– Неужели ему, пекущемуся о процветании и чистоте своего рода, кажется недостойным благородный юноша высочайших кровей?
– Но разве некий человек не сказал: «О благородный юноша, приди»? – замечает девушка.
– О нет, я вовсе не желаю торопить их со «свадебным угощением». Меня просто огорчает намерение министра разлучить этих невинных детей, с малых лет связанных друг с другом нежными чувствами. Разумеется, Тюдзё не достиг еще высокого положения в мире. Возможно, господин министр опасается, что такой выбор уронит его во мнении света, но что мешает ему переложить бремя ответственности на мои плечи? Полагаю, что тогда у него не было бы оснований для беспокойства, – вздыхая, говорит Гэндзи.
«Значит, нет меж ними ладу», – заключает девушка, и будущее представляется ей в еще более мрачном свете. Право, когда же наконец узнает о ней ее настоящий отец?
Ночи стоят безлунные, и скоро зажигают светильник.
– Ах, от него еще жарче, лучше зажгите фонари в саду, – говорит Гэндзи и, призвав слуг, велит повесить фонарь где-нибудь неподалеку.
Придвинув к себе стоящее рядом превосходное японское кото, министр начинает перебирать струны – кото настроено в ладу «рити» и звучит прекрасно. Немного поиграв, Гэндзи говорит:
– Не скрою, вы несколько уронили себя в моих глазах тем, что до сих пор не проявляли решительно никакого интереса к музыке. Японское кото звучит особенно проникновенно и ярко в осенние вечера, когда окрестности залиты холодным и ясным лунным светом. Причем играть лучше не в глубине покоев, а на вольном воздухе, чтобы звуки струн свободно сплетались с голосами насекомых. Пожалуй, японскому кото недостает строгости и оно не подходит для торжественных случаев. Но даже тогда оно прекрасно сочетается с другими инструментами, легко приноравливаясь к любым мелодиям и ритмам. В этом его преимущество. Произведенное здесь, в Ямато, это кото может показаться слишком грубым, но приглядитесь и вы увидите, что сделано оно с отменным мастерством. Оно словно нарочно предназначено для женщин, не обладающих достаточно широкими познаниями в музыке чужих земель. Освоить японское кото не сложнее, чем любое другое, надобно лишь внимательно следить за тем, чтобы оно звучало согласно с другими инструментами. Никаких сложных, сокровенных приемов игры нет, и все же не так-то легко достичь истинного мастерства. В наши дни непревзойденным мастером в игре на японском кото считается министр Двора. Посредством даже самого простого приема «перебирание осоки» он умеет заставить этот инструмент звучать с такой полнотой и таким разнообразием оттенков, что остается только удивляться.
Девушка немного играла на японском кото и мечтала, что когда-нибудь ей удастся достичь в том совершенства, поэтому слова Гэндзи не могли не найти отклик в ее душе.
– Быть может, мне посчастливится услышать игру господина министра Двора во время какого-нибудь празднества? Я всегда считала, что научиться играть на японском кото совсем нетрудно, ведь на нем играют теперь даже бедные жители гор. Но, очевидно, в руках подлинного мастера оно звучит совершенно иначе.
Видя, что девушка заинтересована не на шутку, министр говорит:
– Да, это так. Японское кото называют еще и восточным, как бы подчеркивая тем самым некоторую его провинциальность. Однако именно в Книжное отделение обращается Государь во время всех дворцовых празднеств. И может ли быть иначе? Не знаю, как обстоит дело в других странах, но в Ямато кото считается прародителем всех музыкальных инструментов. Министр же владеет им лучше кого бы то ни было, так что более подходящего учителя вам не найти. Разумеется, он удостоит нас своим посещением при первом же удобном случае. Но не надейтесь, что вы сумеете уловить приемы его игры. У всякого мастера есть свои тайны, и он не любит, когда в них проникают другие. Так или иначе, полагаю, что в ближайшее время у вас появится возможность самой услышать его.
Беседуя с девушкой, министр перебирал струны кото, и оно звучало поразительно ярко и изысканно. «Не верится, что кто-то может играть лучше», – думала юная госпожа, и мысли ее снова и снова устремлялись к отцу.
Внимая звукам кото, она размышляла о том, когда, в каком мире дозволено ей будет вот так же сидеть рядом с родным отцом и слушать его игру.
– На реке Нуки изголовье мягкое из сплетенных рук… – нежным голосом поет Гэндзи.
Дойдя до слов: «Как меня с супругом разлучил отец…», он улыбается и, используя прием «перебирание осоки», мягко пробегает пальцами по струнам. Невыразимо прекрасно звучит кото в его руках.
– Теперь сыграйте вы! – настаивает он. – Излишняя застенчивость часто становится помехой на пути к совершенству. Я же не прошу вас играть «Песню о любви к супругу», зная, что многие женщины предпочитают таить ее в глубине души. Но остальные мелодии можно играть в любом случае и без всякого стеснения.
