Толпа начала редеть и молча расходиться во все стороны; это дало возможность почтарю продолжать свою дорогу, сперва медленно, а потом рысью, и наконец карета двух путешественников выехала на большую улицу и на площадь С, на которой стоит лучшая гостиница в городе, гостиница Людовика XI.
Д'Асмолль выскочил из кареты, потребовал тотчас медика, и Рокамболя, все еще лежавшего без чувств, перенесли в комнату гостиницы и положили на кровать. Медик явился, осмотрел ложного маркиза, расспросил, что с ним случилось, и объявил, что его обморок не опасен.
— Это случилось, — сказал он, — от сильного испуга, при сильной нервной раздражительности. Обморок пройдет сам собой, только, может быть, за ним последует непродолжительный бред.
Медик прописал успокоительное лекарство и ушел, посоветовав оставить маркиза одного.
Предсказания доктора вскоре исполнились. Через час Рокамболь открыл глаза и бросил вокруг себя блуждающий взгляд. Он находился в неизвестной комнате и не заметил Фабьена, поместившегося в темном углу, у кровати. Вскоре сбылось то, что предсказал доктор, у больного сделался припадок горячки.
— Где я? — спросил он себя. — Где же я?
Его взгляд был тускл, голос хрипл. Он попробовал встать, но не мог.
Фабьен, сидя неподвижно близ кровати, не смел приблизиться.
Вдруг Рокамболь хлопнул себя по лбу.
— О, — сказал он, — я помню… я видел палача!.. Я видел его… у него были голые руки… он хохотал, глядя на меня, он показывал мне нож… ха-ха-ха!..
Рокамболь принялся бессмысленно хохотать под влиянием сильного страха.
Д'Асмолль подошел и хотел взять его руку.
— Прочь! — закричал Рокамболь, отталкивая его. — Прочь… ты пришел взять меня, —меня также, потому что я убил мою приемную мать, потому что я удавил ее… но я уйду от тебя… убегу… о, я перепилил решетку, вот как я спасся со дна Марны… меня зовут… меня зовут…
Бандит остановился, в его голове блеснул во время бреда луч разума, сделавшего его осторожным, и он прибавил: «Ты хотел бы узнать, как меня зовут? Но ты не узнаешь этого».
Он продолжал хохотать, плакать и по временам изъявлял то насмешку, выражавшуюся недоконченными словами и фразами, то высшую степень ужаса, когда он пятился к стенке кровати и кричал глухим голосом:
— Прочь, палач! Прочь!..
Этот припадок продолжался почти два часа, после чего больной уснул и проспал до вечера.
Когда он пробудился, бреда уже не было, спокойствие возвратилось, и ложный маркиз де Шамери изъявил только небольшое удивление, что он находится в другом месте.
Фабьен, сидя у изголовья, держал его руку.
— Бедный Альберт, — сказал он, — как ты чувствуешь себя?
— Ах, это ты, Фабьен! — сказал Рокамболь, взглянув на него с удивлением.
— Это я, мой друг.
— Где же мы?
— В Г., в трех милях от Оранжери.
— Вот как! — сказал ложный маркиз. — Зачем мы остановились в Г.?
— Потому что ты захворал.
— Захворал?
— Да, у тебя была горячка, ты был в обмороке.
— Но почему?
Фабьен не решался говорить. Но смутное воспоминание пробежало в голове Рокамболя.
— Ах! — сказал он, — помню… гильотина… казнь…
— Точно так.
Рокамболь вздрогнул еще раз, но рассудок возвратился к нему, а вместе с ним и осторожность.
— Итак, я был в обмороке? — спросил он.
— Да, ты не мог перенести этого ужасного зрелища.
— Какая же я баба!
— Мы перенесли тебя сюда в бесчувствии.
— И у меня была горячка?
— Бред, мой друг.
Рокамболь почувствовал, что холодный пот выступил на его лбу.
