Он знает, что Ирен была там, в холле. Заметила ли она что-нибудь? Если да, то что собирается предпринять? Вот уж, без преувеличения, вопрос жизни и смерти. Ирен не могла оставить этот вопрос без ответа, понадеявшись, что Эдик примет её молчание за неведение. С его страстью к лицедейству, воспринимая мир, как подмостки, сколоченные для его бенефиса, он обладал невероятно чутким ухом, потрясающей способностью чувствовать реакцию публики. Попробуй Ирен вести себя так, будто ничего не произошло, и он, моментально распознав фальшь, пришёл бы к очевидному выводу: она ЗНАЕТ. Она стала бы для него воплощением смертельной опасности, бомбой со скрытым часовым механизмом. А Ирен вовсе не хотела ни мучить Эдика, ни подвергать их дружбу такому непосильному испытанию.Что ж, теперь ему известно то немногое, что она знает. Известно, что она не собирается ничего предпринимать… Честно говоря, и после разговора с Эдиком сомнения не покинули Ирен. Не покинули, хотя его поведение самым убедительным образом свидетельствовало о его невиновности, хотя его лицо, каждое его слово дышали искренностью. Если бы она не знала о лицедейском даре, об актёрском чутьё Эдика, ему невозможно было бы не поверить. Но знание оставляло лазейку для сомнения. Во-первых, пресловутый Эдиков дар, а во-вторых… Во-вторых, три прочих претендента годились на роль убийцы ещё меньше Эдика. Сама мысль о том, что кто-то из них способен лишить человека жизни, казалась смехотворной.«И все же убил кто-то из четверых… Кто?»Ирен помотала головой, отгоняя навязчивый вопрос, и, почувствовав озноб, поплотнее запахнула пальто. Все, она решила больше не думать об этом! С Эдиком она поговорила, главную заботу сняла, а дела остальных её не касаются. Нет, остальные трое ей тоже симпатичны, Ирен охотно развеяла бы их тревогу, но не настолько она с ними накоротке, чтобы затеять такой деликатный разговор. «Знаешь, я предполагаю, что ты можешь оказаться убийцей, но ты не волнуйся, я не собираюсь поднимать по этому поводу переполох». Хорошенькое признание. И между прочим, от него за версту несёт провокацией.«Провокация? Почему мне пришло в голову это слово? На что может спровоцировать такой разговор? На новое убийство? Почему мои мысли постоянно возвращаются на этот путь? Почему со вчерашнего вечера меня не покидает ощущение опасности, предчувствие беды? Вот и сегодня, в разговоре с Эдиком ляпнула: „если со мной что-нибудь случится…“ Ведь не думаю же я, в самом деле, что один из этих четверых способен меня убить? Бог мой, они же не кровавые злодеи, а милые, славные люди, они прекрасно ко мне относятся… Пусть кто-то из них убил того субъекта, но тот наверняка был бандитом, он даже мёртвый напоминал опасного хищника. Столкнёшься с таким на узкой дорожке, и станет уже не до интеллигентских заморочек. Тут или ты, или он. Но я-то — другое дело…»Подойдя к метро, Ирен по лёгкому головокружению и сердцебиению поняла, что у неё опять подскочила температура. «Пожалуй, за тридцать девять будет. Ещё сорок минут тряски в набитом вагоне, и я — труп. Лучше возьму такси». Но поймать такси в час пик, да ещё у вокзала, оказалось непросто. Через десять минут Ирен сдалась и побрела к ближайшему кафе, чтобы выпить аспирина, горячего кофе и подождать, пока ей не полегчает.«Ну вот, думала обернуться за два часа, и застряла неизвестно на сколько. Как бы меня Лиска не хватилась! Конечно, она думает, что я сплю, но может и заглянуть, проверить… Не дай Бог, позвонит Петеньке!» Мысль о Петеньке вызвала чувство вины, нежность и смутное, не передаваемое словами ощущение — будто сердца коснулась мягкая и пушистая тёплая лапка. «Бедный Петенька! Как он не хотел уезжать! Какого труда мне стоило убедить его, что за мной прекрасно поухаживает Лиска, что мы должны уберечь от заразы малыша. Как они там справляются вдвоём?»Наконец Ирен почувствовала себя сносно и без опаски рассталась с неудобным пластиковым стулом и убогим кафе, где нашла временное пристанище. Людской поток уже схлынул, и ей удалось быстро остановить машину.В салоне она задремала, но вскоре мерное покачивание и запах бензина спровоцировали приступ дурноты. Ирен часто укачивало в машинах, потому она и предпочитала метро, несмотря на все его неудобства. Иногда ей удавалось побороть тошноту, пососав леденец, но сегодня номер не прошёл — с каждой минутой потребность в пакетике становилась все настоятельнее. Не дотерпев до дома каких-нибудь пяти минут, Ирен сдавленно попросила водителя остановиться, быстро сунула ему в руку сотенную бумажку и выскочила, прижимая к лицу платок.