– Виржиль хочет, чтобы ты научил его плавать. Он ревнует к Сирилу. Ты только им занимаешься!– Потому что Сирил – мой крестник, – напомнил Ален. – Но Виржиля я тоже могу завтра взять.Дети Мари и Винсена были без ума от Алена и буквально дрались за его внимание.– А он не слишком маленький? – забеспокоилась Магали.– Ему скоро пять, отличный возраст, – сказал Готье. – Помните, как во время войны мы учили плавать маленькую Бет?Он понял, что сказал нечто ужасное, и тут же замолчал, за столом повисла гробовая тишина. Было произнесено уменьшительное имя девочки, о которой никто не смел напоминать. Одна Шанталь не поняла причины этой неловкости и повернулась к мужу.– Кто такая Бет? – спокойно спросила она.Готье почувствовал на себе взгляд Шарля. Он снова ощутил себя маленьким мальчиком, когда дядя вызывал страх, взрослые о чем-то перешептывались между собой и еще не стихли отзвуки войны.– Это сестра Винсена и Даниэля, – наконец проговорил он. – Она… умерла.Шанталь не стала расспрашивать дальше. Шарль демонстративно закурил за столом, хотя знал, что Клара этого не переносит. Он посмотрел на Готье, Алена, потом на Мари. Затем пробормотал что-то невнятное – видимо, извинился перед матерью – и поднялся. В тишине его шаги гулко отдавались на патио.– У него был трудный день, – вздохнула Мари. Она всегда поддерживала Шарля, и от нее не укрылась глубокая боль на его лице при имени Бет.– Простите, – сказала Шанталь.– Нет, я это должен был тебе рассказать, – ответил Готье, качая головой. – Но это было под таким строгим запретом, что все как будто бы забыли. Не знаю, почему вспомнил о ней… Может, из-за детей…Он мог говорить что угодно, но перед ним отчетливо возникло смеющееся лицо кузины. Ей было пять, ему девять, она держала его за руку, челка падала на черные глаза. Однажды они с Аленом, Винсеном и Даниэлем сделали домик из роз для ее кукол. Мари с высоты своих двенадцати лет смеялась над ними.– Ее депортировали вместе с матерью, – вполголоса добавил он.Шанталь вкратце знала историю Юдифи, но ничего не слышала о маленькой девочке.– Какой ужас, – пробормотала она и крепко сжала руку мужа.Клара побледнела – Мари испуганно склонилась к ней.– Тебе плохо, бабушка?– Нет, нет… все нормально… это произошло так давно!Пожилая женщина вымученно улыбнулась, преодолевая страх, охвативший ее несколько мгновений назад. Она видела, как Шарль смотрел на племянников, и боялась, что неизбежное, то, чего она так страшится, все же произойдет. Он молчит уже четырнадцать лет, но однажды он все расскажет: в этом она не сомневалась.Кузены снова разговорились: пользуясь отсутствием Шарля, они расспрашивали Алена о хозяйстве. Они искренне радовались его успехам, тому, что стало с землями Валлонга, – он был для них хранителем этих земель. Глядя на них, Клара понемногу успокоилась. Эти пятеро были одной семьей, ее семьей, и ничто не сможет их разделить. Она так на это надеялась.Был почти час ночи, когда Ален вышел из дома. Кузены еще надолго засиделись, после того как Клара и Мадлен поднялись к себе. Угощались медовым отваром и калиссонами, болтали о том о сем. Магали сидела на коленях Винсена, Готье обнимал Шанталь, Мари опиралась на Даниэля. Может быть, их сблизило неожиданное упоминание о Бет, а может, они до сих пор хотели знать все друг о друге. Готье рассказал о больнице и о своих первых операциях, Винсен – о суде, где был самым молодым судьей, потом Даниэль смешил всех уморительными анекдотами: за годы учебы он сохранил прежнее чувство юмора и не превратился в книжного червя. Вместе они вспоминали детство и события, которые, казалось, никто не помнил, но которые всех взволновали.Ален и не, заметил, как пролетело время, и теперь торопился к Жану-Реми. Он расспросит его о поездке, откроет с ним бутылку ламбруско, будет слушать его рассказы о Венеции и итальянских художниках. И, лежа рядом с ним, будет испытывать то, чего не мог ему дать никто другой.Он шел по аллее, раздумывая, стоит ли ехать на машине, чтобы добраться побыстрее, но тогда утром он будет лишен удовольствия прогуляться по долинам. Ален был в нерешительности, когда рядом с ним раздался голос.– Ты уходишь? – спросил Шарль.Ален остановился как вкопанный, удивленный присутствием дяди. Он увидел его фигуру у стены гаража и горящий кончик сигареты.– Да…Молодой человек с раздражением подумал, что Шарль, наверное, стоял здесь весь вечер. Ален не обязан был ему ничего докладывать, но следовало что-нибудь сказать и нарушить тишину; он редко оказывался с дядей с глазу на глаз, а отношения у них были более чем прохладными, и именно поэтому Алену не хотелось сбегать сразу. Утром он с нескрываемым злорадством привел Стюарта, этого мужа-рогоносца, в кабинет Шарля и догадывался, что последовавшая за этим грандиозная сцена вряд ли понравилась дяде.