купить смеситель для кухни в леруа мерлен москва
Пусть Вера как следует проверит себя, и если она действительно любит Долинского…– Она уже раз проверяла, – фыркнул Андреич, и мне захотелось запустить в него чем-нибудь, ботинком, что ли, но я сразу же вспомнил мамино письмо, и мне расхотелось. Только на сердце стало еще тяжелее.– Не знаю, ничего не знаю, – как-то отчаянно сказал Кедр. Он потыкался в дверь и насилу нашел ручку. Андреич еще долго кряхтел, кашлял, плевался, ругался, укладываясь спать. Наконец улегся.А я не спал всю ночь…
Конечно, ни в какое ПТУ меня не взяли. Почти все время я сидел у Андреича в его полуподвале и смотрел, как он мастерит свои корабли, или читал, а иногда делал уроки – их приносили мне ребята, а чаще всего Ольга. Но занимался я через силу, нехотя, – просто надо было чем-то заняться, чтобы поменьше думать о всякой всячине. А вот читал я очень много, и всё «взрослые» книги. Детские меня уже не устраивали. Я прочел «Анну Каренину», и мне даже начало казаться, что я стал лучше разбираться в жизни и в том, что такое любовь, из-за которой люди делают так много глупостей. И еще много читал про любовь, даже знаменитого Мопассана, которого детям до шестнадцати читать строго воспрещается. Этот Мопассан совсем запутал меня, и после него снились такие сны, которые стыдно вспоминать.Так я хватался то за одну, то за другую книжку, и то мне казалось, что я уже что-то понял, а то, наоборот, чувствовал, что понимаю все меньше и меньше. И наконец я решил плюнуть на всякие такие книжки и начал читать только про шпионов, – там, по крайней мере, все понятно. И еще фантастику. Хоть думать ни о чем не надо. И еще я решил, что до всего, наверно, надо доходить своим умом, самому надо понять, что к чему и почему на свете происходят разные истории вроде нашей. А как это доходить своим умом – я и не знал. И никого не было рядом, кто бы мог помочь, и я тыкался носом, как слепой котенок, в разные углы и набивал себе шишки.Как-то я даже решил посоветоваться о своих делах – не обо всех, конечно, а о некоторых – с Капитанской дочкой, – она ведь умная и многое сможет понять. Я знал, по какой улице ходит она из школы, и решил подождать ее на углу, но так, чтобы ребята не видели. И я дождался ее. Она шла с… физиком и была очень веселой. Меня она не заметила: я спрятался в парадную и там стоял злой, пока они не прошли. И в голову мне лезли всякие мысли, вроде: «Дыму без огня не бывает», – и еще, что все бабы одинаковы – вот идет со своим физиком и смеется, а до меня ей никакого дела нет, и, наверно, Валька тогда правду в том письме написал. И мне стало совсем нехорошо, и я окончательно решил, что ни с кем советоваться не буду, а буду жить как живется, и все… И все больше мне хотелось куда-нибудь уехать, чтобы не видеть никого из знакомых. И не то чтобы я злился на отца за то, что он уехал и оставил нас с Нюрочкой, нет, – мне просто было очень обидно. Ну почему он не говорил со мной по-настоящему? Боялся, что я не пойму? Или гордость не позволила? Если бы он хоть раз сказал мне: ладно, Сашка, проживем! Если бы хоть объяснил, почему так получается в жизни… А он уехал, смылся! А мне кто сейчас мешает смыться? Они оба могли, а я не могу, да?Вот так я сидел на нашей аллейке и думал, думал, и башка у меня трещала от всех этих мыслей.Уже темнело, и на аллейке никого не было, только изредка проходили парочки, и я смотрел им вслед и злился и на них, и на себя, и на весь мир. Я и не слышал, как подошла Лелька.