— предугадал продолжение Халецкий. — Стало быть, сами вы исключаете виновность Вязникова? И на чем, позвольте спросить, зиждется ваша уверенность? На личной симпатии или на более прочном фундаменте?В заинтересованном взгляде, который Эжен метнул на Бориса, промелькнуло уважение. Виктор ощутил лёгкий укол зависти: он часами беседовал со свидетелями по этому проклятому делу, но уважительного взгляда ни разу не удостоился.— Я бы сказал, что на более прочном фундаменте, но, боюсь, моё мнение не лишено субъективности, а на обоснование уйдёт слишком много времени. Вы же, как я понял, торопитесь. Так могу я получить ответ на свой вопрос?— Всенепременно. В свете рабочей гипотезы, которую мы сейчас проверяем, Вязников никого не убивал. Однако мы не исключаем, что она может оказаться ошибочной.— Ну что же, такая откровенность заслуживает поощрения. Я, пожалуй, попробую напрячь свою память.Бекушеву ужасно не нравился Кулаков, не нравились его внешний вид, поведение, манера речи и то обстоятельство, что он полностью игнорировал его, Виктора, обращаясь исключительно к Халецкому. А реплика про поощрение и обещание напрячь память прозвучали, как выпендрёж чистой воды. Виктор уже открыл было рот, чтобы как следует припугнуть наглеца, но в ту же секунду Халецкий молча завёл руку за спину и показал ему кулак. И Бекушев промолчал — не столько из почтения к старшему по званию, сколько от изумления: откуда Борис мог знать, что он собирается устроить этому типу выволочку? Оперативный стаж оперативным стажем, но ведь у Халецкого нет глаз на затылке! Так или иначе, Бекушев промолчал, и Эжен без помех начал свой рассказ — неожиданно подробный и, похоже, вполне откровенный:— В пятницу я ушёл с поминок довольно рано. Знаете, мы с самого понедельника регулярно напивались с горя, и в конце концов эта пьяная скорбь стала казаться мне несколько гротескной. В общем, я дождался, пока народ «поплывёт», и тихонько слинял. Прихожу домой, а тут своя пьянка. Мои алкаши давят пузырь в компании Эдика и неизвестной дамы весьма приличного вида. Я удивился и разозлился — на Эдика. Когда он не пришёл на похороны Ирен, мы его самого едва не похоронили. В смысле, уже не надеялись увидеть его живым. Они с Ирен были такими друзьями, что он просто не имел права не явиться, даже если бы лежал со сломанной ногой. А он как ни в чем не бывало лакает водку у меня на кухне, живой и здоровёхонький… Я позвал его в комнату, собирался дать в морду, но дамочка, что сидела с ним, тоже пошла с нами. Пришлось выяснять отношения цивилизованно.— Вязников не представил вам даму?— Представил, но очень скупо. Назвал только имя — Надя. Ни фамилии, ни кем она ему приходится, не сказал. Но они обращались друг к другу, как старинные друзья. Сначала я подумал, играют, а потом понял, что они действительно знакомы целую вечность. И знакомы очень близко, с полувзгляда друг друга понимают.Халецкий попросил описать внешность дамы.— Светлые волосы, тёмные брови, зеленые глаза с коричневыми крапинами, нос прямой, маленький, аккуратный, рот небольшой, но губы полные. Очень миловидна. Роста невысокого, пухленькая. Возраст — в районе тридцати. Я бы дал меньше, но, похоже, они с Эдиком вместе учились то ли в школе, то ли в институте. А Эдику тридцать два.— Ладно, рассказывайте дальше, — не утерпел Виктор, опасавшийся, что этому типу вот-вот наскучит собственная откровенность и он опять начнёт выпендриваться.Но опасался он напрасно. Эжен выдержал взятый тон до конца. Подробно изложил историю, с которой явился к нему Эдик, не побоялся повторить предъявленное ему Вязниковым обвинение, воспроизвёл собственную оправдательную речь, сделав акцент на своём алиби, упомянул о звонке Вязникова Джулии, привёл соображения Эдика, позволившие сузить круг подозреваемых до четырех человек, рассказал, как и почему они отдали предпочтение директору «Пульсара» (Базилю) перед директором дизайн-студии (Джованни). И наконец, поведал о поездке всей компании к Джованни и о приключении, которое подстерегало их на обратном пути.Последняя часть заставила Виктора и Бориса обменяться тревожными взглядами.— Вы уверены, что этому Севе удалось избавиться от преследователей? — спросил Халецкий.— Головой не поручусь. Но он долго кружил перед тем, как выехал на Ленинградку. Хвоста мы не заметили.— А как выглядели те двое, что поджидали вас на балконе?— Не знаю, не видел. Мы стояли на верхней площадке, а их загораживала дверь. Но Сева наверняка их «сфотографировал». Поговорите с ним.— А тогда с чего вы решили, будто они не с вашей работы? — подозрительно спросил Виктор.— На слух определили, — усмехнулся Эжен.