– Я иду… – начал он.– К своему художнику, как всегда?Ален онемел от удивления. Вопрос прозвучал спокойно, без любопытства и упрека. Шарль добавил:– Странно, что ты до сих пор прячешься. Ведь ты уже не в том возрасте!В темноте Ален не видел лица дяди и судорожно размышлял: что и как давно известно Шарлю?– Я не прячусь…– Да что ты?– Я вообще скрытный. Просто я…– Отлично! Еще бы ты кричал об этом на каждом перекрестке! Нет, мне не в чем тебя упрекнуть, ты сохранил видимость приличия. Наверное, это единственное, о чем ты постеснялся рассказать бабушке. Думаю, она не догадывается о твоих пристрастиях. Да и Ферреоль считает, что ты юбочник. Эту удобную репутацию надо поддерживать!Шарль говорил язвительно, ссора была неизбежна, но Ален только спросил:– Ты давно знаешь?– Давно…Нет, Шарль лгал, иначе бы он вмешался раньше. Кроме того, Ален был осторожен: он целое лето сидел тихо, чтобы избежать подобной ситуации, и дядя вообще вряд ли что-либо мог узнать. Если только кто-то не сказал ему. Винсену Ален полностью доверял, но вот Даниэль мог не выдержать расспросов отца. Мысль о таком предательстве, пусть даже вынужденном, была неприятна. Терпеть цинизм Шарля и так было нелегко, а отныне станет еще тяжелее.– Ален, скажи мне одну вещь. Так было с самого начала? Из-за этого ты приехал сюда, из-за этого появилась твоя тяга к земле? Ты придумал эту историю и скормил ее нам? А я-то не понимал, чего ты так рвешься сюда… Вы уже были знакомы?– Нет!– Слишком быстро ответил… С семнадцати до двадцати одного года ты жил в Валлонге один, а ведь твоим опекуном был я. Когда вы встретились? Я, пожалуй, затащу его в суд…– Только не ты. Ты слишком дорожишь именем и репутацией. Ты не раздуешь скандал!Рассерженный язвительным тоном, Ален изо всех сил старался сохранить спокойствие, но Шарль только усмехнулся его горячности.– Ты так думаешь? Имей в виду, имена несовершеннолетних не разглашаются… Тебя бы даже не назвали, зато Жан-Реми поплатился бы карьерой.Последняя фраза выдала Шарля: если бы дядя узнал об этом раньше, он бы рьяно взялся за него. А он даже купил у Жана-Реми картину на день рождения Клары – значит, тогда он еще ничего не знал. Но тут ничего нельзя сказать наверняка: Шарль был слишком непредсказуем и скрытен, невозможно угадать, о чем он думает и что готовит.– Что ты будешь делать? – невольно спросил Ален.Ему бы лучше промолчать, пройти мимо, сесть в машину, положить конец этому бессмысленному разговору.– Делать? Ничего! – ответил Шарль. – Если бы ты был моим сыном… Но, слава Богу, ты всего лишь сын Эдуарда. И этой дорогой Мадлен! Если хочешь моего совета, иди к ней. Кажется, люди вроде тебя очень любят мам, верно?Сарказм дяди задел Алена за живое. Против любого другого он бы дано восстал, но по какой-то необъяснимой причине он робел перед Шарлем. В каждом столкновении он чувствовал себя зависимым, подростком, и так было всегда, когда Мадлен просила дядю проявить родительскую власть. Во все ключевые моменты жизни, когда Ален оказывался перед Шарлем, никто, кроме Клары, не вставал на его защиту.– Да. Твоя мать – идиотка, она ничего не видела, ничего не поняла! – проговорил Шарль.Еще никогда он не говорил с таким презрением, и на этот раз Ален уже был готов ответить, но последние слова остановили его. Он уже где-то слышал эту фразу: «…идиотка, ничего не видела, ничего не поняла!» Много лет назад Шарль выкрикивал эти слова с гневом и отвращением. Это было в ту ночь, когда он ругался с Эдуардом. Ален тогда заснул в библиотеке, и его разбудили их крики. Молодой человек инстинктивно отступил назад, переводя дыхание. До сих пор ему удавалось гнать эту мысль, но у него вдруг появилась уверенность, что это Шарль виноват в самоубийстве его отца. Ален не знал причину их ссоры, он толком ничего не успел услышать, пока взбегал по лестнице, но эта фраза отпечаталась в его памяти. Чего не видела? Чего не поняла? И почему это прозвучало так страшно для Эдуарда, что он пустил себе пулю в голову?– Шарль… – задыхаясь, начал он.Он хотел задать вопрос – и не мог, и сам удивлялся своей нерешительности и значимости этих обрывков памяти.– Я не держу тебя, Ален. Иди куда хочешь.Шарль по-прежнему думал о Жане-Реми и этой истории с гомосексуализмом, дядю передергивало от отвращения, а перед Аленом возникала картина пятнадцатилетней давности, что-то непонятное и тревожное, как этот преследующий его по ночам кошмар.– Вы не ладили с моим отцом, да?Наступила тишина. Потом Шарль резко схватил Алена сзади за шею и грубо припечатал к стене гаража.