Встревоженный, он поспешил вернуться, не дожидаясь рассвета.
Холодные струи дождя проникали внутрь кареты. Над головой нависало мрачное небо, а мысли юноши блуждали где-то далеко… Смутная тоска завладела его душой. «Что со мной'' – недоумевал он. – Неужели сердце мое снова лишилось покоя? Нет, это невозможно! Право, это граничит с безумием». Истерзанный подобными мыслями, он прошел в Восточные покои и, найдя их обитательницу совершенно изнемогшей от страха, принялся утешать ее, как мог.
Призвав слуг и распорядившись, чтобы они привели все в порядок, Тюдзё перешел в Южные покои, но там еще не поднимали решеток.
Прислонившись к перилам, юноша окинул взором сад: многие деревья были вырваны с корнем, на земле лежали сломанные ветки. О цветах нечего было и говорить – повсюду валялись куски коры, осколки черепицы, части развалившихся ширм, сломанные подставки для цветов… Вот первые робкие солнечные лучи осветили тревожно затихший сад, и на листьях заблистала роса. Взглянув на небо, затянутое унылым туманом, юноша почувствовал, что по щекам его потекли беспричинные слезы, и, украдкой смахнув их, покашлял, извещая о своем приходе.
– Вот и Тюдзё. Как рано, ведь еще совсем темно… – донесся до него голос министра. Госпожа, очевидно, что-то ответила, но ее голоса юноша не расслышал, только услыхал, как засмеялся министр.
– Никогда, даже в ранней юности, вы не знали, что такое расставание на рассвете. Но сегодня, к сожалению, вам придется это наконец узнать.
Юноша с любопытством прислушивался. Ответов госпожи он не слышал, но шутливо-ласковый тон министра позволял судить о том, сколь прочен был этот союз.
Скоро Гэндзи собственноручно поднял решетку, и юноша почтительно отошел в сторону.
– Что же, обрадовалась вчера госпожа Оомия?
– О да! В последнее время она плачет по любому поводу, и мне ее искренне жаль.
– Увы, старой госпоже недолго осталось жить в этом мире, – улыбнувшись, замечает министр. – Надеюсь, вы сумеете позаботиться о ней. В последнее время министр Двора явно пренебрегает ею, и это не может не удручать ее. Министр всегда отличался решительностью и твердостью нрава, но я давно заметил, что выполнение своего сыновнего долга он склонен сводить к чисто внешней почтительности, которой, очевидно, пытается возместить недостаток подлинных чувств. Вместе с тем нельзя не признать его многочисленные достоинства. Он обнаруживает необыкновенные дарования, и боюсь, что наш жалкий век, приближающийся к концу, недостоин его великой учености. Можно сердиться на него, но следует помнить, что он куда совершеннее многих. Какой страшный ураган! Надеюсь, что о Государыне-супруге есть кому позаботиться? – И он вручает юноше письмо.
«Не испугал ли Вас шум ветра сегодня ночью? Разыгралась такая буря, что я почувствовал недомогание, от которого до сих пор не оправился. Потому-то я и позволил себя остаться в своих покоях». – Вот что было там написано.
Спустившись с галереи, Тюдзё направился к юго-западной части усадьбы и, пройдя через дверь на срединной галерее, вошел в покои Государыни.
В слабом свете занимавшегося утра изящная фигура юноши казалась особенно прекрасной. Остановившись у южной стены Восточного флигеля, он окинул взглядом покои. Две решетки оказались поднятыми, а поскольку еще только начинало светать, занавеси были подобраны кверху и в проемах виднелись фигуры сидящих дам.
Несколько молодых прислужниц вышли на галерею и стояли там, прислонившись к перилам. Неясный сумеречный свет сообщал особое очарование их фигурам, облаченным в разноцветные домашние платья хотя кто знает, что бы сказал юноша, увидев их вблизи.
Государыня изволила послать девочек-служанок в сад, велев им напоить росой сидящих в корзиночках цикад. Девочки были одеты в платья осенних тонов: бледно-лиловые, алые, темн. – и светло-пурпурные – и желто-зеленые кадзами. Небольшими стайками сновали они по саду с разноцветными корзиночками в руках, подбирали сломанные безжалостным ветром гвоздики и подносили их госпоже. Нельзя было оторвать глаз от их прелестных фигурок, мелькавших в утреннем тумане.
Ветер, дующий со стороны покоев, был напоен чудесным ароматом. «Неужели здесь даже астры-сион благоухают? Уж не оттого ли, что Государыня коснулась их рукавом?» – подумал юноша, и сердце его затрепетало. Не желая смущать прислуживающих госпоже дам, он тихонько покашлял, дабы оповестить о своем присутствии, и двинулся по направлению к дому. Прислужницы, не выказывая, впрочем, особого смущения, поспешили скрыться. Они привыкли к Тюдзё и не сторонились его, ведь, когда их госпожу отдали во Дворец, он был совсем еще ребенком и часто наведывался в ее покои. Передав Государыне послание министра, юноша задержался, чтобы поболтать с дамами, среди которых заметил своих давних приятельниц: госпожу Сайсё, госпожу Найси и других.