У Виктора прямо руки чесались накостылять нахалу по шее, но Халецкий, проигнорировав насмешку, задал следующий вопрос:— Где вы расстались с Вязниковым и его спутницей?— Они вышли за «Динамо», тут же поймали машину и повернули на Беговую.— Евгений, люди, жаждущие встречи с Вязниковым, очень опасны. Это профессионалы, убивающие без колебаний и не оставляющие следов. Боюсь, Николая Усова, который попал к ним в лапы, мы с вами никогда не увидим — ни живым, ни мёртвым. Но у нас ещё есть шанс спасти Эдуарда и его подругу, если мы опередим убийц. Сосредоточьтесь, пожалуйста. Постарайтесь припомнить какое-нибудь замечание Вязникова, какую-нибудь обмолвку, которая помогла бы нам побыстрее их найти.Халецкий умел быть убедительным. Его маленькая речь произвела впечатление. Кулаков свернул себе папироску, закурил, закрыл глаза и надолго замолчал.— Знаете, — сказал он наконец, — когда мы ехали к Джованни, между Эдиком и этой Надей случилась лёгкая размолвка. Даже не размолвка, а так, шутливая перепалка. Я сидел рядом с водителем и не понял, с чего у них началось. То ли Эдик случайно пихнул Надежду локтем, то ли завалился на неё на повороте. В общем, они начали обмениваться оскорблениями — очень забавными. По-моему, цитатами из классики. Все я, естественно, не воспроизведу, но пару фраз запомнил: «Вы же всегда надо мною глумитесь, та-та-там, честь задевая мою» — это он ей. А она ему: «Вы, собственно, сами — лжец и предатель, и все обвинения ваши до очевидности лживы». Потом что-то ещё про суетную гордыню и самообожание, а он ей — дескать, да ты права, я предан всякой скверне, но чья бы корова мычала…— Зла речь твоя, мулла, и ненависть — ей мать! — внезапно процитировал Халецкий. — Ты все зовёшь меня безбожником, неверным. Ты прав, я уличён! Я предан всяким сквернам. Но будь же справедлив: тебе ли обвинять?— Точно! — Эжен взирал на милиционера, как на огнедышащего дракона, — с изумлением и трепетным почтением. — Правда, про муллу и безбожника речи не было, но последние строки — слово в слово.— Это Омар Хайам, — скромно заметил Халецкий.— А про лжеца и предателя — кто? — пролепетал сражённый наповал Виктор.— Не знаю, — с явным сожалением признался опер-эрудит.Бекушев вздохнул немного свободнее: если бы Халецкий небрежно назвал и второго автора, его, Виктора, комплекс неполноценности достиг бы угрожающих размеров.— Я так думаю, что Эдик и эта Надя вместе учились в институте, — рискнул он высказать предположение. — В каком-нибудь гуманитарном вузе. Кто, кроме гуманитариев, способен бросаться цитатами из мировой классики? Вы тоже пришли к такому выводу, Евгений? Поэтому и вспомнили этот эпизод?— Нет, дело не в этом. Кстати, Ирен стреляла этими цитатами с редкой непринуждённостью, а образование у неё было техническим. Эпизод я вспомнил потому, что во время перепалки Надя пару назвала Эдика по фамилии. И он её, кажется, тоже. Хотя тогда я подумал, что это прозвище. Для фамилии оно звучало несколько необычно.— Как?!— Не помню. Помню только свои ассоциации. Почему-то оно навело меня на мысль сразу об обеих отечественных войнах — с Наполеоном и Гитлером.— Может, прозвище или фамилия какого-нибудь военачальника?— Нет, скорее, географическое название.— Бородина?— Смоленская?— Вяземская?— Нет, не то. Ещё почему-то была ассоциация с викингами.— Может, с норманнами?.. Неман? — воскликнул Виктор и, увидев по глазам Кулакова, что угадал, испытал нечто близкое к эйфории. Комплекс неполноценности стремительно съёжился до стандарта, и Эжен, удостоивший его, наконец, уважительного взгляда, вдруг утратил всю свою непривлекательность.С криком «Где телефон?» Халецкий бросился в прихожую, но Кулаков остановил его, предложив воспользоваться мобильным. Через пятнадцать минут после звонка Халецкого в ЦАБ, мобильник разразился трелями из первого концерта Чайковского — пришёл ответ на запрос.— Если уж начинает везти, то везёт во всем, — высказался Халецкий, отключив аппаратик. — Представляешь, Пых: во всей огромной Москве живёт единственная Надежда Неман! Неман Надежда Валентиновна, семидесятого года рождения. Едем! 20 Людмила проснулась от лёгкого движения воздуха у лица. Позже, когда она окончательно пришла в себя и оценила обстановку, ей стало ясно, что движение произвела закрывшаяся дверь: кто-то приходил в комнату проверить, не очнулась ли она. Но в первые несколько минут ей было не до логических упражнений. Попробуйте очнуться от наркотического сна в совершенно незнакомом помещении — сами убедитесь, насколько малоэффективны в эти минуты извилины коры больших полушарий.