– Сань, а Сань, – сказала она и погладила меня по голове.Я стиснул зубы. Ну, ну, подумал я, только ее мне сейчас не хватало. Я встал со скамейки и оперся спиной о дерево, о такую толстую липу или тополь, черт его знает.– Чего тебе? – сказал я.А она подошла близко-близко и опять погладила меня по голове, потом прижалась ко мне, и я чувствовал ее грудь и ноги и, как тогда у подоконника, никуда не мог деться, вминался в эту толстую липу и все без толку, а она прижималась ко мне все сильней и сильней и говорила:– Сань, Са-ань…– Уйди ты, – сказал я.– Нет, не-е-ет, – сказала Лелька. – Жалко мне тебя, Саня.– Дура ты, – сказал я.– Ну и что? – шепотом спросила Лелька.Она обнимала меня так, что я никак не мог отцепиться. Я отрывал ее руки от своей шеи, а она говорила мне, что я глупый. «Глупый, глупый», – говорила она мне, и я не знал, что делать, и мне было и противно и… приятно, приятно и противно. Я наконец оторвал ее руки от своей шеи.– Сука ты, – сказал я.Я еще держал ее руки в своих и почувствовал, как они вдруг стали какими-то ватными, – вот так – еще только что были живыми и теплыми и обнимали меня за шею, а как я сказал это, сразу стали другими – ватными, а потом деревянными. Я отпустил их. А она сказала:– Глупый ты, глупый, – и ушла.Зажглись фонари, и стало светло, и я видел, как она шла по нашей аллейке, шла, постукивая каблучками, и не оборачивалась. И руками она не размахивала, а были они как-то странно прижаты к бокам, как будто неживые.
А я рванулся в сторону и побежал по аллейке, и бежал под фонарями, и кусты мелькали передо мной, а я все бежал… Хва-а-атит! Хватит меня жалеть. Брось ты свои эти штучки, Лелька! Ты-то ведь девчонка, ну и ты по-другому не можешь, – наверно, ты думаешь, что если прижмешься – так это и все; нет, не все, наверно. Это, конечно, здорово, но это не все. Ты не сердись на меня, Лелька, не сердись, ладно? Мне-то сейчас не это нужно, Лелька. А что мне нужно, что? Может, мне нужно, чтобы кто-нибудь позвал меня в школу, или чтобы кто-нибудь поговорил со мной по душам, не жалел, а просто поговорил и сказал бы: «Не беда, Сашка, проживем, еще и не такое в жизни бывает…»
…Вечером ко мне, вернее к Андреичу, пришел Пантюха. Он был какой-то скучный и долго мялся в дверях, а потом подошел к Андреичу, ткнул пальцем в один из кораблей и спросил:– Эт-то фрег-гат «Б-баллада»?– Ага, «Баллада», – презрительно сказал Андреич. – Откуда ты такой взялся?– Оттуда, – мрачно сказал Пантюха. – Пойдем, Сашка, прошвырнемся.– Ишь грамотный, – сказал Андреич. – Куда это на ночь глядя прошвыриваться?– На танцы, – сказал Пантюха.Андреич поперхнулся дымом:– На танцы?! А ну, геть отсюда!– Это мой друг, Андреич, – сказал я.– Друг? – недоверчиво спросил Андреич. – Верно? – И он посмотрел на Юрку.Я видел, что Пантюха хочет что-то ляпнуть, но он вдруг тихо сказал:– Верно.– Ну, раз верно, тогда другое дело, – сказал Андреич. – Смотри, Саня, не поздно. Все же я за тебя отвечаю.– Все за него отвечают, – проворчал Юрка, – а как до дела…Андреич ничего не сказал и только покачал головой, вроде бы соглашался.Мы вышли, и я спросил Юрку, куда пойдем.– Я же сказал – на танцы, – сердито ответил Юрка. Странный он все-таки парень – никогда не знаешь, чего от него ждать. И все-таки он настоящий друг – в этом я уверен.