— В таком случае, — продолжал он, стараясь улыбнуться, — я, верно, говорил странные вещи…
— Странные вещи…
— В самом деле, — проговорил он.
— Вообрази, — продолжал д'Асмолль, — что история преступника, рассказанная толпою народа у дверей нашей кареты за несколько минут до казни, вероятно, произвела на тебя такое сильное впечатление, что ты воображал несколько минут, будто бы ты и есть сам осужденный.
— Какое безумие!
— Ты целый час воображал, что за тобой пришел палач, что ты задушил свою приемную мать.
От этих последних слов у Рокамболя закружилось в голове, и он вообразил, что изменил себе в бреду. Он посмотрел на виконта д'Асмолля странным образом и, казалось, спросил сам у себя, не имеет ли виконт с этой минуты ключа к его страшным тайнам.
Но д'Асмолль продолжал, улыбаясь:
— Наконец, ты так вжился в образ осужденного, что говорил, как мог бы говорить несчастный за час перед казнью… ты — мой друг и мой брат… ты — Шамери.
Эти последние слова совершенно успокоили Рокамболя. Он стал улыбаться и говорить легким тоном.
— Вот, — сказал он, — странная галлюцинация.
— О! — отвечал виконт. — Это не так странно, как ты думаешь, и мы видим частые примеры…
— Но, — прибавил Рокамболь, сделав усилие и соскочив с постели, — это похоже на историю несчастного графа Артова, который, прибыв на место дуэли и приготовясь драться с Ролланом де Клэ, принял себя за противника.
— К счастью, — сказал виконт, — развязка не та, и ты не помешан.
Потом виконт прибавил:
— Посмотрим теперь, как ты себя чувствуешь.
— Не дурно…
— В голове нет тяжести?
— Нет.
— Нервы не расстроены?
— Нисколько.
— Чувствуешь ли ты, что в состоянии будешь ехать сегодня ночевать в Оранжери?
— Ну, конечно.
— В таком случае поедем после обеда. Оденься, перемени белье, я пойду приказать, чтоб заложили лошадей ровно к семи часам.
Сказав это, виконт вышел.
Когда Рокамболь остался один, им овладел страх, который можно назвать «озирающимся страхом».
— Какой я дурак! — шептал он, прохаживаясь крупными шагами по комнате. — Лишился чувств, потому что глупцу отрезали голову, у меня сделалась горячка, бред, и я говорил о матушке Фипар! Еще раз приключение в этом роде — и я буду потерянным человеком!
Рокамболь бегал взад и вперед по своей комнате и дрожал, стараясь понять, что с ним случилось. Он шептал:
— Ах, если бы Фабьен не был честным дворянином, а был бы любопытным, то есть судебным следователем, как славно маска, снятая с ложного маркиза де Шамери, обнаружила бы воспитанника сэра Вильямса.
При имени, вырвавшемся из его уст — имени сэра Вильямса, бандит стал страшно дрожать.
— Ах, — сказал он шепотом, — я напрасно убил сэра Вильямса… он был моим вдохновителем, моей звездой путеводной… а теперь, когда его нет в живых, я боюсь… мне кажется, что меня ждет эшафот… мне кажется, что я слышу молот работников, которые ставят его… О, эта молния, которая обожгла мне глаза сегодня утром… это было предзнаменование!
Шаги Фабьена, раздавшиеся в прихожей, избавили Рокамболя от страха.
— Я сошел с ума, — подумал он, — я помешан и трус-сэр Вильямс умер, это правда, но на что мне он… разве я не маркиз де Шамери? Не женюсь ли я на Концепчьоне?.. Ну, ну, запасись храбростью и смелостью, с этим, как говорил сэр Вильямс, дойдем до всего!..
Рокамболь после этого выпрямил голову и придал своему лицу выражение ложного спокойствия. Фабьен вошел.
