Она кивнула. Потом покосилась на него и четко произнесла:— Хорошо. С батей хорошо.— Он сейчас где, батя? На гонках?— Он погиб.— Ясно. Прости.Все, действительно, стало ясно. Знакомая опустошенность в глазах, словно твое собственное отражение. Одиночество. Боль. Всевозможные маски не по размеру, зато чужие и непроницаемые. Затянувшаяся игра в прятки.— Выходи, я покажу тебе Москву, — сказал Илья спустя некоторое время. * * * Они были на самом верху МГУ, проскользнув мимо охраны, поплутав некоторое время по лабиринтам ГЗ — Главного Здания университета, как доложил Илья тоном опытного экскурсовода, и протиснувшись через решетки на чердаке.Их встретил теплый ветер и безбрежная небесная лазурь. Женька не сразу решилась посмотреть вниз.— Только не охай, — с усмешкой предупредил Илья. Она взглянула и охнула.Под ногами в летнем мареве подрагивали дома, зеленые кляксы листвы, нити дорог, и глаз не хватало, чтобы объять пространство.Она все охала и ахала, осторожно ступая между громадных антенн, прикладывала ладони к щекам, качала головой, а он ходил следом и улыбался.— Вообще-то я высоты боюсь, — удивляясь самой себе, проговорила Женька, — а тут совсем не страшно. Просто дух захватывает. Но ни капельки не страшно!— Мы сюда часто забирались. Когда я учился. И все равно каждый раз очумеваешь.— Да уж, наверное, привыкнуть к такому невозможно.— Ну что, пойдем? Или еще посмотришь?— Идем, — легко вздохнула она.Он взял ее за руку, чтобы помочь пробраться по лестницам. И держал всю дорогу. Охранники на первом этаже вдруг проявили к ним интерес и долго выясняли, к кому они приходили и зачем. Илья дурачился, на вопросы не отвечал, взяток не давал и, потешаясь изо всех сил, говорил какие-то очевидные глупости. Женя стояла рядом, плечом втиснувшись в его бок. Ей было жутко интересно, как он выкрутится, и немного боязно, и очень-очень весело.Наконец, они миновали вахту.— А теперь мы поедем кутить! — решил Илья, не выпуская ее прохладных пальцев из ладони. — Только тебя сначала надо переодеть.И был марш-бросок по бутикам, где вышколенные продавцы — консультанты, вот как они назывались, — старательно прятали снисходительные ухмылки при виде Женькиного платья в пятнах травы и босых пяток, выглядывающих из туфелек.И были смешинки в уголках его глаз, когда она исподтишка смотрела на него. И широкая улыбка, когда он замечал ее взгляд. И восхищение, когда на ней образовывалось нечто летящее или обтягивающее, яркое или приглушенное, бордовых тонов или цвета беж.Было беснующееся в витринах солнце.Были обалденно вкусные бутерброды с семгой и дрянной кофе в какой-то забегаловке на Тверской, и случайное столкновение коленок под шатким пластмассовым столиком, и уютный шорох листвы совсем рядом, и осколки сапфира сквозь зеленые ветви.Был ленивый, дремотный разговор о погоде и курсе валют, а потом Илья вдруг ни с того ни с сего рассказал, как тыщу лет назад обнаружил у ворот дома подкидыша с признаками овчарки, обозвал его Греем, а тот через некоторое время порадовал здоровеньким потомством и был переименован дедом в Геру. Женька хохотала так, что шарахались в стороны разбитные официанточки и молодежь в пузырящихся штанах по-свойски предлагала чокнуться бутылками пива.Были ускользающие взгляды и прямые улыбки, и смутная надежда на чудо, и уверенность, что чудес не бывает, а солнце уже смыкало в изнеможении веки, благонравно прикрывало зевки плотными, мглистыми облаками, и ночь медленно вползала в город, словно старый пес в конуру.