Можете там нажать кнопочку?
– Зачем?
– Знаете, там живет мой сын, такой безобразник, совершенно не занимается музыкой! Слушайте, я ему купил скрипочку, это очень дорогая скрипочка, а он совершенно не играет. Вы придете и скажете: «Мальчик, учись на скрипочке!»
Мы честно пошли в конец улицы, нашли квартиру 64. Открывает дверь такой маленький очкарик.
– Мальчик, тебя как зовут?
– Меня – Изик.
– Ты меня узнаешь?
– Конечно. Как раз вашу пластинку слушаю.
– Изик, учись на скрипочке.
– Хорошо, тетя.
– Обещаешь?
– Честное пионерское.
– Ладно, Изик, до свидания. И имей в виду, я проверю!
После чего мы сели на пароход.
Но там, где Лугачева, без выступлений не обходится. Нам дали каюту, которая поначалу нам понравилась. Но потом, когда мы зашли к Гарину с Олевым, оказалось, что их каюта такая же, но там два иллюминатора, а у нас один. Лугачева закатила истерику, стала рыдать, вызвали врача, он стал делать ей какие-то уколы. Прибежал директор круиза, спрашивает, в чем дело.
– Как вы можете меня так оскорблять? Почему вы поселили меня в такой плохой номер?
– Ну почему плохой? Этот пароход только называется круизным, а на самом деле танковоз. И в случае войны он может быть использован для перевозки военной техники. То есть тут внутри огромные трюмы, а снаружи сделаны каюты для танковых экипажей. Все примерно одинаковые.
– А что, у вас нет люксов?
– У нас три генеральских люкса, но в одном едет секретарь ЦК, в другом – министр, а в третьем – семья начальника пароходства. А вы тут. Но мы же все советские люди, а советские люди все равны.
Это вызвало еще больший крик, в дело вмешался капитан, он сказал, что если она будет так себя вести, то ее вообще переведут в трюм. Конечно, это была шутка, но Алла представила это, как выпад в ее адрес. А корабль уже отчалил, поэтому нам ничего не оставалось, как сидеть в своей каюте. В ресторан она идти отказалась. Мы, голодные, там всю ночь просидели. «Интересно начинается круиз», – подумал я, но ругаться с ней на отдыхе не хотелось. На следующий день, когда корабль приплыл в порт, мы демонстративно взяли наши чемоданы и сошли с трапа. И оказались в Ялте, где нас никто не ждал. А это лето, гостиницы забиты, тысячи туристов, никому мы здесь даром не нужны. Ткнулись в одну гостиницу, в другую, всюду говорят:
– Да идите вы! У нас все забронировано.
Скрепя сердце, Лугачева позвонила Софии Ротару:
– Дорогая Соня, как я рада тебя слышать! Я случайно оказалась в Ялте, нет ли здесь возможности где-то переночевать?
Соня говорит:
– Перезвони мне через десять минут.
Через десять минут сказала:
– Знаешь, вы свалились, как снег на голову, это Ялта, все забито. На одну ночь я вас в гостиницу приютила, но только на одну ночь. Больше я ничего не могу сделать, несмотря на то, что я тут депутат, народная артистка и хозяйка Крыма.
Но все-таки она нас спасла. Мы пошли в эту гостиницу, бросили там вещи, вышли на набережную. Вдруг к нам подбегает какой-то человек, говорит:
– Здравствуйте, моя фамилия Молчанов, я директор круиза теплохода «Леонид Собинов»…
Естественно, Лугачева начинает высказывать ему все, что думает о директорах круиза. А он с каменным лицом пропускает это мимо ушей и говорит:
– Я хочу пригласить вас продолжить ваше путешествие на нашем корабле. У нас вы сможете и хорошо отдохнуть.
Тут опять следует длинный монолог по поводу того, в каком гробу она видела эти круизы. Тогда я говорю Молчанову:
– Вас как зовут?
– Валентин.
– Валентин, будем говорить откровенно. Мы оказались в Ялте случайно. И мы бы с удовольствием приняли ваше предложение, но только если у нас будут нормальные условия для отдыха. Если вы нам сделаете хорошую каюту, то, как говорится, возможны варианты.
Он говорит:
– Я все понял. У меня просьба: идите сейчас в ресторан, пообедайте. А через сорок минут я к вам приду.
И убежал.
Поскольку дело происходит в порту, мы обедаем, смотрим на красивые корабли, любуемся морем. В конце обеда появляется Молчанов:
– Я поговорил с капитаном корабля, он предоставляет вам белый люкс, это лучший номер на пароходе.
– А что это за пароход? Чем он отличается от «Франко»?