— За стол, — сказал виконт, — теперь уже шесть часов, и ты, должно быть, голоден.
— Действительно, — отвечал Рокамболь, — мне кажется, что я пообедаю с большим аппетитом.
Он оделся наскоро и последовал за Фабьеном, который повел его в нижний этаж гостиницы.
Виконт, хотевший непременно развлечь своего мнимого шурина, не потребовал, чтобы подали обед в особую комнату, а велел поставить два прибора за общим столом.
Это развлечение было полезно для Рокамболя. Общий разговор позволил ему совершенно оправиться от волнения и помешал Фабьену заметить его бледность и замешательство. За столом собрались все обычные посетители гостиницы в праздничный день: богатые фермеры, несколько мелких дворян, получающих около тысячи экю доходу, заводчики и торговцы, путешествующий купеческий приказчик — остряк, который рассказывал, что обедал на прошедшей неделе у министра в обществе трех посланников. Все эти люди разговаривали о казни, совершенной поутру, и мучение Рокамболя возобновилось.
Вдруг кто-то из посетителей — к счастью, в то время уже подали десерт — сказал:
— Господа! Я видел, как арестовали знаменитого Коньяра.
— Коньяра?.. Что это за человек? — спросили несколько голосов.
— Это был убежавший арестант, выдававший себя в начале Реставрации за графа Сент-Элена, которого он убил.
Рокамболь помертвел и, опасаясь выдать себя в случае вторичного обморока, поспешно встал.
— Поедем! — сказал он Фабьену и прибавил тихим и дрожащим голосом: — Эти люди наводят скуку, как осенний дождь.
Виконт д'Асмолль, который действительно не мог предположить, чтобы было что-нибудь общее между каторжником Коньяром и тем, кого считал своим зятем, не обратил никакого внимания на разговор, происходивший за столом, он не заметил равным образом и нового волнения мнимого маркиза де Шамери, он взял его за руку и повел во двор гостиницы.
Карета была готова.
— В дорогу! — сказал виконт д'Асмолль. Почтовая карета поехала быстро и очутилась вне города перед заходом солнца.
Через два часа после этого путешественники приехали в Оранжери. Замок Оранжери, в котором настоящий маркиз де Шамери провел свое детство, не был знаком Рокамболю. За несколько дней до того, как маркиза де Шамери умерла, в ту минуту, как ее мнимый сын вошел к ней и прогнал Росиньоля, в окрестностях замка появился нищий. Он обошел парк и при приближении ночи стал просить позволения переночевать у работника фермы, который и разделил с ним постель. Этот нищий был Рокамболь.
Луна освещала деревья, и когда карета поехала вдоль парка, ложный маркиз указал рукой на них.
— А! — сказал он. — Теперь я узнаю места, и мои детские воспоминания приходят ко мне толпой. Вот Оранжери!.. Только бы не было срублено мое старое каштановое дерево, под которое я ходил читать Беркена и Флориана.
Рокамболь был великолепен, говоря о Беркене и Флориане.
В ту минуту, как карета въезжала в аллею, ложный маркиз прибавил:
— А мой старый Антон?.. Ох, с каким удовольствием я обниму его!
— Дорогой Альберт! — проговорил Фабьен.
При появлении фонарей почтовой кареты весь замок пришел в движение.
— Это барин, — говорили слуги, спеша навстречу. Когда карета подъехала к крыльцу, ее окружили старые слуги замка Оранжери, которым казалось, что им мало двух глаз для того, чтобы увидать, как будет выходить из кареты тот, кого они принимали за своего молодого барина.
— Здравствуй, Марион!.. Здравствуй, Жозеф. Ах, вот и ты моя бедняжка Катерина, — говорил Рокамболь, позволяя целовать свои руки.
— Царь небесный!.. Он узнал нас… как он высок ростом, наш барин! — воскликнула простодушно Катерина, восьмидесятилетняя кухарка.
