– Это я и без того понимаю, - насмешливо ответил Петух и деловито добавил: - Не светит мне никакое дело. С этим лучше не подъезжай. Не столкуемся. Да и потом... Мать чего-то захворала.
– Тю, мать! Что ей будет?
– Ладно. Это моя забота, понял? Мать у меня пока что одна.
– Эх, держал я тебя за делового мужика, - Уксус начал сам заводиться, - а ты слизь, каблуком тебя растереть - и нету!
Петух зло блеснул глазами, губы у него задрожали, и он с угрозой ответил:
– Еще не стачали такой каблук... Запомни! И вообще я тебе присяги на верность не давал. Это тоже запомни.
Обстановка явно накалялась, и Уксус, застигнутый врасплох, решил отступить. Окончательно ссориться с Петухом в его планы не входило. Ишь, чувствительный какой, оказывается! Из-за матери переживает. А может, и в самом деле остерегается на дела ходить? Это бы все еще ничего. Но вот если Петух вообще зашатался, если вообще отходить задумал, то погано. А ждать от него можно всякого, псих он и скрытный, пока от злости не слепнет. Ну да от Уксуса тоже не так-то просто в сторонку уйти, это он понимает.
– Ладно. Для ясности замнем, - решил Уксус. - Я тебе ничего не говорил, ты ничего не слышал. Увязываешь?
Петух небрежно повел плечом и сплюнул.
– Ага. Замнем. Так-то лучше будет.
На том они и расстались.
Но уходил Уксус с неясным чувством какой-то новой, неожиданной угрозы, хотя Петух, казалось, и не дал к тому никакого повода.
Вечер наступил сырой и душный. Еще днем отгремела гроза, но не принесла облегчения. С моря ползли и ползли тучи, в их толщах полыхали зарницы.
Баракин пришел в закусочную часов в десять. Поставил в ногах чемоданчик, заказал пива и обильную закуску: впереди была трудная ночь. Ел он жадно и много, торопясь кончить к приходу Седого: угощать его он не собирался.
Кругом было шумно, накурено, кто-то громко и бесцеремонно хохотал, кто-то затягивал песню, в углу, недалеко от Баракнна, назревала ссора. Это последнее обстоятельство Баракину пришлось не по вкусу: где пахнет дракой, там пахнет и милицией. Сейчас это было особенно опасно.
Он взглянул на часы. Одиннадцать! Опаздывает Седой. А самое бы время сейчас уйти отсюда.
Баракин ждал, наливаясь злобой и нетерпением.
Но время шло, а Седой не появлялся.
Что с ним случилось? Замести его не могли, у него все в ажуре. Может, он сам решил стукнуть в уголовку? И сейчас здесь появится Огнев? Нет, этого Седой не сделает. Тогда что же случилось?
Баракин начинал терять терпение. Часы уже показывали двенадцать. Все! Больше ждать нельзя. Ну, держись теперь, Седой... Он небрежно расплатился, подхватил чемоданчик и, запахнув плащ, вышел на улицу.
До места Баракин добирался полутемными, глухими переулками.
Не доходя до одной из людных, ярко освещенных улиц, он внимательно огляделся и юркнул в ворота двухэтажного дома.
Баракин уверенно пересек пустынный и темный двор, вошел в подъезд другого дома и, пройдя его насквозь, очутился в следующем дворе. Как и в первом, там было темно и пусто. Справа небольшой двухэтажный дом выходил фасадом на шумную улицу.
В этом доме помещался один из крупнейших комиссионных магазинов. Со стороны двора к нему примыкала одноэтажная пристройка.
Баракин вплотную притиснулся, к стене и зорко оглядел двор. Ничего подозрительного не заметив, он осторожно, почти на ощупь, двинулся вдоль стены высокого дома, из которого только что вышел, потом перебежал к сараю. Около него по-прежнему, как и в те дни, когда Баракин только изучал обстановку, лежала деревянная грубо сколоченная лестница.
Она была совсем нетяжелой, и Баракин легко донес ее до пристройки, установил и быстро вскарабкался на крышу. Затем он осторожно втянул туда же и лестницу, уложил ее вдоль желоба, а сам протиснулся через узкое слуховое окно на чердак и в который уже раз чутко прислушался. Все в порядке!
Нельзя сказать, чтобы Баракин все это время не волновался. Но главным, конечно, была решимость любой ценой и как можно скорее добраться до цели. А цель была уже вот здесь, под ногами. В подсобном помещении магазина хранились принятые на комиссию вещи, и среди них то, что обещано было Жорке: заграничное барахло - костюмы, отрезы, кофточки, трикотаж, косынки, часы. Да мало ли чего там еще найдется! И при мысли об этом Баракина охватывал нетерпеливый, жадный азарт.
Но где-то в глубине все время дремал страх, липкий, холодный. Только замешкайся, и он уже расползается по телу, перехватывает дыхание, заставляет дрожать руки, они становятся непослушными, предательски вялыми.
Поэтому Баракин действовал как в лихорадке.
