Проснитесь! Свет зажегся.– Не хочу!– Но он зажегся, вы сами сказали.– Я этого не вынесу, – прошептала она. – Мы были такой счастливой семьей... А теперь все превратилось в грязь. И мне ее не смыть, остается только делать вид, продолжать делать вид, что...– Притворяйтесь на здоровье, я вам не помеха, но хочу заметить, что вы все видите в искаженном, преувеличенном свете. Ваша жизнь не рухнула с небес в грязь только потому, что О'Горман проявил интерес к мужчине. Вы жили не на небе, а пониже, как все остальные. И грязь эта, кстати, не обязательно такая уж грязная. Вы не трагическая героиня с роковой судьбой, а О'Горман не герой и не злодей, он был всего лишь несчастным человеком. Когда мы с вами разговаривали в прошлый раз, вы назвали себя реалисткой. Вы по-прежнему о себе такого мнения?– Не знаю. Раньше я справлялась со своей жизнью.– Потому что брали на себя ответственность за О'Гормана?– Да.– То есть жертвовали собой, чтобы скрыть слабость и ошибки О'Гормана. А теперь, когда поняли, что жертва была напрасной, не в состоянии признаться в этом? Вы заявляете, гордо выпрямившись, что вас зовут миссис Патрик О'Горман, и тут же шепчете про грязь. Когда вы придете к компромиссу?– Вас это не касается.– Теперь касается.Она посмотрела на него с некоторым испугом.– Что вы собираетесь делать?– А что мне остается делать? – устало спросил он. – Ждать, когда вам надоест кидаться из одной крайности в другую и вы примиритесь с чем-нибудь похуже рая, но лучше ада. Как вы думаете, возможно такое?– Не знаю. Я не могу говорить об этом здесь и сейчас.– Почему?– Уже темно. Надо позвать детей. – Она встала, но неуверенно и так же неуверенно спросила: – Вы поужинаете с нами?– С радостью. Но в другой раз. Не хочу, чтобы дети восприняли меня как незваного гостя. Это место принадлежит им, вам и О'Горману. Я подожду, пока найду место, которое вы и дети разделите со мной.– Пожалуйста, не говорите так. Мы едва знакомы.– В прошлый раз вы сказали кое-что, с чем я согласился. Вы сказали, что я слишком стар для любви. Теперь все иначе. Теперь мне кажется, что я был слишком молод и одинок, чтобы полюбить по-настоящему.Она отвернулась, наклонив голову, и он увидел белую полоску шеи, резко контрастировавшую с загаром лица.– У нас нет ничего общего. Ничего.– Откуда вы знаете?– Джон Ронда рассказывал мне о вас – где вы жили, чем занимались. Это не для меня, и я не настолько глупа, чтобы надеяться изменить вас.– Я уже меняюсь.– И давно? – Она улыбнулась, но глаза ее оставались печальными. – Вы действительно чересчур романтичны. Люди не меняются по желанию, даже и по собственному.– Вы слишком долго были несчастной, Марта. Вы разочарованы.– А что, можно снова очароваться?– За других не поручусь, но со мной это произошло.– Давно?– Не очень.– Как?– Не знаю.Он не знал как, но помнил с точностью до минуты когда. Аромат сосен, луна, висящая над деревьями, как золотая дыня, звезды, рассыпавшиеся по небу ясным дождем. И голос Сестры Благодать с оттенком нетерпения: "Можно подумать, вы в первый раз видите небо". – "Пожалуй, так оно и есть". – "Но оно каждую ночь такое". – "Я бы не сказал". – "А вдруг на вас снисходит откровение свыше?" – "Я восхищаюсь вселенной".Марта смотрела на него с интересом и тревогой.– Что с вами случилось, Джо?– Наверное, я снова влюбился в жизнь, стал частью мира после долгого отсутствия. Самое смешное, что произошло это в месте, из которого все мирское тщательно изгоняется.– В Башне?– Да. – Он смотрел, как догорает закат. – После разговора с вами на прошлой неделе я снова там был.