Однако девушка не притрагивается к кото, опасаясь сфальшивить. Музыке училась она в провинциальной глуши, у старухи, считавшейся отпрыском высочайшего рода и родившейся – по не вполне надежным сведениям – в столице. Забыв обо всем на свете – «Только бы господин министр не перестал играть! Может быть, мне удастся запомнить эту мелодию», – девушка приближается к нему.
– Какой ветер помогает вашим струнам так звучать?
Она прислушивается, склонившись, невыразимо прекрасная в падающем на нее свете фонарей.
– Чудесный ветер, трогающий струны души того, кто не туг на ухо, – улыбнувшись, отвечает министр, пододвигая к девушке кото.
Она смущается, но присутствие дам мешает Гэндзи продолжать в том же тоне.
– Кажется, юноши разошлись, не успев сполна насладиться красотою цветущей гвоздики… Пожалуй, мне следует показать этот сад и министру Двора. Ведь все в этом мире так непрочно… Помню, как однажды он рассказывал мне о вас. Кажется, что это было совсем недавно, – говорит министр с видом крайне растроганным.
– Кто сумел уловить
В красках нежной гвоздики ту давнюю
Прелесть «вечного лета»,
Тот непременно душою
Устремится к старой ограде…
Именно это и тревожит меня, хотя крайне досадно, что вы принуждены сидеть здесь взаперти, словно в коконе (223).
Заплакав, девушка отвечает:
– Когда-то росла
Возле бедной хижины горной
Эта гвоздика.
Но теперь – кто захочет узнать,
Куда ее корни уходят?
Ее голосок так трепетно-нежен, что она кажется совсем юной.
– Ах, лучше бы я не приходил сюда. – сетует министр, с трудом скрывая волнение.
Опасаясь, что слишком частые посещения покажутся дамам подозрительными, Гэндзи старался как можно реже заходить в Западный флигель, зато не упускал случая писать к девушке. Он помышлял о ней беспрестанно. «Для чего, – недоумевал он, – я сам лишил себя покоя, позволив новой страсти овладеть моим сердцем? К чему такие мучения?»
Разумеется, он мог и не противиться искушению, но это наверняка вызвало бы всеобщее неодобрение, которого последствия оказались бы губительными не только для него самого, но и для нее. Как ни сильно было его чувство к девушке, Гэндзи и помыслить не мог о том, чтобы поставить ее наравне с госпожой Весенних покоев. А любое другое положение было для нее слишком низким. Несомненно, мало кто пользовался таким влиянием в мире, как он, но разве почетно числиться одной из последних женщин, живущих под его покровительством? Уж лучше стать любимой женой простого советника. Прекрасно все это понимая, Гэндзи испытывал сильнейшую жалость к девушке. «Пожалуй, следовало бы все же отдать ее принцу Хёбукё или Удайсё. Супруг заберет ее к себе, она будет далеко, и страдания мои прекратятся. Да, как это ни тяжело, лучшего выхода я не вижу…. – иногда думал он.
Тем не менее он продолжал наведываться в Западный флигель и под предлогом обучения юной госпожи игре на кото виделся с ней теперь даже чаще прежнего. Однако он ни на миг не забывал о приличиях, и девушка, сначала робевшая в его присутствии, постепенно успокоилась, привыкла к нему и перестала дичиться. Мило смущаясь, отвечала она на его вопросы и с каждым днем казалась Гэндзи все более привлекательной. Не имея сил расстаться с ней, он старался не вспоминать о принятом было решении.
«Не лучше ли, выбрав юной госпоже супруга, оставить ее здесь. – думал он иногда. – Окружить нежными заботами, а самому встречаться с ней тайком, когда обстоятельства будут тому благоприятствовать. Быть может, мне удастся уговорить ее и удовлетворить свое желание? При нынешней неискушенности юной госпожи в мирских делах почти невозможно принудить ее откликнуться на мои чувства. Но как только проникнет она в душу вещей и не будет причин жалеть ее, меня не остановит самый суровый хранитель застав (224). Лишь бы удалось смягчить ее сердце, тогда как бы ее ни охраняли…»
Право, трудно не осудить его за подобные мысли.
Впрочем, министр не мог не понимать, что, даже если ему удастся осуществить свой замысел, его ждут лишь новые волнения и муки. Словом, найти выход было нелегко. Вряд ли он когда-нибудь бывал в более затруднительном положении.