И была дорога домой, и одним ветром умывало их лица. И оба понимали, что ничего — ровным счетом ничего!!! — нет между ними.Они не смотрели уже друг на друга, погруженные в свое одиночество, как в спасение. Словно дойдя до заветной дверки в каморке папы Карло, вдруг обнаружилось, что руки трясутся, голова кружится, перед глазами туман, и невозможно достать золотой ключик и втиснуть его в скважину, и повернуть, и надавить, и вздохнуть с облегчением, и смахнуть последнюю слезу перед тем, как окунуться в счастье.— Попьем чайку перед сном? — зевая, спросил Илья, словно Женька была его любимой тетушкой, приехавшей навестить племянника из далекого Уренгоя, и он целый день показывал ей столицу, а теперь весь гудит от усталости и желания вытянуть ноги перед камином.— Попьем, — согласилась она, — только тихонько, а то все, наверное, спят уже.И вылезла из Шушика, и поплелась к дому, и даже не сделала попытки помочь выгрести покупки, ведь за тетушками положено ухаживать, разве нет?— Тебе молока налить? — спросил он, задумчиво разглядывая кучу пакетов, сваленных в углу кухни.— Налей. Хотя нет, не надо. А вообще-то, налей. Было совсем непонятно, зачем они тянут время, и все никак не разойдутся по углам, в свою привычную безнадегу.— Ты ее любил? — спросила Женька, интенсивно разбалтывая сахар в чашке.— Кого? — притворился он.— Жену. Любил?— Жень, это не важно, правда. Это совсем не то.Не главное, вот что он хотел сказать. Может, и любил, какая теперь разница? Просто совсем не так представлялась жизнь. Господи, что за глупость?! Он даже подумать об этом внятно не в состоянии, куда уж объяснить!— А ты? У тебя был кто-то?Женька посмотрела в угол, будто пытаясь обнаружить там ответ.— Были, конечно, — легкомысленно повела плечом она, — а что?Вдруг он скажет, что. Вдруг?!— Ничего. Просто интересно. Ничего. Вот именно — ничего.Сейчас они допьют чай, поднимутся на второй этаж и разойдутся в разные стороны. А завтра она уйдет из этого дома. Потому что «нелепо, смешно, безрассудно, ааааааа» натыкаться каждую секунду на отражение собственной звериной тоски в антрацитовых глазах.Любимых глазах со вселенской скорбью, эхом ее скорби.Какие же они оба идиоты! Идиоты, и все тут! Трусы и подлецы! Оба!Она заплакала вдруг, громко всхлипывая, и решительно отодвинула от себя чашку, в которую с плеском плюхнулись рыдания.— Перестань, — попросил Илья, — не надо.Конечно, не надо. Не надо напрасных слез, напрасных надежд, напрасного ожидания. Зряшное дело.У него всю жизнь перед глазами бабушка с дедом и мать с отцом, незыблемые идеалы и собственный унылый брак, маленькое предательство, разочарование вечным грузом.У нее, наоборот, все совсем не так. Параллельные прямые не пересекаются, верно? Вот-вот. Никаких идеалов, нерушимых союзов, верности, нежной дружбы, любви до гроба и все такое — этого она не знала.У него всегда был дом. А она неприкаянная по миру.Ему тридцать шесть, в конце концов. А ей только-только исполнилось двадцать четыре!И на одну ночь он ей не нужен!Она тоже не годится на разовую любовницу!— Женька, хватит, — Илья потряс ее, сильно сдавив плечо, — слышишь, хватит.Она вырвалась и отошла к окну. Подышала немного в раскрытые ставни, словно набираясь сил.— Это все ты! Ты все затеял! — не поворачиваясь, сообщила она.— Хватит! — прокаркал он, будто свихнувшийся попугай.— Ехал бы один в свой дурацкий город, придурок!— Успокойся, Женя.— Я спокойна, чертов кретин!Он отшвырнул стул и одним прыжком пересек кухню, едва не врезавшись грудью в Женькин подбородок.