Старушка Маккензи сладко дремала. Артемас положил Библию на туалетный столик и скомандовал Лили на правах старшего:
— Сейчас же марш в кровать.
— Я еще поиграю на ложе у большого дома, — ответила она.
— Ты имеешь в виду лоджию?
— Гм. Большое крыльцо. Я хочу посмотреть, что внутри. Откроешь ставни на окнах?
— Не могу. — Он растерянно отвернулся. — Конечно, я бы смог, если бы захотел.
— Что там внутри?
— Ничего, пустота. Все было продано.
— Мама говорила, что дом похож на сказочный замок.
— Пожалуй. Мне он тоже нравится.
— У тебя есть братья или сестры?
Он нахмурился. Ее непоследовательность раздражала, она была непредсказуемой. А ему не нравились такие люди.
— Да. Пятеро.
— Я бы тоже хотела. Но врач сказал маме, что она не сможет больше родить детей. Она пробовала. — Лили зевнула. — Один родился в прошлом году, но мертвый как камень.
— Вот это да! Ну ты и сказала!
— Иногда и у животных так бывает. Я видела, как кошка съела своего котенка. — Она закрыла глаза и вздохнула.
Артемас поднялся, ощущая себя несчастным и одиноким.
— Пошла ты к черту!
Она открыла рот от изумления.
— Ты посылаешь меня в ад?!
— Ладно тебе.
Он поднял ее на руки и перенес в кроватку, накрыл простыней и стеганым одеялом.
— Я не позволю тебе попасть в ад. Я сильный и смогу позаботиться о тебе.
— Это хорошо. Оставайся здесь и живи с нами.
— Не могу. Ты бы вот могла убежать и оставить свою семью?
— Нет, потому что мне с моей семьей хорошо.
— Мы живем в разных местах, а я всем нужен. Ничего не поделаешь.
— Ну так пусть они приедут сюда.
Слезы навернулись у него на глазах.
— Много ты понимаешь. Спи, маленькая шалунья, бросающаяся яблоками.
Он щелкнул выключателем и вышел из комнаты. Девочка осталась лежать в темноте, обуреваемая печальными думами. Мать с отцом говорили, что семейные дела — дела частные, семьей надо гордиться… бороться за нее.
Пусть Артемас знает, что он не одинок.
Она выскочила из кровати и на цыпочках прошла в гостиную. Он лежал на диване, накрытый одним из бабушкиных одеял. Лили тихонечко подкралась к нему, села на пол, скрестив ноги, и тронула его за плечо.
— Ради Бога, иди спать, — пробормотал он.
Слезы потекли по ее лицу. Тихим, срывающимся голосом она прошептала:
— Не расстраивайся, Артемас. В детском саду меня дразнят дылдой, потому что я самая длинная. Это ведь гораздо хуже.
— Они просто хотят привлечь твое внимание, — успокоил он мягким, дружелюбным тоном.
Она фыркнула в изумлении:
— Как это?
— Потому что ты — Маккензи, а Маккензи — особенные.
Ну уж, это слишком просто. Она упорствовала:
— А мальчики в воскресной школе называли папу… калекой, а маму… ничейной, потому что она была бедной и никто не хотел с ней играть, когда она была маленькой. — Девочка склонила голову, слезы капали на ее ночную рубашку, невозможно было их унять. — Я запустила в мальчишек камнем.
Артемас слегка дотронулся до ее плеча:
— Слушай, никогда никому не позволяй себя обижать. Я бы очень хотел, чтобы мои родители были такими же, как твои. Она пристально посмотрела на него. Ее глаза высохли.
— Ты хочешь?
— Да, конечно. Они все еще пожалеют, пусть только попробуют нас обидеть, так?
— Да!
— А поскольку мы правы, то не имеет значения, что думают о нас другие, так?
— Нет!
