— Это очень просто, — ответил тот. — Достаточно встать на границе двух проспектов в Москве: одной на Кутузовском другой на Маршала Гречко.
Причин для такой иронии хватало. Гречко страстно любил мишуру, много занимался украшательством военной формы. Он ввел аксельбанты на парадные мундиры, приказал изготовить огромные бляхи для комендантских патрулей, лично утверждал нарукавные нашивки и другие декоративные элементы военной формы.
Однажды в Таманской дивизии проводился смотр моделей новой военной одежды. Для демонстрации были выстроены несколько взводов, солдат которых одели в разные образцы предлагавшейся для армии формы. Когда один из образцов, понравившийся Гречко, был утвержден, возник вопрос, носить ее солдатам под ремень или без него. Мнения разделились. И тогда один из солдат (разговор генералов о форме слышали все) обратился к Гречко:
— Разрешите, товарищ министр?
Все онемели от такой дерзости. Дисциплина была не просто нарушена. Она в глазах некоторых военачальников рухнула и разбилась вдребезги. Тем не менее Гречко милостиво разрешил:
— Говори, солдат.
— Товарищ министр. В нашей дивизии бывает много иностранных военных. Мы, солдаты, их видим. Так вот,.в ремнях сейчас ходят только наши и монголы.
Гречко круто повернулся и, не дослушав солдата, отошел от строя. Повернувшись к сопровождавшим генералам, изрек:
— Ходить в поясах!
Решение было принято.
Завершая одно из заседаний коллегии министерства обороны, Гречко поставил в известность военачальников, которые присутствовали:
— Завтра на парадной тренировке всем быть в парадной форме и поясах!
Сказал и вышел. Адмирал флота С. Г. Горшков, дождавшись, когда за министром закроется дверь, с иронией объявил:
— А морякам надеть шпоры! И тоже вышел из зала.
На другой день на Центральном аэродроме в Москве, где проходила тренировка, все присутствовавшие офицеры и генералы были в парадной форме и золотых парадных поясах. Только Главный маршал авиации К. А. Вершинин, человек пожилой и уважаемый, приехал туда в повседневной фуражке и повседневном поясе. Взбешенный Гречко все же сумел сдержаться и не сделал замечания Главному маршалу. Зато, улучив момент, подозвал к себе полковника — порученца Вершинина и тоном язвительным стал ему выговаривать:
— Почему ваш маршал без парадного пояса?
— Потому, что надел именно этот, товарищ министр.
— Учтите, полковник, маршал, что малое дитя. Он должен носить не то, что ему хочется, а то, что на него наденет порученец. Я вас накажу за упущение!
Тем не менее лично для меня одно из заочных общений с маршалом окончилось удивительно благополучно.
Гречко только назначили министром и «Красная звезда» тут же оперативно подготовила статью за его подписью. Материал, как водилось в таких случаях, был официальным, пустозвонным, скучным. Важным считалось не его содержание, а первое публичное появление фамилии нового министра в газете. В тот вечер я был в редакции «свежей головой» — журналистом, который обязан насквозь прочитать все материалы и выловить ошибки, проскользнувшие мимо редакторов и корректоров. Статья Гречко занимала два подвала, то есть тянулась по низу двух внутренних распахнутых страниц газеты. Прочитав два первых абзаца, я ощутил, что от скуки сводит скулы. Даже по обязанности читать статью не хотелось. И тут пришла спасительная мысль. Статья принадлежит новому министру. Значит, ее до меня с превеликим внимание читали все — дежурный и главный редактор, вылизывали грамотность корректоры. Ошибок в таком материале быть не могло. Я отложил газету и поставил свою подпись, подтверждая, что все в порядке.
А на утро в редакции все стояли на ушах: в статье нового министра обороны обнаружилась ошибка. В последний момент, перед тем как отдать готовую газету для подготовки печатных форм, метранпаж — специалист во верстке полос — внес в текст правку. Он подтянул сроку, содержавшую в себе слово «работы» и ликвидировал перенос. Все было сделано прекрасно, кроме того, что окончание слова, ранее разбитого на две части, из печатной формы убрана не была. И одной из колонок отдельной строкой висело не имевшее отношение к маршальскому тексту слово «боты». И таких «бот» вышло в свет несколько сот тысяч, соответственно тиражу «Красной звезды».
Ни свет ни заря бдительные читатели из Главного политического управления уже позвонили главному редактору газеты Николаю Ивановичу Макееву и, как говорится, накрутили ему хвоста. Макеев вызвал меня на ковер.
— Ты эту муть читал?! Только честно.
— Нет, не читал.
— И все же подписал?
— Все же подписал.
— Хорошо, — зловеще предупредил Макеев. — Своей властью наказывать я тебя не стану, будет реакция министра, он и определит, что с тобой делать.