Прислушавшись, он раскрыл чемоданчик, вытащил и зажег фонарь, прикрыл его пиджаком. Потом из того же чемоданчика достал старые брюки, рубаху, тапочки и торопливо переоделся. В дальнем конце чердака он вытащил из-под балки мешок с инструментами. От неосторожного движения они гулко звякнули, и Баракин замер прислушиваясь.
Наконец, определив место, он принялся за работу.
Надо было спешить. Весь расчет сил и времени строился на двоих. А ему приходится теперь потеть одному.
Тонко взвизгнула дрель, заскрежетала, впиваясь в доски, и Баракин, похолодев, смахнул со лба внезапно выступившие бисеринки пота. Во рту появился неприятный горький вкус. Это был страх.
Дрель предательски повизгивала в чуть дрожащих руках.
В тот вечер Федор Седых напился.
Конечно же, ни на какой день рождения он не пошел, хотя еще утром мечтал об этом. Еще бы!
Такой девушки, как Вера, он не встречал никогда до сих пор. Вера была другой, она была из того мира, в который он только что пришел.
Как же он может явиться к ней после того, что случилось, после того, как он так струсил, встретив Резаного? Как ненавидел сейчас Федор этого человека! На "дело" с ним он не пойдет. Нет! Пусть Резаный убьет его, если хочет. Впрочем, убивать себя теперь он, пожалуй, не даст. Было время... но сейчас - нет! Сейчас Федор хочет жить. Но он ничего не сказал Резаному. Побоялся. И тот ждет его сегодня... Что же делать?
И Федор напился. В одиночку. Сидя в первой попавшейся пивной.
Он не стал орать и драться, нет. Когда Федор понял, что уже пьян, он тихо поднялся и, как ему казалось, печти не шатаясь, направился к выходу.
Но тут кто-то позволил себе пошутить над ним.
Пошутить, когда у Федора такое на душе! И он не стерпел. А потом...
Патруль народной дружины, в составе которого были Илья Куклев и Коля Маленький, оказался вблизи совсем не случайно. Закусочная - это объект номер один в их работе. Тут только и жди скандала.
Но на этот раз ждать даже и не пришлось.
Белобрысого невысокого парня в сером костюме и синей тенниске Илья сгреб в охапку и с помощью Коли Маленького вытащил на улицу. Парень свирепо отбивался.
– Куда его? - отдуваясь, спросил Илья.
Коля Маленький огляделся и махнул рукой в сторону соседнего сквера.
– Давай туда. На скамейке посидим.
Внезапно парень перестал сопротивляться, обмяк и покорно поплелся за ребятами.
В сквере было пусто и сыро. Над головой под порывами ветра шумели листья деревьев. Желтые головы фонарей на чугунных столбах безуспешно боролись с темнотой, она обступала плотно, со всех сторон.
Ребята усадили парня на еще влажную скамью и отдышались. Парень угрюмо молчал.
– Тебя как зовут-то? - спросил Коля Маленький.
– Федор.
– Так, Федя, рабочий человек. Выходит, развлекаешься, душеньку свою веселишь?
– Было бы от чего... веселиться.
Федор постепенно приходил в себя. И снова обрушилось на него все, от чего он пытался убежать в этот вечер: тоска, ненависть, любовь, а главное - презрение, глубочайшее презрение к самому себе, от которого хотелось выть и биться головой вот об эту скамью. Но сил не было. А тут еще эти... чего им надо от него?
И такая боль, такое отчаяние исказили его лицо, что Коля Маленький невольно присвистнул и многозначительно поглядел на Илью.
– Дела... Что с тобой, Федя, а? Видать, ты не от веселья набрался?
Федор молчал, безвольно откинувшись на спинку скамьи и опустив голову. Ему вдруг стало жалко себя, так жалко, что он даже застонал.
Коля Маленький встревожился.
– Что-то с парнем неладное, - озабоченно сказал он Илье. - Видал? Стонет.
– Может, болит чего?
Коля Маленький с досадой взглянул на приятеля.
– Душа у него болит, ясно тебе?
Он подсел к Федору и осторожно потряс его за плечо.
– Слышь, друг! Может, у тебя что случилось? На заводе какая авария или там по личной линии? Ты не таись. Мы же свои, поможем. Тоже ведь работяги.
Федор закрыл лицо руками и глухо ответил:
– Точно... авария... всей жизни моей авария...
Рукав его пиджака чуть съехал, и ребята неожиданно увидели на руке темные разводы татуировки.
Сюжет рисунка не вызвал сомнений в прошлом этого парня. Но только ли в прошлом?
Коля Маленький значительно поглядел на Илью, давая ему понять, что тут случай особый.
Потом он критически оглядел Федора. Нет, этот парень сейчас работает у станка, больше того - у токарного станка. Все это Коле Маленькому сказали руки Федора, заскорузлые, с мозолями и неотмываемыми следами масла. И ссадины на них одна совсем свежая - были как раз на тех местах, которые сбиваешь на старом токарном станке, особенно на первом году работы. Вот и рваные порезы от стружки, много порезов. Да, этот парень недавно стал к станку. Это ясно. А что было до этого?