Она испугалась — со стороны всегда виднее — и прижалась к нему. Он обнял ее за плечи, смутился, но потом расслабился. Она тихонько вздохнула и задремала.
* * *
Мистер Маккензи завел грузовик и сел за руль. Он не любил долгих прощаний, так же, как и Артемас.
— Здесь мой школьный адрес. — Он вытащил листок бумаги из рюкзака и протянул его миссис Маккензи. — Может быть, иногда…
— Мы обязательно будем писать тебе.
Лили, все еще в ночной рубашке, хныкая, забежала вперед и обняла его колени. Она смотрела снизу вверх и плакала:
— Хочу, чтобы ты остался, остался!
Потрясенный, он присел на корточки.
— Я не могу остаться, мне надо уехать. Когда ты повзрослеешь, ты поймешь.
— Раз ты не можешь остаться, то как же ты вернешься? — Слезы катились по ее веснушчатым круглым щекам.
— Я же обещал. Ну а теперь будь большой девочкой и веди себя хорошо.
— Я люблю тебя!
Она высвободилась и обняла его за шею. Он некоторое время сидел прямо, потом неловко обнял ее.
— До свидания, Лили, — прошептал он, зарывшись лицом в ее волосы. — Я тоже тебя люблю Помни, что я говорил тебе прошлой ночью. И если тебе понадобится помощь, напиши мне. Обещаешь?
— Не надо мне никакой помощи! Я — Маккензи!
Он нежно отстранился, она закусила губку и уставилась на него исподлобья:
— Ты вернешься. Ты обещал. Черт побери!
— Лили! — Миссис Маккензи оттащила ее в сторону и шлепнула по заду. — От кого ты научилась таким выражениям?
— От него, большого чертенка.
Миссис Маккензи раскрыла рот от изумления:
— Я поговорю с вами потом, мисс.
— Я люблю вас всех, — смущенно буркнул Артемас. Он резко отвернулся и вышел. Лили бросилась за ним, остановилась на крыльце, схватившись за перила.
— Возвращайся! — крикнула она. — Я — Терпеливая принцесса!
Он обернулся и поклонился. Миссис Маккензи, обняв ее за плечи, старалась унять дрожь своей маленькой дочурки.
— Береги себя, Арти! — крикнула миссис Маккензи, тоже не в силах сдержать слезы.
— Я не нуждаюсь в твоей помощи, я не нуждаюсь в твоей помощи, — невнятно всхлипывая, твердила Лили дрожащим голосом. — Возвращайся.
* * *
Месяц спустя по почте пришла аккуратная коричневая коробка. Лили взирала на нее с алчным возбуждением, когда мать положила ее на старый изрезанный кухонный стол. Отец посадил девчушку на колени. Наконец миссис Маккензи разрезала ножницами ленточку, которой была перевязана посылка.
— Это от Артемаса.
На столе появился объемный предмет, завернутый в плотную белую бумагу. Каково же было ее удивление, когда из обертки показался носик небольшого изящного чайника.
— О, Арти!
Она трясущимся пальцем провела по богатому голубому узору на кремовом фоне.
— Видишь, Лили, здесь изображена Голубая Ива. Техника росписи пришла к нам из Китая. Видишь, какие чистые голубые тона, как просматриваются мельчайшие детали на картинках? Вот ива, а вот мост и пара воробышков.
Внутри под изящной крышкой оказался вчетверо сложенный листок бумаги. Миссис Маккензи осторожно развернула письмо и, откашлявшись, прочла:
— «Эта вещь старинная, очень дорогая. Я с бабушкиного разрешения взял ее специально для вас, когда приезжал домой на уик-энд. Теперь она ваша, вы можете делать с ней все, что хотите, даже продать».
Мать обхватила голову руками, отец тяжело вздохнул:
— Он нас жалеет.
Лили метнула сердитый взгляд на чайник, не в силах справиться с унижением.
— Он думает, что мы бедные? Что мы нуждаемся в его милости?
