Он не мог признать правоту тех, кто предупреждал его и предсказывал, что Магали никогда не станет светской дамой. Самым худшим для Винсена было уронить себя в глазах отца, поэтому он ничего и не рассказывал. Увы, молчание не делало его счастливей.Клара еще раз взглянула, как Сирил играет мячом в саду. Она столько часов провела в этом будуаре, думая о семье и о том, как ее лучше обеспечить. Беззаботная юность давно стала лишь далеким воспоминанием, к которому она почти никогда не возвращалась. В те времена Анри занимался Эдуардом, а она радовалась прелестному мальчику Шарлю.Эдуард… О ком она не хотела вспоминать, так это о нем. Только не Эдуард! Раз в год она ходила с Мадлен на кладбище Эгальера, и этого ей вполне хватало; стоя у семейного склепа, она всякий раз удивлялась, как до сих пор не сошла с ума. Наверное, она в самом деле непоколебима. И несокрушима.«Шестнадцать спокойных лет… Бог взял, Бог дал… пусть бы так было дальше…»Могла ли она сделать что-то по-другому, избежать некоторых драм? Нет, она поняла все слишком поздно. Да у нее и не было всех карт в руках. Даже Мадлен и та ничего не заметила.– Мой дорогой Шарль… – вполголоса повторяла она.Но никто ничем не мог помочь ему, ведь он отказывался забывать.«И он прав: забыть это невозможно…»Шарль часто обращался к Кларе с просьбой организовать званые ужины, приглашал туда судей, политиков, промышленников; и как только раздавался его чарующий низкий голос, как только он обводил приглашенных взглядом светло-серых глаз, женщины млели. И Клара по-прежнему вопреки здравому смыслу надеялась, что когда-нибудь одна из них сможет исцелить его от воспоминаний. Сильви почти достигла цели, только она слишком рано появилась в его жизни, а теперь, после стольких лет, быть может, Шарль захочет, скорее, любви, а не мести, ведь и он всего лишь мужчина.Звук открывающейся двери напугал ее, но тут же она улыбнулась Даниэлю.– А вот и мой большой мальчик! Ну-ка расскажи, как прошел первый день в министерстве?– Бабушка, там все так солидно… У меня красивый кабинет, весь позолоченный, на стене портрет де Голля, – кстати, папа был бы в восторге, – а на столе куча бумаг. Чтобы куча стала меньше, надо все это подписывать не глядя.Это была шутка: он был доволен, что получил такой высокий пост, он был слишком молод, но его назначили из-за многочисленных дипломов. Шарлю даже не пришлось подключать знакомства: имени Морван-Мейер и блестящей учебы оказалось вполне достаточно.– Ты теперь так занят. Наверное, не сможешь сходить со мной в оперу?– Смогу, конечно.– А на вернисаж в субботу? Твой брат в Валлонге, и у меня остался только один рыцарь – ты.Даниэль не разделял интереса Винсена к живописи и музыке, но очень гордился бабушкой и считал почетным долгом сопровождать ее, когда она попросит. Клара показала ему приглашение, и Даниэль, онемел, прочитав имя Жана-Реми.– Я так им восхищаюсь, – продолжала Клара. – Мне так нравится картина, которую подарил твой отец. Я не удержалась и купила еще одну в Валлонг. Знаешь, а ведь это еще и выгодное вложение: живопись растет в цене!Не отрываясь от глянцевой бумаги, Даниэль произнес какую-то фразу. Он был равнодушен к талантам Жана-Реми, для него художник был тем мужчиной, с которым Ален состоял в непристойной связи. Эту тайну он открыл только Винсену и никто больше не должен об этом знать, особенно Клара! И тем более их отец: он и так вечно нападает на Алена, так уж лучше не давать ему лишнего повода. Даниэль не выдавал Алена, хотя и не одобрял его поведения.