Самое интересное, что мы действительно пошли с Юркой на танцы. Пантюхе зачем-то нужен был Генка Наконечник. Была суббота, а в субботу Генка всегда ходил на танцы в Удельный парк. Вот мы и отправились туда. У входа в закрытый павильон толпились ребята и девчонки, у которых, наверно, не было денег, чтобы попасть внутрь. А около них лениво прохаживались дружинники с повязками и следили за порядком и чтобы никто не пролез бесплатно.Юрка отыскал в толпе какого-то парня и спросил у него, где Наконечник. Тот кивнул на павильон. И после этого началась какая-то чепуха. Юрка потянул меня за собой, и мы подошли к входу, где стояли контролерша и дружинник.– Т-тетенька, – заныл Пантюха, – пропустите, пожалуйста. У меня т-там братишка, м-мне его вызвать н-на-до – м-мама у нас заболела…– Знаем, какая у вас мама, – сердито сказал дружинник. Он взял Юрку за плечо, повернул и подтолкнул со ступенек.– Ну, ч-честное с-слово, дяденька, – совсем уж со слезами в голосе сказал Юрка, – оч-ч-чень надо б-братишку. В-вот хоть у него, – и он показал на меня, – спросите.Дружинник и контролерша посмотрели на меня, и я, злясь на Пантюху, кивнул, что да, мол, нужен братишка.Контролерша неуверенно посмотрела на дружинника, а тот усмехнулся и сказал:– Ну, если так уж нужен – так мы его вызовем сюда, а вам там делать нечего. Как зовут братишку-то?– Генка, – нехотя сказал Пантюха.– А фамилия? – спросил дружинник.– Н-нн-нак… – начал было Пантюха, но вдруг махнул рукой и сбежал по ступенькам вниз.– Ну и плюнь ты на него, – сказал я, – зачем он тебе?Мы сели на скамейку. Пантюха мрачно молчал. Я молчал тоже – уж я-то знал его характер. Он заговорил первый.– Н-надоело все, п-понимаешь, – мрачно сказал Юрка. – Этот все ходит и ходит. И мамка на меня уже к-как на в-в-врага какого смотрит, а чт-т-то я ей д-добра желаю – не понимает, – он махнул рукой. – Н-ну и милиция при-стает, чт-то не учусь н-н-нигде.– Ты же говорил…– М-мало ли что я говорил. Д-да я недавно только и б-б-бросил учиться-то.Я спросил его, не жалко ли ему было бросать школу юнг.– Ес-с-сли бы, – сказал Пантюха и добавил совсем уже мрачно: – Я в-ведь в п-п-поварской школе учился – мамка меня т-т-туда засунула… Сама повариха, ну и…И не до смеху мне было, а я все же засмеялся, уж очень это неожиданно было: Пантюха – и вдруг… повар!– Т-тебе смешно, – грустно сказал он, – а мне хоть п-плачь: ф-фрикасе, б-бламанже, антрекот, с-с-сосиски с к-к-капустой… видеть не могу… Н-ну и д-дал деру. М-мамка ругается, и милиция п-п-прицепилась. Эх!Он помолчал, а потом вдруг крикнул:– Ну их всех к черту! Вот в-возьму и смоюсь! Уб-бегу…– Куда, Юрка? – спросил я, и сердце у меня заколотилось.– М-мало ли мест есть. В Сибирь или еще куда… Все равно им не п-п-помешать.– А зачем мешать, Юрка? Наверно, они и в самом деле любят друг друга. Вот и у тебя… семья будет… настоящая…– К-как у т-т-тебя? – зло сказал Юрка.Я встал. Он потянул меня за руку, и я опять сел. Чего уж там – ведь прав он, прав…– Н-н-не злись, – тихо сказал Юрка, – сам н-н-не знаю, что п-п-плету…Я не злился. Почему-то чужая беда нам всегда кажется меньше нашей собственной. И Юрка мне об этом напомнил – вот и всё.– Деньги нужны, – сказал я, и Юрка посмотрел на меня, – для того, чтобы ехать, деньги нужны…– Наконечник мне должен, – мрачно сказал Юрка, – он сегодня получил, я знаю, а завтра у него черта с два выпросишь.Он решительно встал:– П-пошли.– Куда? – спросил я.– Т-т-тут лазейка есть, – сказал Юрка, – ч-ч-ерез уб-б-борную.– Не стоит.– С-д-д-дрейфил? – сказал Пантюха и пошел за угол.