— Ты все утро строила мне глазки, а теперь заявляешь, что я во всем виноват!Она запрокинула голову и безмолвно заклинала:— Поцелуй меня.— Ни за что, — он смотрел на нее с негодованием. Ровно секунду, а потом отшатнулся и тряхнул головой, будто на него свалился паук.— Я не тот, кто тебе нужен.— Что?! — изумилась Женька.— Ты замечательная, ты красивая, молодая, отважная девочка, и… у тебя все будет хорошо, — выдавил он, ненавидя себя за это киношное благородство, за чертову проницательность, за жизненный опыт и еще черти за что, что подсказывало ему — с ней все будет непросто, беги!И он, дурак, слушался. Разве что не бежал стремглав.— Спокойной ночи, — махнула рукой у двери Женька.— Погоди, — он снова скакнул по кухне, — ты не так поняла…— Мы вообще друг друга не понимаем, — устало выдохнула она.— Давай поговорим. Спокойно, нормально, по-человечески. Сядь.— Илья, мне нечего сказать. Я подумала… Мне показалось… В общем, ерунда.А если все-таки просто переспать, шепнул ему циничный и прагматичный Илья Кочетков.Без всяких затей. Без далеко идущих планов на «любовь до гроба». Что с ней будет, с этой девчонкой? Развлечетесь немного, вот и все. Как были одиночки, так и останетесь. Терять все равно нечего.Он усадил ее на колени, и она спокойно засопела рядом.— Я не смогу остановиться, — предупредил Илья, уткнувшись носом в темный хохолок.— Ну и не надо, — фыркнула она.— Тебе не страшно?— Очень страшно. Но я взрослая девочка.— Сомневаюсь, — он обхватил ее крепко и услышал, как метнулось и замерло под ладонью чужое сердце.Чужое, ненужное, близко-близко, — и словно целая планета у него в руке, бери и пользуйся на свое усмотрение, грабь, топи, рассаживай сады, заселяй народами.Ни к чему.Вдруг планету однажды сдвинет с оси, и ему останется только помахать вслед.— Пойдем спать, Илья. Он молча развел руки.Женька быстро поднялась и наткнулась взглядом на темноту его глаз, где полыхало отчаяние и непонятная мольба. Она не знала, чего боится больше — его или саму себя.— И ты сможешь уснуть? — спросил он, кривя губы в привычной усмешке.От внезапной злости свело затылок, и она, скрипнув зубами, процедила, что заснет с превеликим счастьем.— Ну уж нет, — пробормотал он, — это вряд ли, девочка моя.С тяжким вздохом он прижался губами к ее рту, словно приговоренный к последнему стакану воды. Ни огня, ни трепета не было в поцелуе, только покорная смиренность. Испить до дна, по капельке, медленно, очень медленно, оттягивая момент расплаты.Она рухнула в поцелуй, будто в пропасть — завораживающую и жуткую. И ей показалось, что не падает, а летит. Его губы жалели и жаловались, и рассказывали о том, что ему тоже страшно, что он измучился без нее, о том, что он взрослый, самодостаточный, успешный и никому, никому не верит.Ей некогда было задуматься над всем этим. Не хотелось. Не моглось.От ее губ веяло родниковой прохладой и диким медом, и вдруг вспыхнуло что-то в голове, озарив на мгновение невозможно резким светом, и он как будто понял что-то, самое важное. Но миг — и все поглотил шквал, не осталось и следа от солнца, от покорности, от спокойных, медлительных движений. Темнота ударила по глазам, и он уже ничего не видел, ни черта не соображал.— Илья, Илья, мы упадем…— Где лестница? Черт с ней!.. Где гостиная? Ослепшими глазами он ощупал ее лицо, потихоньку приходя в сознание.— Мы не можем. Нельзя, — пробормотала она непослушными губами.— Нельзя?!— Тут нельзя.