– «Франко» – это танковоз, а «Леонид Собинов» – это, не скрою, старый корабль, когда-то он ходил по линии «Англия – Америка», англичане его списали, а СССР купил. Но это был один из шикарнейших пароходов, мы и сейчас обслуживаем заграничные круизы для богатых иностранцев и ходим по линии «Гонконг – Австралия». А раз в году на две недели приходим в Советский Союз на ремонтные работы и сменить команду. За это время мы делаем круиз по Черному морю, потом выгружаем советских и опять уходим на год в плавание…
Мы с Аллой глянули друг на друга и подумали: чем черт не шутит? В конце концов, если будет плохо, то сойдем в следующем порту. Взяли наши чемоданчики из гостиницы и пошли на этот пароход. Оказалось – Молчанов не обманул. Особенно тронуло, что нас, как своих личных гостей, принял капитан корабля Николай Николаевич Сопильняк. Это был самый молодой и самый красивый капитан Черноморского флота, мастер своего дела, капитан в лучшем смысле этого слова, как в романтических фильмах. Одет был с иголочки, все время ходил в белом кителе с золотым шитьем. Когда мы ровно в шесть часов отплывали из Ялты, по всему кораблю заиграла музыка из «Крестного отца», и Сопильняк пригласил нас и еще нескольких своих почетных гостей на капитанский мостик, официантка открыла бутылку французского шампанского, всем разлили по бокалу, и под эту музыку пароход вышел в открытое море. Так было в каждом порту. Отход всегда сопровождался открытием бутылки французского шампанского и музыкой из «Крестного отца», такую он завел традицию. То есть красивый был человек и жить умел красиво.
Кроме того, он за этот час сумел организовать для нас действительно лучший номер на своем пароходе – белый люкс, из которого он кого-то переселил, не знаю. Но мы поселились в этой роскошной каюте. И при таком уважительном отношении капитана, директора круиза и команды, это было уже совсем другое путешествие. Лугачева там дала два концерта, и весть об этом разнеслась по всему пароходству.
В общем, мы стали друзьями с капитаном Сопильняком. И когда вскоре мы расписались как муж и жена, то он, узнав об этом, очень был огорчен и говорил:
– Эх, черт! Как жалко, что я это упустил, не знал, какие у вас планы!
– А что такое?
– Да, понимаете, я, как представитель власти, имел право прямо на корабле вас зарегистрировать и объявить мужем и женой! Это было бы очень здорово! Вы такая симпатичная пара…
А теперь нужно на минутку вернуться назад, к эпизоду с похищением из моей машины платьев Лугачевой перед ее харьковскими гастролями. Он стал этапным событием, и вот почему. Обычно ее гастроли обстояли следующим образом. Она приезжала в какой-то город, там администраторы находили ей ансамбль «лабухов», то есть музыкантов, которые по памяти наигрывали ее мелодии, и она с ними пела. Но в каждом городе был другой ансамбль, и это была полная халтура. А в Харькове Аллина тетя, администраторша театра оперетты, познакомила ее с лучшим харьковским ансамблем «Ритм» из местной филармонии. Лугачева с ними очень успешно выступила и решила сделать их своим постоянным коллективом. Началась длинная операция по перетаскиванию этих музыкантов в Москву. Они стали часто приезжать, ночевали на кухне в нашей однокомнатной квартире, там им укладывались матрасы на пол. Их было много – руководитель ансамбля Саша Авилов с женой, еще несколько человек. В общем, этот ансамбль вскоре действительно стал постоянным ансамблем Лугачевой, музыканты уволились из харьковской филармонии, стали гастролировать с Лугачевой по другим городам, учить ее репертуар, заниматься аранжировками. То есть началась серьезная работа.
И тут у девушки стала проявляться мания величия. Мы как-то ехали домой по Волгоградскому проспекту, она говорит:
– Видишь, звезда стоит?
Возле дороги действительно торчала жуткая пятиконечная звезда, покрашенная бронзовой краской.
– Знаешь почему? Потому что здесь звезда живет!
В устах другого человека это могло быть шуткой. Но она это говорила совершенно серьезно. Совсем недавно эта звезда «а-ля рюс» спала на голом матрасе, в пустой квартире, а теперь заносилась в собственных представлениях весьма высоко. Например, поставила в прихожей высокую урну для зонтиков, и в эту урну все ее визитеры должны были класть дань за счастье лицезреть звезду и говорить с ней. Или приходит в рыданиях:
– Что такое?
– Я была на телевидении, меня оскорбили.
– Каким образом?
– Ты представляешь, я снималась в «Огоньке». И вот этой… Пьехе дали гримерную восемь квадратных метров, а мне шесть – на два квадратных метра меньше!
– Ну и что? У тебя песня лучше, ты молодая, у тебя все впереди. Она с базара идет, ты – на базар.
– Нет, почему этой… дали гримерную больше, чем мне?!
– Какое это имеет значение? Ты выйди и спой лучше ее!
– Ты ничего не понимаешь! Они меня оскорбили!
Естественно, при таких закидонах никаких друзей среди коллег у нее не было.