Через разбитое окно уборной мы попали на танцплощадку. Народу там было немного, и все больше танцевали девчонка с девчонкой, а парни стояли у стенок, засунув руки в карманы, дымили сигаретами и посмеивались, переговариваясь между собой. Я еще ни разу не был на танцплощадке, и мне было интересно, я только удивлялся, почему парни не танцуют, а потом понял: когда заиграли что-то вроде твиста – они все, как по команде, отошли от своих стенок и начали приглашать девушек. А до этого играли какой-то не то «Краковяк», не то еще что-то. Мы стояли в углу, и я глазел по сторонам, а Юрка высматривал Наконечника. Танцы мне не очень нравились – ребята выламывались и дергались, а девчонки дрыгали ногами так, что иногда даже были видны трусики, и когда к ним подходил кто-нибудь из дежурных и говорил что-то – наверно, что нельзя так танцевать, – они делали презрительный вид и некоторое время двигались, еле-еле переставляя ноги, а потом опять начинали дергаться, как заведенные. Только несколько пар танцевали хорошо, и я даже загляделся на одну тоненькую, стройную девчонку, но лица ее я не видел – она все время танцевала ко мне спиной. А когда наконец повернулась, я узнал Лельку. Она была веселая, и глаза у нее блестели, и мне вдруг стало обидно: вот, подумал я, еще недавно меня жалела, а сейчас смеется и отплясывает с каким-то стилягой. Правда, насчет стиляги я со злости подумал, – парень хороший был, и смеялся он хорошо. Но все равно мне было обидно, как будто она меня обманула в чем-то, эта Лелька, хотя я и понимал, что было бы смешно, если бы она рыдала где-нибудь в уголке из-за моих переживаний. Что-то уж слишком обидчивый я стал…Юрка тоже заметил Лельку.– И эт-т-та з-з-здесь, – зашипел он. – Н-ну сейчас я ус-с-трою ей н-н-номер… – И он сделал шаг из угла.Я схватил его за руку. Я даже разозлился – ну что, в самом деле, надзиратель какой-то, никому жить не дает.– Да брось ты, – сказал я, – она ведь уже большая, чего ты ей мешаешь…– А т-ты добренький, – опять зашипел Юрка, – б-большая… ишь ты… вот я ей с-сейчас… покажу, к-к-акая она б-б-ольшая, – и он рванулся в сторону круга, но я так дернул его за руку, что он удивленно посмотрел на меня.– Н-ну, ладно, ладно, – сказал он, – не трону я т-т-вою Лельку, не до нее мне сейч-ч-час. Я ей дома…– Ох, и зануда ты, – сказал я.Пантюха хотел что-то ответить, но только посмотрел на меня как-то странно, жалея вроде, махнул рукой и вдруг оживился.– В-вот Наконечник, – сказал он.Генка стоял неподалеку от нас с какой-то хорошенькой девушкой и что-то рассказывал ей. Он сгибался чуть не пополам, кривлялся, елозил ногами по полу. Я даже удивился: ведь с нами он тоже трепался и говорил забавные вещи, а не кривлялся же и не ломался, как сейчас.«Обрабатывает», – подумал я, и мне стало противно и… любопытно до невозможности.– Пойдем, – сказал Пантюха.– Да я-то тебе зачем? – спросил я.– А он при т-т-ебе п-постесняется деньги зажать, – сказал Юрка.Но не такой был парень Наконечник, чтобы кого-нибудь стесняться. Когда мы подошли, он раскинул руки и заорал на всю площадку:– Кто пришел! Я не верю своим глазам: ты ли это, Пантюшечка? Решил прожигать жизнь? И не один, а со своим другом. Олечка, разрешите мне представить вам своих лучших друзей: это вот Юрик – отличнейший парень – львиное сердце. – И он слегка подтолкнул Юрку к девушке.Она протянула Пантюхе руку, а тот даже не посмотрел на нее. Девушка покраснела, а Генка укоризненно покачал головой, но продолжал как ни в чем не бывало:– А это Саша – тоже отличнейший парень, благородный и красивый…Я покраснел, а девушка с опаской посмотрела на меня и опять протянула руку, но уже осторожно. Я быстро пожал ее. Рука была теплой и чуть влажной, и мне почему-то стало не по себе оттого, что эту девушку тоже зовут Олей.