Илья сграбастал ее в охапку и наугад ринулся вперед. Дом закряхтел половицами с удивленной снисходительностью. Громко и обиженно скрипнул ступеньками. Подмигнул в мрачном коридоре кошачьим глазом домового.Кажется, они были у цели.Дверь в ее комнату он боднул головой, потом надавил коленкой, ни на миг не выпуская Женьку из рук.И мир полетел вверх тормашками. Глава 13 — Жень, передай сахар, а?Она встрепенулась, услышав свое имя. Поглядела на Маринку внимательно и серьезно, будто та просила по меньшей мере занять ей миллион баксов до следующего столетия. Неизвестно, что могла бы ответить Женька, но тут очнулась бабушка.— Марин, ты уже сластила чай два раза, и по три ложки, — усмехнулась Ирина Федоровна, — мне не жалко, но всему же есть мера…— Да? А я и забыла, — пожала плечами Марина и принялась сосредоточенно поливать кетчупом кусок пирога.Дед фыркнул в чашку, но промолчал. Данька великодушно отобрал у тетки кетчуп, потом подумал да и пирог отодвинул подальше.— Ешь пряники, — велел он строго под одобрительным бабушкиным взором.— Жень, как твоя нога? — поинтересовалась Ольга Викторовна.Она снова вздрогнула, с трудом оторвала взгляд от тарелки и сфокусировала на матери Ильи. Кажется, та у нее что-то спросила. Про ногу.— Спасибо, я больше не хочу, — пробормотала Женька, решив, что речь идет о курином окорочке.Правда, за столом его не наблюдалось, но может быть, у нее просто что-то со зрением. Она никак не проснется, глаза все время слипаются и слезятся, и все вокруг кажется туманным.Надо еще выпить кофе.— Так что с твоей лодыжкой? — растерянно спросила Ольга Викторовна.— А? Что?— Жень, ты нормально себя чувствуешь? Ты какая-то бледная.— Не выспалась? — вклинился дед, лукаво сверкнув глазами.— А как вы вчера съездили? — встрепенулась Марина. — Мы ждали, ждали, а потом подумали, что вы решили заночевать где-нибудь в городе… Ба, что ты пихаешься?!Ирина Федоровна бросила на внучку испепеляющий взгляд и быстро повернулась к Женьке.— Так что с твоей ногой? — на этот раз сакраментальный вопрос прозвучал в ее исполнении. — Я считаю, что плавание пойдет тебе на пользу, тебе необходимо отправиться с нами на речку.Бабушка всегда изъяснялась подобным образом, когда нервничала. Виктор Прокопьевич прекрасно это знал и покосился на нее с любопытством. Смутная догадка бередила его душу, но задавать вопросы он не решился.— Лягушек напоймаем! — мечтательно высказался Данька.Женька хранила молчание. Про ногу говорить не хотелось. Все было нормально с ногой, по крайней мере, вчера ночью она ничем не мешала. То бишь, Женька ее даже не чувствовала, эту проклятую ногу, эту бесценную ногу, которой приспичило споткнуться о клумбу во дворе за апельсиновым забором.Там, где живет человек с немыслимыми глазами, цвета жженого кофе, цвета южной ночи, цвета неба в майскую грозу, когда сквозь тучи нельзя разглядеть солнца. Нет, невозможно разглядеть. Просто знаешь, что оно есть.И эти глаза смотрели на нее растерянно, с беспомощной нежностью, торжествующе, насмешливо, — по-всякому.А потом что-то стряслось с миром, с ее миром. Этот человек… Бог ты мой, как она могла думать, что знает свое тело! И снисходительно болтать о сексе, будто это простенькая, весьма миленькая, но ничем не примечательная прогулка по набережной речки Переплюйки.Какая там набережная!Они были в океане, и со всех сторон — ни горизонта, ни земли, только волны одна за другой, беспрерывно, шквальные и неистовые, ласковые и тихие.Женя вдруг поняла, что сейчас заплачет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33