошел в переднюю, где, конечно, сразу увидел Лельку, которая сразу же заулыбалась. Пантюха свирепо затолкал ее в кухню, а сам зашел в комнату и уже оттуда позвал нас. Зинаида Ивановна – его мать – сидела на диване и что-то шила. Вблизи она показалась мне еще красивее, только вид у нее был очень печальный и усталый. Лицо бледное, а губы ярко-красные. Она обрадовалась, когда увидела нас.– А я давно Юрику говорю, – сказала она, улыбаясь, – ты бы хоть пригласил своих друзей к себе как-нибудь, а он стесняется… Меня, наверно, стесняется…– Да будет тебе, – сердито сказал Юрка, и она смущенно замолчала.Ольга сердито посмотрела на Пантюху, но он не заметил.– Мам, – тоскливо сказал Юрка, – я с Сашкой в деревню поеду, ладно?– В какую деревню, Юрик? – спросила Зинаида Ивановна.Я, сбиваясь, начал рассказывать насчет деревни. Юрка молчал, а Ольга поддакивала. Зинаида Ивановна слушала, но я видел, что она никак не может понять, при чем здесь Юрка, если мне надо ехать в деревню. Тогда за дело взялась Ольга. Она очень толково объяснила, что нам с Юркой обязательно надо ехать в деревню, а то нас уже начинают считать тунеядцами, и если мы сами не уедем куда-нибудь на работу, то нас могут выслать из Ленинграда, очень даже просто. А в деревне для нас найдется работа – там всегда нужны люди, и если мы настоящие советские граждане, то просто обязаны помочь сельскому хозяйству.Она говорила так здорово, что я уже всерьез начал думать о том, что в деревне без нас они там просто не обойдутся…Юркина мать совсем перепугалась и начала причитать, что это она во всем виновата и что теперь делать и как теперь быть, чтобы Юрку в самом деле не выслали.– Мам, – сказала Лелька, которая, оказывается, торчала в дверях и все слышала, – отпусти ты его в самом деле. Мы хоть отдохнем от надзирателя этого.Юрка яростно обернулся, но я схватил его за руку, и он сообразил, что, в общем-то, Лелька сейчас говорит тоже нам на пользу.– Уж я и не знаю, – сказала Зинаида Ивановна, но мы видели, что она почти согласна. Ольга подмигнула мне, а я подумал, что на Пантюхину мать больше подействовали Лелькины слова, чем Ольгины разглагольствования.В общем, она согласилась. Почему согласилась – это уж не мое дело.Зинаида Ивановна заставила нас выпить чаю с вареньем. За столом Лелька села рядом со мной и то и дело прижималась к моему колену своим коленом. У меня горели уши, и я все время старался отодвинуться подальше, но она все равно доставала меня своим коленом – я уже сидел на самом краешке стула и не знал, куда деваться. Ольга сидела напротив меня и сердито смотрела на Лельку, которая усмехалась себе в блюдечко. Пантюха тоже глядел на Лельку и свирепо сопел. А Лелька все трогала меня своим мягким коленом и хихикала в блюдечко, черт бы ее забрал. И только Зинаида Ивановна ничего не замечала и расспрашивала меня про Красики, и говорила, что я хороший мальчик и со мной она не боится отпустить Юрика хоть на край света, и давала всякие наказы Юрику, как он должен там, в деревне, себя вести и что надо взять ему с собой в дорогу. Выходило, что Пантюхе для его багажа нужно будет заказывать грузотакси.Потом Лелька встала, подошла к зеркалу, достала из сумочки помаду и начала подкрашивать губы.– К-куда? – спросил Пантюха.– Не твое дело, – ответила Лелька.– Н-не пойдешь! – сказал Пантюха, подошел к Лельке, вырвал у нее из рук помаду и хлопнул ее об пол. – Х-хватит!Лелька вдруг заплакала.– У-у, надзиратель, – сказала она, всхлипывая. – Надоели вы мне все! – и выскочила в переднюю.Мы услышали, как хлопнула входная дверь.Зинаида Ивановна виновато смотрела на нас, а Пантюха пыхтел и сопел.Мы с Олей ушли.Во дворе она вдруг засмеялась.– Ты что? – спросил я. Мне было жалко и Пантюху, и Зинаиду Ивановну, и Лельку тоже было жалко.– А у тебя уши горели, как помидоры, – сказала Оля.– Вот еще! – сказал я. – С чего это?– Ладно, – сказала Оля, – я ведь все видела.Я надулся.– Ну, я не сержусь, – сказала Ольга и взяла меня за руку. – Ты не виноват – это все она.– А может, и виноват, – буркнул я.– Не воображай, пожалуйста, – сказала Оля и опять засмеялась.Вот и пойми этих девчонок! Голова от их шуточек кругом идет…– Слушай, Саша, – сказала Оля тихо, – чего вы там с Юркой на танцплощадке натворили?Час от часу не легче! Как же тут не смыться куда глаза глядят?– Ничего особенного, – сказал я, – дали одному гаду…– Не ври, мне папа рассказал. Если не хочешь – не говори. Только не ври.– А что мне врать – раз ты сама все знаешь.– А ты все-таки расскажи.Ну, я рассказал ей все, что было, и она, по-моему, обрадовалась.– Только-то?! – сказала она. – А я уж думала… Понимаешь, меня папа просил с тобой поговорить, – она засмеялась, – на воспитательные темы…– А сам он не мог, что ли?Она кивнула.– Не мог. Ему… тебя жалко. Он говорит, что просто смотреть на тебя спокойно не может, – так ему тебя жалко.Опять какие-то новости, подумал я: жалостливый старшина милиции. Ужасно люблю, когда меня жалеют!– А тебе меня жалко? – зло спросил я.– Нет, – сказала Оля, – я вообще, наверно, жалеть не умею. Человека вообще жалеть не надо. Помогать ему надо, а жалеть не надо.И мы с ней опять поцеловались, как тогда, в первый раз, и я помчался домой. Не домой – к Андреичу. И в первый раз за все время мне не захотелось уезжать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22