— А ну-ка прекрати сейчас же! — строго прикрикнула на нее мать.
— Маккензи не примут подачек, — никак не могла успокоиться Лили. Она не раз слышала, с каким отвращением родители произносили это слово.
— Это не подачка, потому что мы никогда не продадим чайник, — весомо произнес отец. Мать согласно кивнула и прижала вещицу к груди.
— Это знак дружбы. Арти просто-напросто хотел сказать, как много мы для него значим.
Ночью, когда отец улегся в постель, а бабушка захрапела в своей комнате, мать взяла ручку, лист бумаги и позвала Лили в гостиную.
— Что бы ты хотела сказать Арти? — спросила она.
— Что мы не бедные.
— Неужели тебе хочется его смутить? Ты же добрая девочка.
Лили вздохнула и залилась краской.
— Напиши, что я сберегу этот чайник до его возвращения.
Закончив письмо, мать передала ручку девочке:
— Подпишись внизу.
Лили, закусив от напряжения губку, вывела свое имя неуклюжими корявыми буквами, такими же большими, как ее гордость, выплескивая эмоции на бумагу, насколько это позволяло скрипучее перо.
* * *
Артемас тосковал, лежа на койке в маленькой комнатенке с зелеными стенами, полупустой, если не считать простой и грубой обстановки. С каждым днем в нем укреплялось и росло сознание собственной бесполезности Он с трепетом вскрыл маленький конверт. Натруженные руки с мозолями от муштры и обязанностей курсанта военного училища еле слушались. Какая прелесть — эти аккуратно выписанные буквы миссис Маккензи по сравнению с окружающим!
«Здесь всегда найдется место для тебя. Если тебе станет плохо или одиноко, вспомни о нас. Не забывай, что ты сам хозяин своей судьбы, и поступай всегда так, как считаешь нужным. Мы всегда разделим твое горе и никогда не оставим тебя».
Детские каракули Лили завершали это послание.
В ответ он вкратце рассказал о школе, о каком-то очередном вечере… Миссис Маккензи долго еще отвечала ему письмами о повседневных заботах, событиях на ферме, идущих своим чередом. Внизу всегда стояла подпись Лили. В своих фантазиях Артемас дополнял ее откровения тем, чем хотелось.
Глава 4
Шульхорны вкладывали свой капитал в развитие газетной индустрии, но это было очень давно. Последний серьезный бизнесмен из рода Шульхорнов переместил деньги. Теперь Шульхорны делали разные инвестиции.
— Никогда не разделял твоих принципов, — однажды признался отцу мистер Шульхорн.
Артемас и не сомневался в этом.
Мистер Шульхорн и мать мальчика некогда учились в одном университете, пока ее не отчислили за какие-то, никому не известные провинности. Шульхорны обитали в своем родовом поместье за Филадельфией, где Артемас не очень-то любил проводить летние каникулы, но уж лучше там, чем дома с дядей Чарли, который постоянно совал нос в дела племянника и унижал его.
— Ты ничего не достигнешь в жизни, всегда будешь проигрывать, — самодовольно вещал он. — Так же, как твой отец.
На стенах нижней галереи Шульхорна висели многочисленные головы животных и чучела птиц. Отец с мистером Шульхорном были заядлыми охотниками, мать, впрочем, тоже, правда, она предпочитала охоту верхом на лошади, преследуя зайцев и лис гончими.
— Стрельба не для поединка. — Мать с наслаждением предавалась борьбе.
Через садовую террасу до Артемаса долетел громкий голос и смех миссис Шульхорн. Он ненавидел эту женщину и вспоминал или думал о ней, сгорая от стыда. Она была третьей женой мистера Шульхорна и, вероятно, стала ею в результате случайной встречи.
Однажды, подкараулив Артемаса в коридоре, она прижала его к стене.