— Конечно, я узнал вас, мои друзья. Но где же Антон, мой старый Антон?
— Антон в городе.
— В городе Г.? Но мы сами приехали из Г. и не встретили его.
— Он отправился сегодня утром.
— Зачем он отправился в Г.? — спросил виконт д'Асмолль.
— С жалобой к полицейскому комиссару.
— С жалобой?
— У нас случилась кража сегодня ночью.
— Кража?.. А кто украл?
Слуга, называвшийся Жозефом, тот самый, который поутру думал, что молодой человек, ночевавший в замке, — женщина, взялся отвечать.
— Это довольно забавная история, — сказал он. — Вчера вечером опрокинулась в ров, у парка, почтовая карета и в ней переломилась ось. В карете были три путешественника: молодой человек да еще один очень смуглый господин, походивший на негра, и слуга. Молодой человек сказал, что коротко знаком с вами.
— Как его зовут?
— Гм, про это знает Антон.
— И этот молодой человек украл?
— Да, сударь.
— А что он украл?
— Ваш портрет, маркиз, — тот портрет, который висел в зале и который изображал вас в детстве.
Фабьен и Рокамболь не могли удержаться от крика удивления.
Жозеф продолжал:
— Доказательством того, что этот господин знал вас, маркиз, служит то, что он возвестил нам ваш приезд…
— Мой приезд?
— Да, маркиз. Он сказал Антону, что вы приедете через сутки.
— Ну так не можешь ли ты, мой милый, — сказал Фабьен, — припомнить, кому ты говорил о твоем отъезде?
— Не знаю… не помню.
— Этот господин, продолжал Жозеф— говорил, что видел вас, маркиз, накануне в обществе.
Фабьен засмеялся.
— У тебя славное знакомство, — сказал он Рокамболю. — Друзья, которые приезжают воровать у тебя, и как еще воровать!..
— Конечно, эта кража очень странна, — прошептал Рокамболь, задумавшись.
Они вошли в залу, и Жозеф показал им пустую рамку. Рокамболь подошел к ней, внимательно осмотрел ее и почувствовал нервную дрожь.
— Холст не вынули, — сказал он сам себе, — а вырезали, да притом… и инструмент, которым резали, был, надо полагать, дивно остр. Тот, кто сделал кражу, искусен.
Он быстро повернулся к слуге.
— Но, — наконец сказал он, — каков собой этот молодой человек?
— Среднего роста, белокурый, тоненький.
— Антон знает его имя?
— Да, сударь, молодой человек дал ему карточку. Виконт д'Асмолль и ложный маркиз смотрели друг на друга с возрастающим недоумением. Жозеф продолжал:
— Отец Антон очень хороший человек, но он делает все так, как ему на ум попадет.
— Что же такое?
— Он пошел жаловаться, вместо того, чтоб ждать приезда господина маркиза… Воры, приехавшие в почтовой карете для похищения портрета, — не простые воры.
— Неоспоримо, — сказал Фабьен, — что хороший человек Антон — дуралей.
Жозеф принял таинственный вид и сказал шепотом Рокамболю:
— Если бы господин маркиз позволил мне сказать ему по секрету…
— Говори, — сказал Рокамболь, все более и более приходя в удивление.
— Я думаю, что вор очень дорожил портретом.
— А! Ты думаешь?
— И что он был способен на все, чтобы только похитить его.
— Черт возьми!
— Господин маркиз, — продолжал Жозеф, отойдя немного от Фабьена и говоря так тихо, что последний не мог его услышать, — господин маркиз возбудил в ком-нибудь несчастную страсть.
Рокамболь вздрогнул. С минуту он думал о Концепчьоне и вообразил, что она участвовала в похищении портрета.
— Этот белокурый тоненький молодой человек, — продолжал Жозеф, — это, может быть, была женщина.
Фабьен, подошедший к нему и расслышавший эти слова, захохотал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18