– Н-н-аконечник, д-д-еньги г-г-гони, – сказал Пантюха.Генка продолжал улыбаться, но глаза его сразу сузились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Конечно, ни в какое ПТУ меня не взяли. Почти все время я сидел у Андреича в его полуподвале и смотрел, как он мастерит свои корабли, или читал, а иногда делал уроки – их приносили мне ребята, а чаще всего Ольга. Но занимался я через силу, нехотя, – просто надо было чем-то заняться, чтобы поменьше думать о всякой всячине. А вот читал я очень много, и всё «взрослые» книги. Детские меня уже не устраивали. Я прочел «Анну Каренину», и мне даже начало казаться, что я стал лучше разбираться в жизни и в том, что такое любовь, из-за которой люди делают так много глупостей. И еще много читал про любовь, даже знаменитого Мопассана, которого детям до шестнадцати читать строго воспрещается. Этот Мопассан совсем запутал меня, и после него снились такие сны, которые стыдно вспоминать.Так я хватался то за одну, то за другую книжку, и то мне казалось, что я уже что-то понял, а то, наоборот, чувствовал, что понимаю все меньше и меньше. И наконец я решил плюнуть на всякие такие книжки и начал читать только про шпионов, – там, по крайней мере, все понятно. И еще фантастику. Хоть думать ни о чем не надо. И еще я решил, что до всего, наверно, надо доходить своим умом, самому надо понять, что к чему и почему на свете происходят разные истории вроде нашей. А как это доходить своим умом – я и не знал. И никого не было рядом, кто бы мог помочь, и я тыкался носом, как слепой котенок, в разные углы и набивал себе шишки.Как-то я даже решил посоветоваться о своих делах – не обо всех, конечно, а о некоторых – с Капитанской дочкой, – она ведь умная и многое сможет понять. Я знал, по какой улице ходит она из школы, и решил подождать ее на углу, но так, чтобы ребята не видели. И я дождался ее. Она шла с… физиком и была очень веселой. Меня она не заметила: я спрятался в парадную и там стоял злой, пока они не прошли. И в голову мне лезли всякие мысли, вроде: «Дыму без огня не бывает», – и еще, что все бабы одинаковы – вот идет со своим физиком и смеется, а до меня ей никакого дела нет, и, наверно, Валька тогда правду в том письме написал. И мне стало совсем нехорошо, и я окончательно решил, что ни с кем советоваться не буду, а буду жить как живется, и все… И все больше мне хотелось куда-нибудь уехать, чтобы не видеть никого из знакомых. И не то чтобы я злился на отца за то, что он уехал и оставил нас с Нюрочкой, нет, – мне просто было очень обидно. Ну почему он не говорил со мной по-настоящему? Боялся, что я не пойму? Или гордость не позволила? Если бы он хоть раз сказал мне: ладно, Сашка, проживем! Если бы хоть объяснил, почему так получается в жизни… А он уехал, смылся! А мне кто сейчас мешает смыться? Они оба могли, а я не могу, да?Вот так я сидел на нашей аллейке и думал, думал, и башка у меня трещала от всех этих мыслей.Уже темнело, и на аллейке никого не было, только изредка проходили парочки, и я смотрел им вслед и злился и на них, и на себя, и на весь мир. Я и не слышал, как подошла Лелька.– Сань, а Сань, – сказала она и погладила меня по голове.Я стиснул зубы. Ну, ну, подумал я, только ее мне сейчас не хватало. Я встал со скамейки и оперся спиной о дерево, о такую толстую липу или тополь, черт его знает.– Чего тебе? – сказал я.