Тем временем министру Двора стало известно, что не только его домочадцы отказываются считаться с его новой дочерью, но и в мире смеются над ней и злословят. Услыхав от Бэн-но сёсё, что сам Великий министр изволил его расспрашивать, министр Двора сказал:
– Я действительно взял к себе в дом девушку из провинции, о которой до сих пор никто не слышал. Удивительно, что Великий министр, вовсе не склонный к злословию, проявляет такой интерес к нашему дому и пользуется любой возможностью, дабы унизить меня. Впрочем, я почитаю за честь…
– Говорят, что особа, которую поселил Великий министр в своем Западном флигеле, само совершенство. Принц Хёбукё очень увлечен ею и страдает. Полагают, что она необыкновенно хороша собой, – сообщает Бэн-но сёсё.
– А что еще могут говорить о дочери Великого министра? Увы, так уж устроены люди. Скорее всего в ней нет ничего особенного. Обладай она всеми приписываемыми ей достоинствами, мы услыхали бы о ней гораздо раньше. Да, что и говорить, как ни безупречен Великий министр и как ни высоко его положение в мире, он, к сожалению, небогат потомством, и это не может его не волновать. Будь у него дочь от столь почитаемой им супруги, он лелеял бы ее безмерно, и наверняка она выросла бы истинным совершенством, но, увы… От девочки, рожденной госпожой Акаси, можно ожидать многого, хотя положение ее матери и невысоко. Я уверен в необычности ее предопределения. А эта новая дочь, возможно, и не его вовсе. Министр ведь человек со странностями, кто знает, какими соображениями он руководствовался на сей раз. – говорит министр Двора пренебрежительным тоном.
– И все же хотелось бы знать, на ком остановит он свой выбор? Думаю, что успех ждет принца Хёбукё. Они всегда были близки, к тому же принц обладает всеми качествами, необходимыми для того, чтобы стать прекрасным зятем, – замечает министр и снова с сожалением вспоминает о собственной дочери. Ведь он и сам мог бы ходить теперь с многозначительным видом, и многие трепетали бы в ожидании его решения. Но как ни велика была его досада, министр не желал отдавать дочь Тюдзё, пока тот не достигнет соответствующего ранга. Разумеется, если бы Великий министр изволил обнаружить свою заинтересованность и лично просил за сына, он немедля дал бы согласие. Но, к величайшему огорчению министра Двора, ни сам юноша, ни его близкие не предпринимали никаких шагов к сближению.
Взволнованный мыслями о дочери, министр тут же, без всякого предупреждения, отправился в ее покои. Его сопровождал Бэн-но сёсё.
Когда они вошли, девушка дремала. В легком нижнем платье, как будто вовсе и не страдая от жары, она лежала, хрупкая и прелестная, Подложив под голову руку, изящные пальчики которой сжимали веер. Сквозь тонкую ткань просвечивало нежное тело. Отброшенные назад волосы, не такие уж длинные и не слишком густые, были необыкновенно хороши. Дамы тоже спали, устроившись за ширмами и занавесями, и проснулись не сразу. Только когда министр постучал веером, девушка подняла голову и устремила на отца невинно-вопрошающий взгляд своих прекрасных глаз. Щеки ее окрасились румянцем, отчего она стала еще миловиднее. Министр был восхищен.
– Разве я не предупреждал вас, что дурно «отдаваться дремоте»? (225) А вы к тому же так легко одеты… Отчего рядом нет никого из дам? Женщина должна быть осторожной, чтобы никто не мог застать ее врасплох. Ничто так не умаляет достоинства благородной особы, как неосмотрительность и легкомыслие. Впрочем, вряд ли кому-нибудь понравится женщина рассудительная и суровая, которая постоянно шепчет молитвы Фудо и делает руками канонические жесты. Или, скажем, женщина, которая всегда, даже с самыми близкими людьми, держится церемонно и высокомерно. На первый взгляд она может показаться благородной, но нельзя не пожелать ей большей мягкости и душевной простоты. К примеру, Великий министр, насколько мне известно, весьма широко подходит к воспитанию своей младшей дочери, которую прочит в государыни. Стараясь обогатить ее ум всеми познаниями, приличными ее полу, он не позволяет ей сосредоточиваться на чем-то одном, одновременно следя за тем, чтобы знания ее ни в коем случае не были поверхностными и неосновательными. По-своему он прав. И все же, поскольку каждый человек и в делах, и в помышлениях своих имеет особые, ему лишь свойственные пристрастия, плоды такого воспитания могут быть совершенно различны. Хотелось бы мне посмотреть, какой будет эта девочка, когда вырастет и появится во Дворце.
Мне так и не удалось осуществить своих замыслов относительно вашего будущего, и остается думать лишь о том, как уберечь вас от всеобщего посмеяния. Увы, я достаточно наслышан о превратностях человеческих судеб. Не прислушивайтесь же к «людским жалобам» (226) и не верьте сладкоречивым любезникам. Во всем положитесь на меня, ибо у меня есть свои соображения, – говорил министр Двора, с невольным восхищением глядя на свою очаровательную дочь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46