Коля Маленький был человек наблюдательный и умел делать выводы.
– Федя, - мягко спросил он, - ты, может, кого из прежних друзей встретил? Потянуло на старое, а?
Это так неожиданно совпало с тем, что мучило сейчас Федора, что в его еще затуманенном водкой мозгу даже не вызвало удивления или страха. Наоборот, в голосе незнакомого парня было столько дружеского сочувствия, такое понимание беды, в которой оказался Федор, что исстрадавшаяся, одинокая душа его невольно открылась навстречу.
– А я не пошел, - упрямо мотнул он головой. - Вот напился и не пошел... Теперь один он там шурует...
При этих словах ребята настороженно переглянулись. Речь шла о каком-то преступлении - тут сомнений не было.
И Коля Маленький впервые, может быть, растерялся.
Баракин осторожно выломал последний кусок надпиленной доски. Глухо сыпалась штукатурка. Но это не пугало его: сторож находился далеко, у дверей магазина.
Наконец открылся темный, душный проем.
Баракин разогнул затекшую спину и взглянул на часы. Половина второго! Нормально.
Он раскрыл чемоданчик, вытащил оттуда свернутую жгутом толстую веревку и, прикрепив один конец ее к балке, другой спустил в выпиленное отверстие. Затем, подумав, он снова нагнулся к чемоданчику и достал оттуда пистолет. Щелкнув затвором, сунул его в карман.
После этого Баракин выпрямился, разминаясь, осторожно прошелся по чердаку, покрутил руками, затем опять прислушался. Все было спокойно. Тогда он потушил фонарь, пристегнул его к поясу и в кромешной тьме начал спускаться по веревке.
Подсобное помещение он как следует еще не успел осмотреть: дверь, ведущая оттуда в магазин, оказалась наполовину застекленной и была прикрыта лишь тонкой белой занавеской. Значит, сторож мог заметить свет фонаря.
Очутившись в подсобном помещении, Баракин в полной темноте снова прислушался, затем осторожно подкрался к двери и слегка отодвинул занавеску.
Большое торговое помещение магазина тонуло во мраке. Только в окна струился свет от уличных фонарей. Сторож спокойно дремал в тамбуре выходных дверей.
Баракин опустил занавеску и стал вслепую шарить вокруг себя. Через несколько минут у него в руках оказался тяжелый отрез какой-то материн. Он развернул его и, встав на стул, укрепил на двух крюках, которые нащупал над дверью.
После этого он зажег фонарь и огляделся. Вещей было много, самых разных. В дальнем углу Баракин отыскал пустые чемоданы и принялся отбирать вещи, придирчиво рассматривая их под узким лучом фонаря и время от времени настороженно прислушиваясь.
Наконец один чемодан был наполнен. Баракин запер его, оттащил в сторону и принялся за второй.
...В это время к тому самому дому в тихом, полутемном переулке, в ворота которого два часа назад юркнул Баракин, подъехала грузовая машина.
Долговязый кадыкастый Уксус опасливо огляделся по сторонам, потом взглянул на часы. Нет, он не опоздал. Только бы пронесло все благополучно. Он забился в угол кабины и принялся ждать. Его трясло как в лихорадке. Какие там пять сотен! Только страх, панический страх, еще больший, чем перед милицией, перед судом, перед самим чертом или господом богом, пригнал его сюда.
Еще задолго до того, как появился Уксус в этом переулке, в тихий и пустынный сквер на одной из центральных улиц приехал Огнев. Его вызвал по телефону Куклев.
Ребята, все трое, сидели на скамье. Коля Маленький что-то рассказывал о заводских делах. Федор вяло слушал, уронив голову на грудь. Не обратил он особого внимания и на человека, который дружески поздоровался с ним и его новыми знакомыми.
В голове у Федора еще шумело. Не хотелось ни о чем думать, не хотелось никуда идти. Но мысли, горькие, безнадежные, не давали покоя, буравили, жгли мозг. И Федор вздыхал, морщась, как от боли.
Ну что ему теперь делать? Как дальше жить? Резаный не забудет и не простит. С ним еще придется встретиться, придется сводить счеты. Что ж, Федор не трус. Не трус? А почему же тогда...
Но тут вдруг до него донеслись слова, которые заставили его прислушаться. Говорил тот, новый, что подошел недавно, говорил спокойно, задумчиво и убежденно, как будто самому себе. Но это были его, Федора, муки и сомнения, его мысли.
– Предать друга - нет, конечно, страшней дела. И этого, я вам скажу, прощать нельзя. Но бывает в жизни по-другому. Бывает, считаешь человека другом, а он оказывается врагом. Понял ты его наконец. А почему он враг? Потому, что зло в себе несет, отравляет им все вокруг. Что тогда делать?..
И тут Федор, не удержавшись, медленно, с ненавистью проговорил:
– Душить... Ногами топтать, гада...
– Душить, говоришь? - все так же задумчиво переспросил Огнев. - Это, брат, иногда страшно. Легче в сторонку отойти, чтобы он тебя больше не задевал, и помалкивать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33