Первая мысль Людмилы, с точки зрения здравого рассудка, не выдерживала никакой критики: девушка решила: что умерла, и душа её вселилась в чужое тело. Руки и ноги с непривычки отказывались повиноваться, пальцы утратили чувствительность, уши — способность слышать, глаза… Глаза воспринимали какую-то картинку, но она как будто не имела смысла. Тёмные квадраты и прямоугольники в тусклом красноватом свете. Людмила попробовала поднять голову, но чужой желудок отнёсся к этой попытке крайне неодобрительно. Только невероятным усилием воли ей удалось вернуть его содержимое на место.Но именно дискомфорт, исходящий от желудка, в конце концов вывел её из оцепенения, заставил мозги работать. Сначала вернулся слух — Людмила услышала приглушённые голоса, доносившиеся из-за стены. Слов было не разобрать, но, судя по тону, кто-то кого-то отчитывал. Потом тёмные прямоугольники и квадраты обрели объём, и Людмила узнала в них предметы обстановки — пустой сервант, тумбочку с телевизором, бурый палас на полу, кожаное кресло. Источником света служил маленький ночник с красным абажуром, стоявший на столике где-то у неё в ногах. Потом пальцы ощутили гладкую прохладу кожи, плечи — тяжесть одеяла, щека — шёлк и вышитый узор декоративной подушки. Людмила поняла, что лежит в позе эмбриона под одеялом на кожаном диване.Память накатила внезапно, как пригоршня холодной воды, выплеснутой в лицо. Железные объятия лощёного дядьки, одетого, точно денди. Удостоверение майора МВД. Заблокированная дверца машины. Борьба. Укол в шею. Провал. И теперь — эта незнакомая комната, полностью обставленная, но явно нежилая. Её похитили!Людмилу тошнило, у неё кружилась голова, но она заставила себя сесть. Адреналин, выброшенный в кровь при мысли о похищении, подавил сигналы организма о плохом самочувствии, мозг заработал на полную катушку.Лощёный дядька, разумеется, никакой не милиционер, это стало понятно сразу. С другой стороны, на насильника, грабителя и вообще уголовника он тоже не похож. Так кто же он, этот сукин сын?! Зачем похитил её, Людмилу?С какой целью похищают людей? Ради выкупа, ради информации, ради продажи в подпольный бордель или в подпольную же клинику на донорские органы… Бр-р! Людмилу передёрнуло. Нет, аналитический подход к добру не приведёт, она только запугает себя до полусмерти и утратит способность соображать. Необходимо разжиться конкретной информацией. Она прислушалась. Голоса за стеной по-прежнему звучали невнятно и, мало того, звучали теперь с большими паузами. Если она попытается выскользнуть за дверь и подслушать, любой звук может её выдать. На попытку бежать у неё пока ещё не хватает сил, а если поднять шум в надежде привлечь внимание соседей, похититель, конечно, доберётся до неё быстрее и снова вколет наркотик…Людмила огляделась и зацепилась взглядом за столик, на котором стоял ночник. На лакированной поверхности тёмными островками выделялась россыпь непонятных предметов. Присмотревшись, она сообразила, что предметы эти — не что иное, как содержимое её сумочки. Носовой платок, пудреница, тушь, помада, тени для век… Пачка сигарет и зажигалка, прежде спрятанные за подкладкой сумки — чтобы бабушка не обнаружила. Расшитое бисером портмоне, плейер… Плейер? Да нет же! Это её новая игрушка, которую она выклянчила напрокат у знакомого кладовщика из магазина «Системы безопасности». И где-то там, среди бисеринок портмоне, должна быть крошечная булавка с чёрной головкой — маленький симпатичный «жучок».Мысли Людмилы понеслись вперёд с бешеной скоростью. Движение воздуха, разбудившее её… Кто-то приходил проверять, спит ли она… Значит, они знают, что действие наркотика вот-вот закончится… Скоро придут опять… Благослови тебя боже, бабушка! — благодаря твоей йоге я умею замедлять пульс и дыхание… Проверяющий убедится, что я сплю крепким глубоким сном, а когда повернётся, чтобы уйти, я прицеплю к нему «жучка»… Подслушаю их разговор, узнаю, где я и чего им от меня нужно… И главное — что они собираются со мной делать… Если что-нибудь ужасное, попытаюсь удрать… Мой «сон» позволит выиграть время, набраться сил. Если они, конечно, не потеряют терпение и не решат меня разбудить…Людмила осторожно переместилась на несколько сантиметров в направлении столика. Слава богу, ни диван, ни пол под ногами не скрипнули. Она осмелела и подвинулась сразу на полметра. Теперь подлокотник дивана и столик за ним были совсем близко. Ещё одно движение — и портмоне у неё в руках. Так, заветная «булавочка» воткнута где-то в нижнем углу. Ага, вот она, родимая! Теперь кладём портмоне на место — аккуратно, чтобы им не пришло в голову, будто его трогали. Хорошо. «Булавочку» зажмём в правой руке и немного свесим руку с дивана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43