Вообще ее отношение к эстрадникам – это особая тема. Оно меня просто коробило. За глаза она всех своих коллег называла не иначе как «… кремлевский», «… румынская» и «… польская». Но когда ей приходилось обращаться к ним за помощью, интонация менялась на ангельскую:
– Алло, Иосиф Давыдович? Эдита Станиславовна? Сонечка? Геночка? Это я, ваша Алуся…
Другим ее занятием было вымещать злобу на людях, от нее зависящих. Так она самоутверждалась – увольняла то одного своего музыканта, то другого, то весь ансамбль, потом приходила домой в истерике:
– Мне не с кем петь, я уволила свой коллектив!
Уже в двести шестой раз я ей объясняю, что увольнять коллектив глупо, тем более, что они талантливые, преданные ребята, бросили родной город, из-за тебя приехали в Москву, живут здесь без квартир, без прописки, и ты можешь их заставить работать простой улыбкой на лице. «Нет, все, я не могу их видеть, мне нужно найти другой коллектив!» А это сложно, потому что хорошие музыканты наперечет, у них наперед расписаны концерты, гастроли. Но как-то, выслушав очередной монолог со слезами о том, что ей не с кем петь, я еду на «Мосфильм», включаю в машине радио и вдруг слышу песню, которая для советского эфира была в тот момент просто немыслимой. Молодые ребята поют:
Каждый, право, имеет право
На то, что слева, и то, что справа.
На белое поле, на черное поле,
На вольную волю и на неволю.
В этом мире случайностей нет,
Каждый шаг оставляет след…
Я был потрясен. Но станция была на английском языке, «Радио Москоу Уорлд Сервис», я не расслышал названия ансамбля, а диктор сказал:
– А теперь следующая песня этого же коллектива. И ребята запели:
Вот новый поворот,
И мотор ревет.
Что он нам несет
Омут или брод?
Пропасть или взлет?
Ты не разберешь,
Пока не повернешь…
Это было так неожиданно, просто яркая вспышка на фоне чудовищно серой советской эстрады. И меня это так завело, что когда я приехал домой, то сказал:
– Знаешь, я по радио слышал ребят – по-моему, потрясающих! Я не знаю, как ты оценишь их с музыкальной точки зрения, но с точки зрения текстов, напора, энергетики я ничего подобного у нас не слышал…
Продиктовал ей слова этих песен, она их записала и побежала в «Росконцерт». Там она выяснила, что этот ансамбль называется «Машина времени», и даже нашла телефон руководителя этого ансамбля, малоизвестного мне тогда мальчика, которого звали Андрей Макаревич. Я ему позвонил и сказал, что вот так и так, Андрей, моя жена такая-то хочет с вами встретиться. Может быть, вы приглядитесь друг к другу, и мало ли что, а вдруг у вас получится творческое содружество. Но я хочу сделать вам комплимент, я слышал две ваши потрясающие песни…
Он говорит:
– А вы приходите на наш концерт в кафе «Олимп», это в Лужниках.
– Договорились.
Мы пришли в «Олимп», прослушали их программу, и я пошел приглашать музыкантов к нашему столику. А пока я ходил за кулисы, директор «Лужников» пригласил Лугачеву поплавать в бассейне, там есть открытый бассейн. Дело было летом, жарко, мы пошли в этот бассейн вмеcте с «Машиной времени», но тут выяснилось, что ни у кого нет купальных костюмов. Ну, у мужской части компании под брюками были трусы, это решило нашу проблему, а ей тоже нужно было как-то одеться для купания, и тогда буфетчица, которая там торговала, дала ей свой белый халат. Лугачева надела этот халат, нырнула в воду, а он оказался синтетический, весь прилип к ее телу и стал абсолютно прозрачным. Так состоялась встреча Андрюши Макаревича с Лугачевой.
Потом мы поехали на квартиру к замечательному художнику Эдуарду Дробицкому, моему другу и лидеру московского андеграунда. Я предложил поручить ему все художественное оформление этого проекта. Там Макаревич поиграл ей еще какие-то песни и дал свою кассету. Лугачева наговорила им кучу комплиментов, пророчески наобещала: «Вы будете самым популярным ансамблем в СССР, а может быть, и в мире». Я был в полной уверенности, что лучше нечего и искать, это может быть действительно новый взлет – Лугачева и «Машина времени»!
Она сказала: «Я подумаю».
Макаревич мне звонит на второй день: «Ну, как?»
Я говорю:
– Она думает, но все будет нормально, я не сомневаюсь, что все состоится. По-моему, вы друг другу очень подходите.
Прошло три дня. Я говорю ей:
– Ну что, берешь «Машину»?
– Нет.
– Как – нет? Это же потрясающий ансамбль!
– Да, потрясающий.
– Так в чем дело? Они музыкально одарены, композиции замечательные, стихи замечательные, играют отлично. Что тебе еще нужно?
Она говорит:
– Меня должны окружать люди, которых я могу на… послать. А эти меня пошлют.
Так не состоялся этот альянс. Но я слова ее запомнил. Они было сказаны спонтанно, но шли из глубины души, как главное кредо – окружить себя теми, кого можно послать. А я как раз в этот момент снимал на «Мосфильме» фильм «Пена». Это была острая по тем временам комедия о том, как начальники покупают себе диссертации, чтобы закрепиться на вершине власти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36