– Вы видели Сестру Благодать? Спрашивали, зачем она просила отыскать Патрика?– Спрашивал. Но она не ответила. Я даже не уверен, что она меня слышала.– Почему? Она была больна?– В каком-то смысле да. Ее заразили страхом.– Чего она боится?– Что не попадет в рай. Общаясь со мной по-человечески, она совершила тяжкий грех. К тому же она скрыла от других, что у нее есть деньги, а деньги для Учителя – нечто одновременно грязное и святое. Он странный человек – сильный, властный, безумный, разумеется. Его влияние на окружающих слабеет, и чем меньше рядом становится последователей, тем яростнее и громче он проклинает. Даже наиболее преданные ему люди, такие, как его собственная жена или Сестра Благодать, устали. Что касается молодых, то для них уход из Башни – вопрос времени.Он вспомнил окаменевшее лицо Сестры Смирение, ведущей на кухню трех послушных детей с непокорными глазами, обиженный голос Матери Пуресы, давно ускользнувшей из Башни и обитающей в светлых комнатах своего детства вместе с преданным Каприотом.– Вы туда вернетесь? – спросила Марта.– Да, я обещал. Кроме того, мне нужно сообщить Сестре Благодать, что человек, которого я по ее просьбе разыскивал, мертв.– Вы не скажете о письме?– Нет.– Никому?– Никому. – Куинн поднялся. – Мне пора идти.– Да.– Когда я вас снова увижу, Марта?– Не знаю. У меня в голове все перепуталось из-за письма и... из-за того, что вы сказали.– Вы сюда приехали сегодня, чтобы спрятаться от меня?– Да.– Жалеете, что я вас разыскал?– Пожалуйста, не спрашивайте. Я ничего не понимаю.– Хорошо.Дойдя до машины, он оглянулся. Марта зажигала костер, и в свете пламени ее лицо было молодым, теплым и радостным, как во время разговора в больничном кафетерии, когда она вспоминала о прежних счастливых днях. * * * – Мы слышали, что машина уехала, и пришли, – сказал Ричард, с любопытством глядя на мать. – Кто этот человек?– Мой друг, – ответила Марта.– У тебя разве есть друзья мужчины?– А ты хотел бы, чтобы они появились?– Наверное, да, – сказал Ричард, подумав.– Но так не бывает, мамы не дружат с мужчинами, – серьезно возразила Салли.Марта положила дочери руку на плечо.– Бывает, когда у мамы больше нет мужа.– Почему?– Многие мужчины и женщины влюбляются друг в друга и женятся.– И потом у них рождаются дети?– Иногда.– Сколько у тебя будет детей?Тут вмешался Ричард.– Из всех глупых вопросов, которые я за свою жизнь слышал, этот – самый глупый, – с презрением заявил он. – У старых и седых детей не бывает.– Ты не очень-то вежлив, – сказала Марта более резко, чем хотела.– Мам, ты что?– А то, что ты мог бы для разнообразия быть иногда поласковее.– Но я не хотел тебя обидеть!– Волосы у меня, кстати, не седые, а темно-русые.– "Старый и седой" – так все говорят о взрослых! Я не имел в виду тебя.– Меня не интересует, что говорят все, особенно когда это неправда.– Какая тебя муха укусила? Сказать ничего нельзя. Мы будем ужинать или нет?– Ешьте сами. Я от вас устала.Ричард смотрел на нее округлившимися от удивления глазами.– И это говорит родная мать. Ну и дела!Когда дети заснули, Марта достала из рюкзака зеркало и долго сидела, разглядывая свое лицо при свете огня. Она давно уже не смотрела на себя с интересом, и то, что увидела сейчас, привело ее в уныние. Это было заурядное, круглое лицо, из тех, что нравятся пожилым вдовцам с детьми, которым нужна хозяйка в дом, но никак не одиноким молодым людям вроде Куинна."