— Какой ты милашка, — начала она. — Такой правильный и скромный, всегда так смотришь своими серыми глазами, словно осуждаешь. Мне всего двадцать три, а ты бежишь от меня, будто я какая-то несносная старуха.
Смущая его своим откровенным лукавым взором, она просунула руку ему между ног и обдала жарким дыханием, душистым от минта и ликера. Он не смел пошевельнуться, трепеща от отвращения и возбуждения одновременно, в то время как девушка продолжала свои настойчивые ласки. Дыхание мальчика участилось, приятная истома разлилась по всему телу. Что-то удерживало его поступить согласно разуму — прогнать ее. Инстинктивно он сунул руку в шорты и ощутил неудержимый теплый поток унизительной влаги.
— Не такой уж ты святой, малыш. — Она рассмеялась и оставила его.
На длинной веранде с другой стороны дома слуги накрывали на стол. Мать, отец и Шульхорны весь день играли в теннис и бридж и теперь вальяжно развалились в тяжелых тиковых креслах с сигаретами и горячительными напитками. Дети Шульхорна от двух его первых браков уехали на коневодческую ферму.
Артемас же устроил пикник своим братьям и сестрам в японском чайном домике. Там в лесу, за ухоженной лужайкой, он с интересом наблюдал, как они радостно плещутся в большом бассейне Шульхорнов, криком прогоняя послеполуденную дремоту.
Несколько месяцев назад родители уволили гувернантку и распустили всех слуг, возможно, вследствие какого-либо сомнительного долга отца или таинственной неудачной инвестиции. А может, очередная блажь заставила его здорово потратиться на кого-нибудь или что-нибудь.
Артемас устал возиться с малышней, выполняя обязанности родителей. Джеймсу исполнилось двенадцать, и он мог бы ему помочь, но из-за его непредсказуемого темперамента никогда ни в чем нельзя было быть уверенным. Кроме того, Джеймс всегда ждал команды от Артемаса, не проявляя никакой инициативы. До восьми лет Джеймс мочился в кровати, и благодаря насмешкам отца и болтовне матеря этот факт не был секретом.
Теперь дети спокойно обедали за отдельным столом, в стороне от взрослых. Артемас разрезал Джулии ростбиф, уговаривал Элизабет на время отложить куклу, счищал грязь с футболки Майкла и глаз не спускал с хитрющей Кассандры, так и норовящей залезть в тарелку Джеймса, который беззаботно жевал фруктовый салат.
Артемасу не хотелось ругать Касс, ей и так здорово доставалось от матери. Девочка оказалась самой толстой среди десятилетних детей в Америке. Ее светло-карие беспокойные глаза были маяком страдания. Мать, худющая как тростинка, по своему обыкновению унижала ее гораздо больше, чем та ела.
Элизабет, в противоположность сестре, была изящной и стройной, под стать своему брату-близнецу Майклу. Теперь она села с краю, рядом с Артемасом и, когда тот строго взглянул на нее, оперлась на брата и тяжело вздохнула, как уставшая от жизни женщина. Ее собственный маленький мирок, населенный невидимыми друзьями, которые никогда не угрожали ее природной застенчивости, был закрыт для посторонних.
— Ты в порядке, пиявочка? — обеспокоился Артемас.
Она покраснела и прислонилась к его плечу. Брат неловко погладил ее по голове, недоумевая по поводу ее застенчивости. Она была любимицей отца, видимо, сыграли роль прекрасные золотистые волосы и густые ресницы. Артемас и Кассандра были брюнетами, как их испанская бабушка; Джеймс — шатен, как отец; Майкл — блондин. Волосы Джулии, желтовато-белые и прямые, по словам матери, смахивали на дешевое масло.
Отец открыто выделял Элизабет, часто качал ее на руках и поглаживал по голове. Он никогда не смеялся над ней и закрывал глаза на недостатки.
Но однажды ночью, в прошлом году, она тихо подошла к кровати Артемаса, хныча и цепляясь за него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56