В покоях Государыни каждая мелочь носила на себе отпечаток тонкого вкуса, сразу было видно, что здесь живет высокая особа, и от невольно нахлынувших воспоминаний сердце юноши томительно сжалось.
Между тем в Южных покоях уже подняли решетки, и министр с супругой взирали на цветы, которых судьба так тревожила их прошлой ночью. Увы, где их былая красота7 Поблекшие и смятые, лежали они на земле. Остановившись у лестницы, Тюдзё передал министру ответ Государыни.
«Я чувствовала себя такой беспомощной прошлой ночью и так ждала, что Вы придете и защитите меня от ветра… И вот, только теперь утешилось мое сердце…»
– Так, Государыня всегда была слишком робкой. В такую ночь остаться с одними прислужницами… Разумеется, ее обидело мое невнимание.
И министр решил отправиться к ней немедля. Когда он поднимал занавеси, чтобы пройти во внутренние покои и переодеться там в носи, Тюдзё успел заметить, что из-за стоящего неподалеку невысокого занавеса выглядывают концы рукавов. «Это госпожа!» – подумал он, и сердце его так громко забилось, что он смутился и поспешил отвести глаза в сторону.
– Как хорош наш Тюдзё в этот утренний час! – устраиваясь перед зеркалом, сказал госпоже министр. – Совсем дитя, а взгляните, с каким достоинством держится Впрочем, вполне вероятно, что я просто «блуждаю во мраке» (3).
Его собственное лицо – в чем он имел возможность еще раз убедиться – было все так же прекрасно и казалось неподвластным времени. Озабоченно разглядывая себя в зеркале, министр сказал:
– Встречаясь с Государыней, я неизменно ощущаю ее превосходство. Сразу и не поймешь, что именно сообщает ей такую удивительную утонченность, но в каждом ее движении столько благородства, что невольно лишаешься покоя, осознав собственную ничтожность. Причем необычайная кротость и женственность соединяются в ней с редкой твердостью духа.
Совсем уже собравшись уходить, министр вдруг обратил внимание на сидящего на галерее Тюдзё, который так глубоко задумался, что даже не заметил его. Будучи человеком проницательным, министр скорее всего догадался… Немедленно вернувшись, он сказал госпоже:
– Не мог ли Тюдзё увидеть вас во время вчерашнего переполоха? Ведь дверь была открыта…
Госпожа, покраснев, отвечала:
– Не думаю. Во всяком случае мы не слышали, чтобы кто-то проходил по галерее…
– И все-таки странно… – пробормотал министр и вышел.
В покоях Государыни министр прошел за занавеси, а Тюдзё, заметив, что у входа на галерею собрались дамы, затеял с ними шутливый разговор, но мысли, одна печальнее другой, теснились в его голове, и показался он им задумчивее обыкновенного.
Расставшись с Государыней, министр, пожелав проведать госпожу Акаси, перешел в Северные покои.
В саду он не увидел ни одного человека, сколько-нибудь похожего на служителя Домашней управы, повсюду сновали лишь бойкие служанки. Девочки, облаченные в прелестные домашние платья, поднимали поваленные ветром решетки, возле которых росли обычно столь любимые госпожой горечавки и вьюнки «утренний лик».
Сама госпожа Акаси сидела у выхода на галерею и, печально взирая вокруг, перебирала струны кото «со». Услыхав голоса передовых, она поспешно сняла с вешалки верхнее платье и набросила его на свое мягкое домашнее одеяние. Столь явное проявление почтительности не могло не растрогать Гэндзи. Присев рядом, он изволил осведомиться о том, как перенесла она бурю, и, не задерживаясь, удалился.
– Даже самый обычный
Ветер, который стонет теперь
В чаще мисканта,
Наверное, столь унылым
Кажется мне одной… -
тихонько проговорила госпожа.
Девушка из Западного флигеля, всю ночь не смыкавшая глаз от страха, поднялась позднее обыкновенного и теперь прихорашивалась перед зеркалом.
Призвав своих спутников к молчанию, министр неслышно проскользнул за занавеси. В покоях царил беспорядок, ширмы были сложены и отодвинуты в сторону, солнечные лучи беспрепятственно проникали внутрь, и в их ярком свете красота девушки казалась просто ослепительной.
Приблизившись, Гэндзи принялся расспрашивать ее о том, как провела она эту ужасную ночь, привычно пересыпая речь многозначительными намеками. Девушка была возмущена.
– Когда вы так говорите со мной, – сердито сказала она, – я начинаю жалеть, что ветер не унес и меня.