Идиотка, – подумала она. – В какой-то момент я ему почти поверила. Ричард подоспел вовремя". Глава 15 Путь Куинна в мотель лежал мимо здания, где размещалась редакция "Чикото ньюз". В ее окнах горел свет.Он не горел желанием видеть Ронду, поскольку должен был скрывать от него слишком много. Но Ронда наверняка знал, что он снова в городе, и Куинн решил зайти, чтобы избежать подозрений.Ронда был один и читал "Сан-Франциско кроникл", потягивая из жестянки пиво.– Привет, Куинн, Садитесь, чувствуйте себя как дома. Пива хотите?– Нет, спасибо.– Мне уже донесли, что вы вернулись в наш славный город. Что поделывали на прошлой неделе? Пробивались к истине?– Нет, – ответил Куинн. – Нянчил одного псевдоадмирала в Сан-Феличе.– Новости есть?– Какие?– Вы прекрасно знаете какие. Есть что-нибудь новое об О'Гормане?– Ничего, что можно было бы напечатать. Слухи, мнения, воспоминания и никаких конкретных доказательств. Я начинаю склоняться к вашей теории бродяги.– Да? – польщенно и недоверчиво спросил Ронда.– Она больше других соответствует фактам.– Дело только в этом?– Да. А что?– Ничего. Проверяю вас на тот случай, если вы разузнали что-то, но предпочитаете держать в секрете. – Ронда швырнул пустую жестянку в мусорную корзину. – Поскольку все сведения вы получили от меня, с вашей стороны было бы нехорошо скрывать что-нибудь, согласны?– Конечно, согласен, – сказал Куинн, честно глядя ему в глаза. – Я целиком и полностью за хорошее поведение.– Я серьезно, Куинн.– Я тоже.– Тогда говорите серьезно!– Ладно.– Пойдем по второму кругу. Чем вы занимались всю неделю?– Я уже ответил, подвизался у адмирала в Сан-Феличе. – Куинн понимал, что должен сообщить что-нибудь Ронде, чтобы тот успокоился. – Разговаривал один раз с сестрой Альберты Хейвуд Руфью и узнал кое-что если не об О'Гормане, то об Альберте Хейвуд. Но еще больше я о ней узнал, когда съездил в тюрьму Теколото.– Вы виделись с Альбертой? С ней самой?– Да.– Черт побери, я столько лет пытаюсь к ней прорваться! Как вам это удалось?– У меня есть лицензия, выданная в штате Невада, она всегда неплохо действует на стражей закона.– Ну как Альберта? – возбужденно спросил Ронда. – Сказала что-нибудь интересное? О чем вы говорили?– Об О'Гормане.– Да вы что? Как раз это мне... – Не ликуйте. Она весьма своеобразно отзывалась о нем.– То есть?– У нее идея, что шум вокруг О'Гормана ее и погубил: она-де увлеклась вместе со всеми расследованием, стала невнимательна в работе и допустила в конце концов ту самую ошибку, которая стоила ей свободы. По ее словам, О'Горман исчез, чтобы отомстить ей за высокомерие или за то, что его уволил в свое время Джордж.– Альберта во всем винит О'Гормана?– Да.– Но это безумие, – сказал Ронда. – Помимо прочего это означает, что О'Горман знал о ее проказах за месяц до того, как к ней пришли ревизоры, и рассчитал, какой эффект произведет на нее шум от его исчезновения. Она понимает, что это невозможно?– Альберта думает не о возможностях, а о собственной судьбе, и, как я сказал, весьма своеобразно. Она отказывается верить, что О'Горман мертв, потому что, по ее словам, если его убили, ей некого винить в своем несчастье. Она должна верить в то, что О'Горман исчез, чтобы отомстить. Без О'Гормана ей придется предъявить счет себе, а к этому она пока не готова, да и не будет готова никогда.– Значит, она спятила?– Похоже на то.– Почему?– Пять лет в камере меня бы доконали, – сказал Куинн. – Ей, видимо, тоже хватило.Он вспомнил зал свиданий в Теколото и почувствовал презрение и неприязнь, но не к Альберте Хейвуд, а к обществу, которое отторгает часть себя самого и удивляется потом, что с ним неладно.