Остаток пути, минут двадцать неспешным шагом, она решила одолеть пешком. В этот час её любимая аллея была пуста. Ранняя темнота и холод разогнали моционствующих пенсионеров и родителей с колясками. Даже компании подростков и влюблённые парочки предпочли тёплые подъезды. А Ирен нравились холод и темнота. Нравилась пустынность аллеи. Нравилось одиночество. Да, теперь, когда у неё появились Петенька и малыш, одиночество больше не вызывало у неё протеста. Оно манило её, как манит прохладное море в жаркий день.«А умный в одиночестве ходит кругами, он ценит одиночество превыше всего», — тихонько пропела Ирен и свернула с аллеи к параллельной улице. До дома оставалось метров сто, но перейти через дорогу было удобнее здесь, чтобы не месить грязь на газоне. Ирен ступила на проезжую часть и наискосок двинулась к дому. Она услышала шум мотора, но даже не обернулась. Дорога была пуста, места хватало, а она уже пересекла разделительную линию и шла по встречной полосе. И только в последний миг, когда полу её пальто уже толкнул воздушный поток, почувствовала неладное.Но было уже поздно. 7 Виктор Бекушев не любил понедельники. Не из суеверия — как человек сугубо прагматический, он не верил в приметы, гороскопы, счастливые числа и прочую каббалистику, — а на основании личного опыта. Подметив когда-то, что по понедельникам безрезультатной беготни и суеты выпадает больше, чем в другие дни, Виктор не поленился изучить свои рабочие блокноты и собрать статистику, убедительно подтвердившую его субъективное ощущение. Так под иррациональную неприязнь к первому дню недели была подведена рациональная база, хотя природа понедельничного феномена так и осталась нераскрытой.Но, какими бы бесплодными ни были прошлые понедельники, нынешний затмил все. Целый день Виктор провёл в тщетных попытках выудить из работников трех проклятых фирм проклятого особняка хоть какую-то полезную информацию, но так и не получил ни единой зацепки. А ведь поначалу казалось, что обстоятельства ему благоприятствуют. Оказаться на месте сбора всех подозреваемых в ту минуту, когда им сообщают о новом убийстве, — редкая удача для сыщика. Испуг, ошеломление, растерянность, шок выбивают людей из колеи, они забывают о присутствии постороннего, о самоконтроле, бросают неосторожные реплики, а то и вовсе пускаются в откровения, каких при иных обстоятельствах от окружения жертвы не дождёшься. Да и убийца может ненароком себя обозначить. Казалось бы, наблюдай за присутствующими, слушай, анализируй, и обязательно получишь подсказку.Ан нет! Понедельник и тут подгадил. Пока Виктор ставил в известность начальство, договаривался о разделении труда с Халецким, взявшим на себя беседу с соседями и родственниками Морозовой, а также визит к районным оперативникам, выезжавшим на место происшествия, коллеги покойной наклюкались до положения риз и для дальнейшей беседы оказались непригодны. Виктор чуть не надорвался, пытаясь вывести художников и рекламистов из пьяного транса, но, кроме рыданий и невнятных славословий Ирине Морозовой, ничего не услышал.Когда Бекушев выбился из сил и пал духом, в конференц-зал рекламного агентства, где Виктор опрашивал невменяемых сотрудников убитой, позвонил Халецкий.— Пых! Я на сегодня отстрелялся. Тебе ещё долго?Бекушев мрачно сообщил, что готов закончить хоть сейчас.— Чудненько! — обрадовался Борис, не давая коллеге времени пожаловаться на тяготы жизни. — Встречаемся через полчаса возле «Макдональдса» у метро «Проспект Мира».Короткие гудки бесцеремонно оборвали Виктора, собиравшегося спросить, чем Халецкого не устраивает «Макдональдс» на Пушкинской, поближе к родной конторе, и выразить сомнение, успеет ли он добраться до проспекта Мира за полчаса. С чувством посмотрев на пищащую телефонную трубку, Виктор швырнул её на аппарат, торопливо оделся, запер конференц-зал и побежал к метро.Как оказалось, торопился он напрасно. Во-первых, дорога до указанного заведения заняла двадцать пять минут, во-вторых, Халецкий на десять минут опоздал. В итоге Виктор четверть часа мёрз на сыром ветру, топчась на ступеньках и проклиная Бориса, погоду и старуху-попрошайку, которая вцепилась в него натуральным клещом. Профессиональная методика вымогательства последней была рассчитана не на жалость, а на брезгливость жертвы: старуха приближалась к «добыче» вплотную, хватала за рукав и тянула своё тоскливое «Подайте, люди добрые», дыша в лицо невыносимым зловонием. Стряхнув с себя попрошайку в третий раз, Виктор не выдержал и сунул ей под нос служебное удостоверение. Бабку тут же как ветром сдуло. Тут и Халецкий появился.— О! А я думал мне тебя ждать придётся, не рассчитал маленько, — бросил он с ходу, лишив Виктора возможности выразить законное негодование. — Пошли, подзаправимся, а то у меня кишки от голода сводит.