А она подошла близко-близко и опять погладила меня по голове, потом прижалась ко мне, и я чувствовал ее грудь и ноги и, как тогда у подоконника, никуда не мог деться, вминался в эту толстую липу и все без толку, а она прижималась ко мне все сильней и сильней и говорила:– Сань, Са-ань…– Уйди ты, – сказал я.– Нет, не-е-ет, – сказала Лелька. – Жалко мне тебя, Саня.– Дура ты, – сказал я.– Ну и что? – шепотом спросила Лелька.Она обнимала меня так, что я никак не мог отцепиться. Я отрывал ее руки от своей шеи, а она говорила мне, что я глупый. «Глупый, глупый», – говорила она мне, и я не знал, что делать, и мне было и противно и… приятно, приятно и противно. Я наконец оторвал ее руки от своей шеи.– Сука ты, – сказал я.Я еще держал ее руки в своих и почувствовал, как они вдруг стали какими-то ватными, – вот так – еще только что были живыми и теплыми и обнимали меня за шею, а как я сказал это, сразу стали другими – ватными, а потом деревянными. Я отпустил их. А она сказала:– Глупый ты, глупый, – и ушла.Зажглись фонари, и стало светло, и я видел, как она шла по нашей аллейке, шла, постукивая каблучками, и не оборачивалась. И руками она не размахивала, а были они как-то странно прижаты к бокам, как будто неживые.
А я рванулся в сторону и побежал по аллейке, и бежал под фонарями, и кусты мелькали передо мной, а я все бежал… Хва-а-атит! Хватит меня жалеть. Брось ты свои эти штучки, Лелька! Ты-то ведь девчонка, ну и ты по-другому не можешь, – наверно, ты думаешь, что если прижмешься – так это и все; нет, не все, наверно. Это, конечно, здорово, но это не все. Ты не сердись на меня, Лелька, не сердись, ладно? Мне-то сейчас не это нужно, Лелька. А что мне нужно, что? Может, мне нужно, чтобы кто-нибудь позвал меня в школу, или чтобы кто-нибудь поговорил со мной по душам, не жалел, а просто поговорил и сказал бы: «Не беда, Сашка, проживем, еще и не такое в жизни бывает…»
…Вечером ко мне, вернее к Андреичу, пришел Пантюха. Он был какой-то скучный и долго мялся в дверях, а потом подошел к Андреичу, ткнул пальцем в один из кораблей и спросил:– Эт-то фрег-гат «Б-баллада»?– Ага, «Баллада», – презрительно сказал Андреич. – Откуда ты такой взялся?– Оттуда, – мрачно сказал Пантюха. – Пойдем, Сашка, прошвырнемся.– Ишь грамотный, – сказал Андреич. – Куда это на ночь глядя прошвыриваться?– На танцы, – сказал Пантюха.Андреич поперхнулся дымом:– На танцы?! А ну, геть отсюда!– Это мой друг, Андреич, – сказал я.– Друг? – недоверчиво спросил Андреич. – Верно? – И он посмотрел на Юрку.Я видел, что Пантюха хочет что-то ляпнуть, но он вдруг тихо сказал:– Верно.– Ну, раз верно, тогда другое дело, – сказал Андреич. – Смотри, Саня, не поздно. Все же я за тебя отвечаю.– Все за него отвечают, – проворчал Юрка, – а как до дела…Андреич ничего не сказал и только покачал головой, вроде бы соглашался.Мы вышли, и я спросил Юрку, куда пойдем.– Я же сказал – на танцы, – сердито ответил Юрка. Странный он все-таки парень – никогда не знаешь, чего от него ждать. И все-таки он настоящий друг – в этом я уверен.Самое интересное, что мы действительно пошли с Юркой на танцы. Пантюхе зачем-то нужен был Генка Наконечник. Была суббота, а в субботу Генка всегда ходил на танцы в Удельный парк. Вот мы и отправились туда. У входа в закрытый павильон толпились ребята и девчонки, у которых, наверно, не было денег, чтобы попасть внутрь. А около них лениво прохаживались дружинники с повязками и следили за порядком и чтобы никто не пролез бесплатно.