В то же утро «доброжелатели» доложили Гречко о проколе, который допущен газетой в его важной, основополагающей для вооруженных сил статье, ко всему содержащей самые новые руководящие указания нового министра обороны войскам. Гречко это спокойно выслушал и спросил:
— Гавнокомандующим они там меня не назвали? А в годы войны одна из газет так назвала даже Сталина. Что с них с газетчиков взять?
Некоторое время спустя меня пригласил Макеев и рассказал, что все обошлось. И предупредил на будущее:
— В другой раз читай все, даже если тошно…
Кстати, сейчас в Москве Проспекта маршала Гречко больше нет. На всем протяжении улица стала Кутузовским проспектом.
Можно обмануть современников, но трудно обмануть историю.
Генерал на совещании офицеров объявляет:
— Я не против демократии и плюрализма мнений. У нас свободная страна, и каждый имеет равно думать иначе, чем я. Однако ваши мнения мне знать ни к чему. Достаточно вам знать, что думаю я.
ОТ МАРШАЛА ДО СОЛДАТА
Как проходит военный приказ от министра обороны до солдата можно представить лишь умозрительно. Слишком уж далек маршал, вкушающий на обед в кабинете здания на Арбатской площади свиную отбивную на косточке, от рядового, выскребающего со дна алюминиевой миски остатки суховатой перловой каши. Тем не менее мне однажды довелось своими глазами увидеть и проследить прохождение маршальской воли до солдата-исполнителя.
В Москве на Центральном аэродроме проходила обычная тренировка к очередному параду на Красной площади. Войска стояли, готовые к торжественному маршу в парадной форме, при знаменах. Строй объезжали две машины «ЗИЛ» стального цвета. В первой, держась за специальный поручень ехал принимавший парад министр обороны Маршал Жуков, во второй — командующий парадом генерал армии Москаленко.
Две военных академии — военно-политическая имени Ленина и военно-инженерная имени Дзержинского стояли в строю рядом. Место, где стыковались их фланги, отмечал большой прямоугольник, нарисованный на бетоне белой краской. У этого прямоугольника останавливалась машина принимавшего парад Жукова, и он в микрофон произносил предусмотренные ритуалом слова: «Здравствуйте, товарищи!» На что четыре парадные «коробки» двух академий (по двадцать человек в шеренгу, по десять — в колонну) должны были дружно ему ответить: «Здра-жла-трищ-маршал Советского Союза».
Жуков подъехал. Поздоровался. Восемьсот глоток рявкнули, отвечая ему. Но маршалу ответ не понравился. Трудно сказать, что именно вызвало его неудовольствие: то ли «здра-жла» прозвучало без должного подобострастия, то ли «Ура!», которое мы прокричали трижды, получились не столь радостным, как ждал маршал. Так или иначе он тут же прекратил объезд войск, небрежно махнув рукой Москаленко:
— Подайте команду «вольно».
Парадный строй расслабился, а Жуков тут же принялся настраивать инструмент парада по камертону, который звучал в его воображении.
Маршал сошел с машины и подошел к белому прямоугольнику. Тут же из своего «ЗИЛ»а выбрался Москаленко и подошел к министру.
Жуков чиркнул рантом подметки парадного сапога по белому прямоугольнику.
— Это надо перерисовать, — он сделал шаг в сторону левого фланга нашей академии. — Вот сюда.
Приказ министра прозвучал. Его предстояло выполнить.
Москаленко бросил взгляд в сторону трибуны «мавзолея», которую изображал грузовик «ЗИЛ». Внизу под грузовиком, задрапированным ковром, толпились генералы, одни из которых по долу службы, а другие в силу оказанной им чести, наблюдали за парадной тренировкой. В этой пестрой толпе заметно выделялся комендант Московского гарнизона генерал-лейтенант Колесников, детина огромного роста. Я понимаю, называть генерала, уже не очень-то молодого человека «детиной» не очень этично, но назвать по-иному не могу. Только это слово по настоящему образно рисует облик главного блюстителя порядка в столичном гарнизоне. Ко всему Колесников обладал зычным трубным голосом. Из-за спины Жукова Москаленко подал коменданту знак и тот, через все поле, изображая предельную степень служебного рвения легкой рысцой затрусил к начальству. Но из-за огромного роста и веса генерала его движение напоминало «тяжеломедное скаканье» Медного Всадника.
— Это, — показал Москаленко подбежавшему Колесникову на белый прямоугольник, — надо передвинуть сюда.
Потом, подражая Жукову, он ковырнул носком сапога бетон в том же месте, которого коснулась нога великого полководца.
— Есть! — Колесников на лету понял замысел полководцев. Обозначая величайшее почтение к их мудрому решению, он вскинул руку к козырьку, затем, не задерживая ее у фуражки, поднял над головой и несколько раз покрутил ладонью в воздухе.