Ронда ходил взад и вперед по комнате, будто в камере находился он.– Этого я напечатать не могу. Слишком многим не понравится.– Вот именно.– Джордж Хейвуд в курсе?– Наверняка. Он у нее бывает каждый месяц.– Кто вам сказал?– Разные люди, включая саму Альберту. Ей посещения Джорджа в тягость, да и ему нелегко, но он продолжает ездить.– Значит, он притворялся, что порвал с ней, чтобы сбить с толку мать?– Не исключено, что кого-нибудь еще.– Джордж странный человек, – сказал Ронда, хмурясь и глядя в потолок. – Я его не понимаю. То он такой скрытный, что не скажет, какое сегодня число, а то вдруг хватает меня за пуговицу и рассказывает полчаса, как поедет на Гавайи. Зачем?– Чтобы вы напечатали это в газете. Так я думаю.– Но он никогда не давал нам материала для светской хроники, поднимал крик, если его имя упоминалось в списке гостей на званом обеде. Откуда этот поворот на сто восемьдесят градусов?– Ему очень хочется, чтобы все знали о его поездке на Гавайи.– "Наш плейбой" и все такое? Нет. Это не похоже на Джорджа.– Многое из того, что Джордж сейчас делает, на него не похоже, – сказал Куинн. – Зачем-то ему это надо. Ну, мне пора. Я и так вас задержал.Ронда открыл очередную жестянку пива.– Куда спешить? Я повздорил с женой и отсиживаюсь, пока она не остынет. Составьте мне компанию. Как насчет пива?– Так же, спасибо.– Между прочим, вы после приезда видели Марту О'Горман?– А в чем дело?– Да так. Жена звонила ей в больницу днем, чтобы пригласить на ужин в воскресенье, и ей сказали, что Марта больна, а когда жена поехала к ней домой, чтобы помочь, ни Марты, ни детей, ни машины не было. Я думал, вы знаете, где она.– Вы чересчур высокого мнения о моей проницательности. Пока, Ронда.– Стойте! – Ронда вдумчиво глядел на пиво. – У меня предчувствие. Насчет вас, Куинн. И оно говорит мне, что вы кое о чем узнали. И скорее всего, о чем-то важном. Нехорошо скрывать это от меня после всего, что я для вас сделал. Я ведь ваш лучший друг. Я дал вам полное досье О'Гормана.– Да, мы с вами друзья не разлить водой, – сказал Куинн. – И вот вам мой дружеский совет: ложитесь спать. А что касается предчувствия, то выпейте аспирин, может, пройдет.– Вы так думаете?– Иногда я ошибаюсь.– Сейчас вы точно ошибаетесь. Думаете провести старого газетного волка? У меня интуиция!Поднявшись, чтобы проводить Куинна, Ронда наткнулся на угол стола, и Куинн подумал, что сила его интуиции находится в прямой зависимости от количества выпитого.Он был рад снова выйти на воздух. Дул свежий ветер, и пустынный днем город наполнился после захода солнца. Все магазины были открыты, перед кинотеатрами выстроились очереди. Машины, набитые подростками, колесили по улицам, оглушая прохожих гудками, визгом шин и криками радио.В мотеле Куинн поставил машину в гараж и закрывал дверь, когда кто-то позвал его из-за куста жасмина:– Мистер Куинн! Джо!Он обернулся и увидел Вилли Кинг, прислонившуюся к стенке гаража, словно ей было нехорошо. Она смотрела на Куинна остекленевшими глазами, и лицо у нее было таким же белым, как цветы на кустах.– Я вас жду. Давно, – сказала она, – целую вечность. Я не знаю, что делать.– Устраиваете очередное представление, Вилли?– Нет! Нет! Это правда.– Настоящая правда?– Бросьте! Всегда заметно, когда человек врет, а когда нет.– В вашем случае – не всегда.– Ну что ж, – сказала она, стараясь говорить с достоинством, – тогда не смею вас больше беспокоить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30