Юрка отыскал в толпе какого-то парня и спросил у него, где Наконечник. Тот кивнул на павильон. И после этого началась какая-то чепуха. Юрка потянул меня за собой, и мы подошли к входу, где стояли контролерша и дружинник.– Т-тетенька, – заныл Пантюха, – пропустите, пожалуйста. У меня т-там братишка, м-мне его вызвать н-на-до – м-мама у нас заболела…– Знаем, какая у вас мама, – сердито сказал дружинник. Он взял Юрку за плечо, повернул и подтолкнул со ступенек.– Ну, ч-честное с-слово, дяденька, – совсем уж со слезами в голосе сказал Юрка, – оч-ч-чень надо б-братишку. В-вот хоть у него, – и он показал на меня, – спросите.Дружинник и контролерша посмотрели на меня, и я, злясь на Пантюху, кивнул, что да, мол, нужен братишка.Контролерша неуверенно посмотрела на дружинника, а тот усмехнулся и сказал:– Ну, если так уж нужен – так мы его вызовем сюда, а вам там делать нечего. Как зовут братишку-то?– Генка, – нехотя сказал Пантюха.– А фамилия? – спросил дружинник.– Н-нн-нак… – начал было Пантюха, но вдруг махнул рукой и сбежал по ступенькам вниз.– Ну и плюнь ты на него, – сказал я, – зачем он тебе?Мы сели на скамейку. Пантюха мрачно молчал. Я молчал тоже – уж я-то знал его характер. Он заговорил первый.– Н-надоело все, п-понимаешь, – мрачно сказал Юрка. – Этот все ходит и ходит. И мамка на меня уже к-как на в-в-врага какого смотрит, а чт-т-то я ей д-добра желаю – не понимает, – он махнул рукой. – Н-ну и милиция при-стает, чт-то не учусь н-н-нигде.– Ты же говорил…– М-мало ли что я говорил. Д-да я недавно только и б-б-бросил учиться-то.Я спросил его, не жалко ли ему было бросать школу юнг.– Ес-с-сли бы, – сказал Пантюха и добавил совсем уже мрачно: – Я в-ведь в п-п-поварской школе учился – мамка меня т-т-туда засунула… Сама повариха, ну и…И не до смеху мне было, а я все же засмеялся, уж очень это неожиданно было: Пантюха – и вдруг… повар!– Т-тебе смешно, – грустно сказал он, – а мне хоть п-плачь: ф-фрикасе, б-бламанже, антрекот, с-с-сосиски с к-к-капустой… видеть не могу… Н-ну и д-дал деру. М-мамка ругается, и милиция п-п-прицепилась. Эх!Он помолчал, а потом вдруг крикнул:– Ну их всех к черту! Вот в-возьму и смоюсь! Уб-бегу…– Куда, Юрка? – спросил я, и сердце у меня заколотилось.– М-мало ли мест есть. В Сибирь или еще куда… Все равно им не п-п-помешать.– А зачем мешать, Юрка? Наверно, они и в самом деле любят друг друга. Вот и у тебя… семья будет… настоящая…– К-как у т-т-тебя? – зло сказал Юрка.Я встал. Он потянул меня за руку, и я опять сел. Чего уж там – ведь прав он, прав…– Н-н-не злись, – тихо сказал Юрка, – сам н-н-не знаю, что п-п-плету…Я не злился. Почему-то чужая беда нам всегда кажется меньше нашей собственной. И Юрка мне об этом напомнил – вот и всё.– Деньги нужны, – сказал я, и Юрка посмотрел на меня, – для того, чтобы ехать, деньги нужны…– Наконечник мне должен, – мрачно сказал Юрка, – он сегодня получил, я знаю, а завтра у него черта с два выпросишь.Он решительно встал:– П-пошли.– Куда? – спросил я.– Т-т-тут лазейка есть, – сказал Юрка, – ч-ч-ерез уб-б-борную.– Не стоит.– С-д-д-дрейфил? – сказал Пантюха и пошел за угол.