– Обожаю художников, – продолжала Клара. – А ты?– Нет…– Но этот очень милый, ты его знаешь, он же был у нас в Валлонге! Помнишь? У него красивые голубые глаза. Он утонченный и образованный человек. Я люблю его живопись. Не только пейзажи, но и портреты: они такие… живые.Даниэль не отвечал и с ужасом думал, что на портретах может оказаться Ален.– Что-то ты невеселый, – озабоченно сказала Клара. – Эта учеба тебя вымотала. Надо интересоваться окружающим миром, хотя бы вот живописью.Она давала внуку добрые советы, но прекрасно знала, что он не будет таким же приятным спутником, как Винсен.– Иди переоденься, – сказала она, похлопав его по руке. – На премьеру в оперу всегда надевают смокинг…По-мальчишески улыбнувшись, молодой человек поймал руку бабушки и поцеловал кончики пальцев. Этот внезапный жест тронул Клару до глубины души.Шанталь наконец закрыла дверь и, выждав немного, рассмеялась.– Боже мой! Ну и мать у тебя! – воскликнула она, переводя дыхание.Готье держал на руках спящего ребенка и только грустно ответил:– Я знаю…Он нежно гладил светлые и еще очень тонкие волосики новорожденного.– Отнеси его в кроватку, и осторожно, смотри не разбуди, – проговорила она.Они вместе пошли в комнату по широкому коридору. Квартиру на бульваре Лани, поблизости от Булонского леса, подарили им на свадьбу родители Шанталь. В свою очередь Мадлен преподнесла сыну в подарок пай в клинике Нейи. Готье там не работал, но уже являлся акционером с солидным капиталом.– Она так тебя обожествляет, это даже смешно! – добавила Шанталь, задергивая занавески.Готье положил маленького Филиппа на животик, накрыл голубым одеяльцем.– Не знаю, как брат с сестрой еще не возненавидели меня, – вздохнул он. – Мама их просто не замечает. И так во всем: она балует наших детей, а на Сирила и Лею почти не смотрит.Раз в неделю к ним на чай приходила оживленная и улыбающаяся Мадлен, увешанная подарками; она была без ума от Поля, которому исполнился год и три месяца, а теперь и от маленького Филиппа, родившегося десять дней назад. Мадлен вела себя так, будто они были ее единственными внуками и только Готье подарил ей счастье стать бабушкой.– Ну, что, трудно быть любимчиком? – пошутила Шанталь.– Очень…Из детской они вернулись в гостиную, там стояли тарелки с крошками: это Мадлен не могла устоять перед печеньем. Среди игрушек спал, свернувшись калачиком, Поль, он отодвинулся подальше от огромного плюшевого медведя – сегодняшнего подарка Мадлен. Готье устроился на кожаном диване, и Шанталь тут же прижалась к нему. Она радостно вступала в единоличное владение мужем после ухода свекрови и, кроме того, обещала себе не делать различия между детьми, особенно если у нее их будет много.– Мари чересчур независима для нерешительного маминого характера, – задумчиво проговорил он. – А Алена она просто держит за строптивца, хоть он отличный парень.– А ты?– Я был дипломатичней, чем они, более податливый и, кроме того, младший… Я хотел, чтобы меня никто не замечал, особенно Шарль!– Почему? Он был такой страшный?– Ну, скажем так, никто не хотел его сердить. Рискнул только Ален, и теперь они на дух друг друга не переносят.– И все равно я тебе завидую, у тебя большая семья, а единственной дочерью быть очень трудно. Когда я вижу вас в Валлонге, всех вместе, то понимаю, как вам повезло. Вы так близки.– Да, мы всегда были как родные, а не как кузены. И мать у нас была одна – Клара! Но это некрасиво по отношению к маме…Он очень старался, но не испытывал настоящей любви к Мадлен и всегда чувствовал себя виноватым.