Система сигналов у коменданта должно была отработана заранее. Во всяком случае от группы офицеров, которые стояли в стороне от трибуны, тут же отделился и уже настоящей полевой рысью к Колесникову приблизился полковник, затянутый ремнем и перетянутый портупеей.
— Быстро! — приказал Колесников. — Надо перерисовать плашку вот на это место.
Полковник снял фуражку и пару раз взмахнул ею над головой. Теперь бетонную полосу вскачь на своих двоих пересек майор, так же упакованный ремнями, как и полковник.
— Быстро! Перерисовать!
Майор понял приказ, ткнул пятерню под козырек и снова вскачь рванул к трибуне. Минуту спустя оттуда к месту, на котором предстояло произвести стратегическую перестановку белых полос, уже бежали двое — майор и лейтенант. А за ними двигались четыре солдата. Двое из них, держась за проволочные ручки, тащили огромный деревянный трафарет, предназначенный для рисования прямоугольников. Третий, перекосившись от тяжести, волок ведро, полное белой эмали и большую малярную кисть. Четвертый воин малярного расчета нес такое же ведро, но уже с черной краской, для того, чтобы закрасить прямоугольник, оказавшийся не на том месте, где то было угодно министру обороны.
— Рисовать здесь! — приказал майор лейтенанту.
— Клади трафарет сюда! — махнул лейтенант рукой солдатам, тащившим деревянную раму. — Ровней клади. Не так, вот так!
Сапожком, сапожком он придал деревянной раме нужное положение и повернулся к майору.
— Так?
Майор посмотрел на полковника, тот на генерала Колесникова. Генерал дал рукой отмашку и солдат, в гимнастерке перемазанной белилами, начал квецать кистью бетонный прямоугольник, ограниченный шаблоном.
Второй воин маховыми движениями кисти зачернил то, что было отвергнуто стратегическим планом министра обороны.
Некоторое время спустя солдат, нарисовавший белый прямоугольник, держа кисть у ноги, как карабин, доложил своему командиру:
— Товарищ лейтенант, ваше приказание выполнил!
Лейтенант, поправив опояску, повернулся к майору:
— Товарищ майор, ваше приказание выполнено!
Майор, полный подобострастия и служебного рвения, прищелкнул каблуками и доложил о том же полковнику. Полковник — генералу Колесникову.
Колесников — огромный и громоздкий, рыкающим басом обратился к Москаленко:
— Товарищ генерал армии…
Жуков, стоявший рядом и видевший все, что происходило, махнул рукой:
— Все свободны.
Прохождение приказа от министра до солдата, которое произошло на глазах сотен слушателей военных академий, выглядело довольно комичным, но комизм, на мой взгляд — это одна из неотъемлемых сторон всей военной жизни.
«БЕРИЯ, В ЦЕПИ ЗАКУЮ!»
Мой коллега и приятель военный журналист Алексей Котенев, рассказывал о случае, свидетелем которого он был сам. Генерал П. Батицкий, в 1953 году обеспечивал охрану бункера, в котором содержался арестованный сталинский сатрап Лаврентий Берия. Генерал дневал и ночевал на охраняемом объекте. И вот однажды ему доложили, что Берия отказался от пищи и пытается объявить голодовку. Батицкий рассвирепел. Он отправился в бункер. Перед ним открыли стальные тяжелые двери. Батицкий спускался по лестнице в чрево подземного командного пункта Московского военного округа широкими нервными шагами, и его басовитый командирский рык разносился под сводами бункера:
— Берия, етвоюмать! Не будешь жрать, в цепи закую!
Позже Котенев признавался, что угроза Батицкого произвела впечатление даже на него — вольного человека. Особенно угроза «заковать в цепи», смысл которой увязывался только с далеким прошлым, когда арестантов заковывали в кандалы. Почему именно эта мысль пришла на ум советскому генералу, сказать трудно. Но Берия продолжать голодовку не рискнул.
НАУКА И ПРАКТИКА
Смелый кандидат военных наук опубликовал в журнале статью, со строгим разбором оборонительной операции, против танковой группировки немецкого генерал-фельдмаршала Манштейна, старавшейся деблокировать войска генерал-фельдмаршала Паулюса, зажатые в Сталинградском котле. Противостоявшими ему силами руководил Маршал Советского Союза Р. Малиновский Кандидат наук делал вывод, что если бы Малиновский проявил больше смелости, то можно было нанести Манштейну куда более значительные потери, чем те, что были ему в действительности нанесены.
Малиновскому, который в то время являлся министром обороны, показали статью. Он ее прочитал. Подумал и сказал:
— Большой умник, этот историк:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41