Через разбитое окно уборной мы попали на танцплощадку. Народу там было немного, и все больше танцевали девчонка с девчонкой, а парни стояли у стенок, засунув руки в карманы, дымили сигаретами и посмеивались, переговариваясь между собой. Я еще ни разу не был на танцплощадке, и мне было интересно, я только удивлялся, почему парни не танцуют, а потом понял: когда заиграли что-то вроде твиста – они все, как по команде, отошли от своих стенок и начали приглашать девушек. А до этого играли какой-то не то «Краковяк», не то еще что-то. Мы стояли в углу, и я глазел по сторонам, а Юрка высматривал Наконечника. Танцы мне не очень нравились – ребята выламывались и дергались, а девчонки дрыгали ногами так, что иногда даже были видны трусики, и когда к ним подходил кто-нибудь из дежурных и говорил что-то – наверно, что нельзя так танцевать, – они делали презрительный вид и некоторое время двигались, еле-еле переставляя ноги, а потом опять начинали дергаться, как заведенные. Только несколько пар танцевали хорошо, и я даже загляделся на одну тоненькую, стройную девчонку, но лица ее я не видел – она все время танцевала ко мне спиной. А когда наконец повернулась, я узнал Лельку. Она была веселая, и глаза у нее блестели, и мне вдруг стало обидно: вот, подумал я, еще недавно меня жалела, а сейчас смеется и отплясывает с каким-то стилягой. Правда, насчет стиляги я со злости подумал, – парень хороший был, и смеялся он хорошо. Но все равно мне было обидно, как будто она меня обманула в чем-то, эта Лелька, хотя я и понимал, что было бы смешно, если бы она рыдала где-нибудь в уголке из-за моих переживаний. Что-то уж слишком обидчивый я стал…Юрка тоже заметил Лельку.– И эт-т-та з-з-здесь, – зашипел он. – Н-ну сейчас я ус-с-трою ей н-н-номер… – И он сделал шаг из угла.Я схватил его за руку. Я даже разозлился – ну что, в самом деле, надзиратель какой-то, никому жить не дает.– Да брось ты, – сказал я, – она ведь уже большая, чего ты ей мешаешь…– А т-ты добренький, – опять зашипел Юрка, – б-большая… ишь ты… вот я ей с-сейчас… покажу, к-к-акая она б-б-ольшая, – и он рванулся в сторону круга, но я так дернул его за руку, что он удивленно посмотрел на меня.– Н-ну, ладно, ладно, – сказал он, – не трону я т-т-вою Лельку, не до нее мне сейч-ч-час. Я ей дома…– Ох, и зануда ты, – сказал я.Пантюха хотел что-то ответить, но только посмотрел на меня как-то странно, жалея вроде, махнул рукой и вдруг оживился.– В-вот Наконечник, – сказал он.Генка стоял неподалеку от нас с какой-то хорошенькой девушкой и что-то рассказывал ей. Он сгибался чуть не пополам, кривлялся, елозил ногами по полу. Я даже удивился: ведь с нами он тоже трепался и говорил забавные вещи, а не кривлялся же и не ломался, как сейчас.«Обрабатывает», – подумал я, и мне стало противно и… любопытно до невозможности.– Пойдем, – сказал Пантюха.– Да я-то тебе зачем? – спросил я.– А он при т-т-ебе п-постесняется деньги зажать, – сказал Юрка.Но не такой был парень Наконечник, чтобы кого-нибудь стесняться. Когда мы подошли, он раскинул руки и заорал на всю площадку:– Кто пришел! Я не верю своим глазам: ты ли это, Пантюшечка? Решил прожигать жизнь? И не один, а со своим другом. Олечка, разрешите мне представить вам своих лучших друзей: это вот Юрик – отличнейший парень – львиное сердце. – И он слегка подтолкнул Юрку к девушке.Она протянула Пантюхе руку, а тот даже не посмотрел на нее. Девушка покраснела, а Генка укоризненно покачал головой, но продолжал как ни в чем не бывало:– А это Саша – тоже отличнейший парень, благородный и красивый…Я покраснел, а девушка с опаской посмотрела на меня и опять протянула руку, но уже осторожно. Я быстро пожал ее. Рука была теплой и чуть влажной, и мне почему-то стало не по себе оттого, что эту девушку тоже зовут Олей.– Н-н-аконечник, д-д-еньги г-г-гони, – сказал Пантюха.Генка продолжал улыбаться, но глаза его сразу сузились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22