– Ладно, забудем о твоей маме до следующей недели, – предложила Шанталь. – Расскажи лучше, что там сегодня в операционном блоке. И вообще, что нового в больнице.Ее отпуск по рождению ребенка заканчивался, и ей не терпелось скорее вернуться на работу. Готье поддерживал жену: он знал, что она не может оставаться в четырех стенах, но родители Шанталь доводили дело даже до скандала. По их мнению, молодая мама должна была сидеть дома, и профессор Мазойе изводил зятя всякий раз, когда встречал его в коридорах больницы Валь-де-Грас. Готье нежно взял ладонями лицо жены и поцеловал в губы.– Я люблю тебя, – сказал он и обнял ее.Он знал: у Шанталь хватит характера, чтобы работать и воспитывать детей, и он пообещал себе сделать все, чтобы облегчить ей жизнь. Чего он не хотел, так это чтобы она вдруг стала хоть в чем-то похожей на Мадлен.Винсен сошел с поезда на Лионском вокзале и первым, кого он увидел, был его отец. Высокий и стройный, в темно-синем пальто, Шарль по-прежнему был элегантен и выделялся в толпе. Винсен очень обрадовался и, глядя, как Шарль идет по перрону, испытывал гордость, что был его сыном.– А вот и ты! – воскликнул Шарль. – Наши железнодорожники всегда точны… Как доехал? Надеюсь, еще не успел пообедать? Тогда приглашаю тебя в «Голубой поезд».Под высокой стеклянной крышей вокзала они поднялись по лестнице в знаменитый ресторан с фресками в стиле Бэль-Эпок. Шарль заказал отдельный столик, и они довольно переглянулись.– Ты хорошо выглядишь, похоже, тебе нравится жизнь в Провансе.– Ты тоже в отличной форме…Это был не дежурный комплимент: Винсен говорил искренне. В пятьдесят два года отец остался таким же прекрасным и безутешным; в каштановых волосах стало больше седых прядей, а горькую улыбку подчеркивали две морщины, в углах рта, но взгляд был по-прежнему ясным и, кроме того, сохранилась привычка заказывать галстуки под костюмы.– Я вызвал тебя по важному делу. Жаль, что ты не взял жену.При упоминании о Магали Винсен содрогнулся: она наотрез отказалась ехать в Париж. «Я до смерти боюсь приемов на авеню Малахов!» – в ужасе кричала она, и Винсен не стал настаивать.– Я хотел поговорить с вами обоими, но все-таки ты меня волнуешь больше, – добавил Шарль. – Считай, твои долгие каникулы закончены, пора бы тебе перебираться в Париж.Оглушенный Винсен изумленно смотрел на отца и отказывался понимать, что тот имеет в виду.– Я переговорил с нужными людьми, ты избежишь этого бесконечного чистилища с переводами и сразу войдешь во Дворец правосудия через главный вход. Думаю, ты меня понял.– Но, папа… Я вовсе не собирался…– Вот как? А что же ты собирался делать? Как насчет карьеры?– Ну… знаешь ли… Авиньон такой…– Какой такой? Провинциальный? Тихий?Винсен почувствовал иронию отца и пожалел, что раньше не подумал, почему отец вызывает его по телефону.Сглотнув, он пролепетал:– Ну, я, конечно, хочу… м-м-м… роста, но не…– Это и есть рост. Такой шанс дается раз в жизни. Единственный! Ты будешь самым молодым среди этих стариков, и я горжусь тобой.– Нет! Выслушай меня…– Да, я тобой горжусь. Потому что этот пост получают не только по протекции. Не только услуга за услугу. Конечно, есть люди, которые мне обязаны или могут о чем-то попросить, но для большинства в Высшем совете магистратуры этого было бы недостаточно. Мы бы ничего не добились, если бы не твоя аттестация. Ты просто всех потряс, Винсен. Вы с братом очень меня радуете. Не знаю, была ли у меня раньше возможность сказать тебе это.