– Не говори о своем отце! – загремел Шарль прямо у него за спиной. – Никогда! Понял?Ален не мог пошевелиться и почти задыхался от тяжелых рук дяди, он осторожно отодвинулся от выступающего камня. По щеке потекла кровь, но молодой человек не пытался ее вытереть. Он мог бы развернуться, ответить ударом на удар, выпустить всю накопившуюся обиду. Ведь он был на двадцать лет моложе и был уверен, что физически сильнее дяди, но он чувствовал, что его собственная злость – ничто против непонятной ярости дяди.Ночь была тихой, лишь вдалеке изредка квакали лягушки. Шарль отпустил племянника так же внезапно, как схватил:– Знаешь, мне плевать, кто ты и что с тобой происходит…Он был искренен: существование племянника его не интересовало. О связи Алена и Жана-Реми он узнал случайно на парижском приеме от одного модного писателя – друга этого известного художника. Имя Алена не называлось, но рассказ о молодом человеке из хорошей семьи, который обрабатывает землю недалеко от мельницы, говорил сам за себя. Это открытие не тронуло и не возмутило Шарля: от племянника он ждал только плохих сюрпризов.Шарль зашагал по аллее, в два прыжка Ален догнал его и преградил ему путь.– Почему ты так меня ненавидишь? Я давно задавал тебе этот вопрос, а ты мне так и не ответил!– Не отвечу и сегодня. Но будь спокоен, однажды я все расскажу.В отсвете зажигалки, от которой прикуривал сигарету, Шарль заметил пятна крови на рубашке Алена. Он почувствовал неожиданные угрызения совести и сделал непонятный жест.– Я не хотел, вернись и переоденься, – коротко сказал он.Обойдя молодого человека, Шарль направился по аллее прочь от дома, будто всю ночь собирался бродить по холмам. IX Париж, 1961 Клара выглянула из окна будуара: в саду, на траве, играл Сирил. Специально для правнуков она распорядилась убрать розовые кусты с опасными шипами, насыпать песок вместо гравия и отныне ограничиться газоном с простыми цветами. Садовник высадил тюльпаны, анютины глазки и люпины и все время подсеивал траву на лужайку.Поддавшись на уговоры бабушки, Мари с двумя детьми переехала из своей квартиры обратно на авеню Малахов. Она была очень загружена работой в конторе Морвана-Мейера и понимала, что детям необходимо окружение семьи, тем более, в самом центре Парижа у них будет сад.Вздохнув, Клара снова погрузилась в счета. Ей было почти восемьдесят, и цифры уже не так увлекали ее, но капитал Морванов крепко держался на плаву, несмотря на обрушения и колебания биржевого курса. Она с удовлетворением отметила, что уже несколько десятилетий отлично ведет финансовые дела, несмотря на войны. Несколько месяцев назад умер ее друг и нотариус Мишель Кастекс, Клара очень скорбела; его преемнику она не очень-то доверяла, однако в делах по-прежнему была полная ясность, никаких убытков, наследство распределено. С годами заработки Шарля становились все больше: он расширил контору, пригласил группу адвокатов, а Мари взял как полноправного компаньона. Конечно, за ужином их разговоры о делах утомляли, но Клара предпочитала, чтобы сын думал о работе, а не предавался мрачным воспоминаниям.– Шарль, мой милый Шарль… – пробормотала Клара.Она с бесконечной печалью смотрела, как стареет сын, и бессознательно переносила свою любовь на Винсена. Ручка замерла в воздухе, Клара задумалась о любимом внуке: со временем он стал вылитый Шарль. У него, как и у его отца в том же возрасте, было уже трое детей – совсем недавно родился маленький Лукас. Да, трое детей и жена дивной красоты, многообещающее начало карьеры, внешность героя-любовника – к сожалению, на этом сходство с отцом заканчивалось. Если Шарль рядом с Юдифью познал безграничное счастье, то о Винсене так нельзя было сказать. Его чувства к Магали не вызывали ни малейшего сомнения, он любил жену больше всего на свете, только вот она все никак не могла приспособиться к новой среде. После пяти лет замужества она так и не привыкла к своему новому положению. Когда Винсен устраивал приемы в Валлонге, она приходила в смятение, бросалась за помощью к Алену (казалось, только он и мог как-то ее успокоить), но неизбежно совершала какую-нибудь оплошность и впадала в истерику.Уже больше десяти лет Клара еженедельно созванивалась с Аленом, и теперь тот рассказывал ей о курьезных случаях, связанных с Магали. Например, однажды она уронила блюдо и, встав на четвереньки, начала оттирать ковер, пока Изабель не отняла у нее губку, а гости в это время смотрели в другую сторону. Конечно, Винсен о такого рода деталях умалчивал. Клара обычно звонила ему на работу, и он бодрым голосом убеждал ее, что его жизнь счастливая и безоблачная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37