— Тоже мне, новость! — буркнул Виктор, послушно двинувшись следом. — По-моему, они у тебя всю жизнь в сведённом состоянии. Скажи лучше, удалось тебе что-нибудь нарыть?— Э нет! Рассказывай ты первый. А сначала найди отдельный столик, чтобы нам болтать не мешали, — дал задание Борис, а сам пристроился в хвост небольшой очереди.Подходящий столик нашёлся на втором этаже. Окно, стена и тумба для подносов, ограждавшие его с трех сторон, обеспечивали максимальную уединённость, какой только можно было ожидать в тесном зале. Виктору повезло — он углядел этот райский уголок в ту минуту, когда занимавшая его парочка собралась уходить.— Ну, ты и спрятался! — прокомментировал Халецкий, плюхнув на стол поднос. — Не иначе, как мои профессиональные навыки проверяешь? Есть, есть ещё песок в песочницах! Ну, чем порадуешь, друже?— Нечем мне тебя порадовать, — мрачно сказал Виктор. — Меня целый день преследовало ощущение, будто я опрашиваю обитателей то ли сумасшедшего дома, то ли вытрезвителя. Знаешь, как я узнал об убийстве Морозовой? Cижу себе в конференц-зале, разговариваю с девицей из дизайн-студии. Вдруг открывается дверь — заметь, без стука, — и входит Вязников, директор «почтовиков». Ни слова не говоря, направляется прямо к бару, достаёт литровую фигурную бутылку сувенирной водки и в три глотка её ополовинивает. У меня челюсть отвалилась, не соображу, что сказать: то ли возмутиться такой беспримерной наглостью, то ли поинтересоваться, в чем дело. Пока собирался с мыслями, девица, с которой мы беседовали, спрашивает: Эдик, мол, что случилось? Он повернулся, лицо — чисто посмертная маска, я даже не припомню, видел ли когда что-нибудь подобное… И голос безжизненный, куда там ожившим киношным трупам! «Ирен убили». Девица побелела и застыла, как чучело со стеклянными глазами. Пока я пытался привести её в чувство, Эдик ушёл. Ушёл, что характерно, звеня бутылками, — но это я потом, задним числом припомнил. А девица между тем отмерла и забилась в истерике. Рыдала, выла, молотила по мне кулачками. Я побежал за армянином, дантистом этим. Хоть и зубной, думаю, а все-таки врач. Потом к рекламщикам — узнать, откуда известно про Морозову. Они послали меня к Полине, которая разговаривала по телефону с соседкой убитой. У этой Полины уже заплетался язык, но я опять-таки не всполошился, решил — от потрясения. Пошёл в свой временный кабинет, переговорил с Песичем, потом с тобой, а когда вернулся, они все до единого были пьяны в стельку — и художники, и «почтовики», и рекламщики. Никогда ещё не видел, чтобы люди так стремительно напивались. Только директор рекламщиков более-менее сохранял человеческий облик. Нет, выпил-то он крепко, но хоть разговаривал членораздельно.— Ну, сказал что-нибудь полезное?— Куда там! По его словам выходит, что сотрудникам агентства легче было совершить коллективное самоубийство, чем поднять руку на Ирен. Во-первых, её проекты приносят агентству львиную долю прибыли. Во-вторых, ту малую толику доходов, которую фирма получает без её непосредственного участия, приносят благодарные клиенты, осчастливленные Морозовой раньше. А в-третьих, насколько я понял, Ирен была человеком поразительной душевной щедрости и широты. Никогда никому не отказывала в помощи — советом, делом, деньгами… Да что там не отказывала — сама предлагала. Буянов, директор, рассказал мне такую историю: он однажды «влетел» на десять тысяч баксов. Въехал в неподходящую иномарку. Дело было через неделю после того, как он перебрался в Москву, знакомых — почти никого, тем более таких, чтобы в долг крупную сумму дали, а деньги нужны срочно — ну, сам понимаешь… Пришёл он на работу совсем никакой, сел за стол, за голову схватился и впал в прострацию. Народ покрутился-покрутился, видит, начальство на вопросы не реагирует, ну и отстал. А потом пришла Ирен и трясла директора до тех пор, пока он ей не признался. Она, ни слова не говоря, исчезла, а через два часа вернулась с деньгами. И от расписки отказалась наотрез.— Надо же, оказывается, святые ещё встречаются! Или это эффект «de mortuis»?— Не думаю. Они, конечно, перепились, как свиньи, но все равно горе выглядело неподдельным. И потом, я ещё в пятницу просил каждого кратко охарактеризовать коллег. О Морозовой все отзывались тепло и уважительно. За единственным исключением…— А, это ты про своего нового кореша Колю? Как он тебе, кстати, на роль убийцы? Может, у него на почве зависти совсем крышу снесло?— Вряд ли. Слишком уж личность комическая. Мелкотравчатая. Такому по плечу мелкая пакость, но не убийство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43