Добродушно улыбнувшись, министр ответил:
– А не кажется ли вам легкомысленным подобное желание? Впрочем, может быть, вы уже наметили, куда полетите? А не слишком ли часто вы задумываетесь над этим в последнее время? Что ж, ничего другого я и не ожидал…
Поняв, что, сама того не желая, выдала ему свои сокровенные мысли, девушка тоже улыбнулась, отчего лицо ее стало еще пленительней. Сквозь ниспадающие волосы видны были щеки – округлые и румяные, словно «китайские фонарики». Улыбающиеся глаза сияли, пожалуй, слишком ярко, и это несколько умаляло благородство ее черт, но во всем остальном она была совершенна.
Пока министр беседовал с девушкой, Тюдзё, давно уже желавший увидеть ее лицо, тихонько приподнял занавеси и заглянул внутрь. За занавесями, отделявшими внутренние покои от передних, стоял еще и переносной занавес, но он оказался небрежно сдвинутым в сторону. Все, что могло помешать взору, было убрано, и покои просматривались насквозь.
То, что он увидел, поразило его крайне. Разумеется, девушка была дочерью министра, но какой отец позволил бы себе так нежно прижимать к груди совсем уже взрослую дочь? Удивление Тюдзё было столь велико, что он смотрел не отрываясь, пренебрегая опасностью быть замеченным.
Девушка сидела за столбом боком к нему, и, когда министр притянул ее к себе, волосы тяжелой волной упали ей на лицо. Она явно тяготилась его близостью, но даже не пыталась сопротивляться. Очевидно, такие отношения были для них совершенно привычны.
«Невероятно! – подумал юноша, смущенный увиденным. – Как это понимать? Остается предположить, что отец, не оставляющий без внимания ни одной женщины, не смог устоять и перед собственной дочерью, тем более что она с раннего детства воспитывалась вдали от него. Пожалуй, только такое объяснение и возможно. И все же как это неприятно!»
Ему невольно подумалось, что скорее он сам мог бы поддаться соблазну: ведь хотя девушка и считалась его сестрой, они не были единоутробными, да и выросли розно. Конечно, ей было далеко до госпожи, которой красота так поразила его вчера, но по-своему и она была очень привлекательна. Никто не удержался бы от улыбки, на нее глядя. Словом, госпожа имела в ее лице вполне достойную соперницу. Красота девушки из Западного флигеля вызывала в памяти вечерние сумерки, когда роса озаряет своим блеском пышные соцветия керрий…
Да, именно такое сравнение пришло в голову Тюдзё, даром что оно не соответствовало времени года. Впрочем, стоит ли вообще сравнивать женщин с цветами, ведь красота цветов весьма относительна, у них, к примеру, бывают уродливые мохнатые тычинки…
Дам поблизости не было. Тюдзё видел, как министр, что-то нежно нашептывающий девушке, вдруг поднялся и лицо его приняло строгое выражение. А девушка сказала:
– Безжалостный ветер
Все вокруг разметал-развеял,
Девичья краса,
Бессильно поникнув, трепещет.
Не пришел ли и ей конец?
Она говорила тихо, но юноша слышал, как министр повторил ее песню. Возмущение боролось в душе Тюдзё с любопытством, он предпочел бы остаться и увидеть все до конца, но, побоявшись, что его заметят, поспешил отойти.
А вот как ответил министр:
– Когда бы росе,
Вдруг покорилась, смирившись,
Девичья краса,
Самый неистовый ветер
Не сумел бы ее погубить.
Взгляните хотя бы на гибкие ростки бамбука…
Разумеется, юноша мог и ослышаться, но, так или иначе, ответ Гэндзи вряд ли заслуживал одобрения.
Из Западного флигеля министр перешел в Восточный. Там он увидел множество пожилых дам, которые, очевидно напуганные внезапными холодами, занимались шитьем. Молодые прислужницы, разложив вату на каких-то узких ларцах, старательно расправляли ее руками. Повсюду лежали разнообразные ткани: прекрасная кисея цвета опавших листьев, лощеный шелк модного цвета…
– Должно быть, вы готовите новое платье для Тюдзё? – спросил Гэндзи. – Жаль, что пиршество в Западном саду скорее всего будет отменено. Да и на что можно надеяться после того, как буря разметала все вокруг? Боюсь, что осень в этом году будет весьма унылой.
Разноцветные ткани – сразу и не поймешь, для чего предназначенные, – были удивительно хороши, и министр невольно подумал, что в этой области обитательница Восточных покоев не уступит самой госпоже Мурасаки.
Для платья господина министра был приготовлен шелк с цветочным орнаментом, на редкость умело окрашенный в бледные тона соком недавно сорванных цветов.
– Такое платье больше подойдет Тюдзё. Я слишком стар для него, – сказал Гэндзи и вышел.
Тюдзё был крайне раздосадован необходимостью сопровождать министра, пока тот навещал всех этих особ, не представлявших для юноши ровно никакого интереса. Он должен был написать несколько писем, а солнце стояло уже довольно высоко. Весьма озабоченный, Тюдзё прошел в покои маленькой госпожи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46