Как обычно, заказ у Шарля принял метрдотель. Шарль говорил с привычной уверенностью и улыбнулся сыну.– Авиньон – это прелюдия, и ты прекрасно проявил себя, теперь можешь попробовать силы в серьезных делах. Пусть даже ты там самый молодой и перевелся из провинции!Винсен понимал, что не заговорит, пока отец не даст ему слова. Уехать из Валлонга? Как Магали примет это предложение? Нетрудно догадаться: наотрез откажется. А ведь в Париже ее никто не знал, и не было риска встретить людей, которым она раньше прислуживала, а на юге это частенько случалось на коктейлях в Эксан-Провансе. Но Винсен хорошо знал жену и понимал, что перспектива жизни в столице не обрадует ее. В Валлонге у нее была Одетта, друзья – Ален и даже этот Жан-Реми, там никто не смеялся над ее певучим акцентом, она могла одеваться, как хочет, и не была обязана каждую неделю встречаться с семьей мужа.– Папа… Я счастлив в Валлонге, я обожаю дом и не…– Кажется, я слышу речи твоего кузена! Он что, повлиял на тебя? Винсен, пойми, Валлонг – это место для отдыха, а не предел мечтаний. Только не говори мне, что хочешь всю жизнь просидеть судьей в Авиньоне. Я тебе не поверю! А если у тебя другая причина, то объясни мне.Смутившись, молодой человек не поднимал взгляда от тарелки с остывающей спаржей. Он подыскивал возможные аргументы, и тут отец стукнул кулаком по столу.– Я тебя слушаю, Винсен!Один стакан чуть не перевернулся, но Шарль ловко поймал его.– Ты понимаешь, какая у тебя появилась возможность?– Это ты мне ее даешь.– Да что ты? Тебе, значит, не нужна помощь? Ты мне сейчас изложишь теорию о том, что дорогу прокладывают собственными усилиями? Не надо! Я видел, как ты работал, я не слепой. Конечно, у тебя не такие данные, как у Даниэля, но ты не отступал и оказался прав. Сегодня тебе предоставляется отличная возможность, и ты воспользуешься ею. Потому что ты не слабак. И потому что тебя зовут Морван-Мейер! Ведь так? Или ты думаешь, что я буду объяснять всем, что мой любимый сын живет на юге, потому что любит пляж, солнце и пение цикад? Ты не можешь отказаться, Винсен. Ты же не бездарный Ален!– Он не бездарный! Он добился успеха в своем деле!– А какое дело у тебя, если не судейская карьера? Голос Шарля стал вкрадчивым, но Винсен не поддавался на его ораторские уловки.– У меня тоже есть семья, папа. И Магали никогда не нравилось в Париже.– Ей вообще нигде не нравилось.Молодой человек нахмурился, но замечание было справедливым. Отец не спеша добавил:– Хочешь, обсудим эту проблему?Винсен вообще не хотел касаться этой темы, но никуда не мог от нее скрыться и только кивнул.– Вот и хорошо. Как мужчина, я вижу, твоя жена очень красива, кроме того, я общался с ней и знаю, что она очень добра. Ты выбрал ее сам, по зову сердца, ни с чьим мнением не считался. Твоим главным аргументом было то, что я сделал то же самое в том же возрасте. Ведь так? Только Магали не идет ни в какое сравнение с твоей матерью. Да, твоя мать была из очень простой семьи, но она не боялась жизни. Она спокойно могла бы выйти замуж и за эрцгерцога, но, к великому счастью, выбрала меня. И можешь мне поверить, что я не всегда чувствовал себя достойным ее.Удивленный этой речью, Винсен посмотрел на отца. Должно быть, разговор был важен для него, раз он упомянул Юдифь, хоть и не по имени.– А Магали боится всего, – продолжал Шарль. – Меня, твоей бабушки, боится ошибиться и кому-то не понравиться. Может, она и тебя боится? Она не умеет держаться в обществе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37