водолей магазин сантехники, москва
Все знают, проклятые империалисты!
Пак Дэ У не сомневался — с такой картой он найдет пути к золоту. И тогда его старания будут оценены и небольшая горная деревенька, в которой он родился, станет гордиться тем, что из нее вышел первый в их землячестве генерал…
Короче, к операции все было готово. Оставалось ждать нужного момента.
* * *
— Подбор карт я возьму на себя.
Когда Мисюра произнес эти слова, Громак посмотрел на него с удивлением. Казалось они уже давно определили все, что потребуется в походе, и вдруг возник разговор о картах. Зачем они им, если Барсов и он, Громак, знают тайгу как пять пальцев и проведут группу к нужному месту без каких-либо трудностей?
— Зачем карты, Олег Борисович? Дорога и без того известна.
— Меня меньше всего интересует дорога. Высота позиции над уровнем моря — другое дело.
Громак пожал плечами.
— Не знаю, что в высоте особенного. Охотились мы в горах и ничего, попадали…
— Не спорю, но здесь — другое дело. В горах на каждые сто метров высоты атмосферное давление снижается на девять миллиметров. В среднем. На высоте от двух тысяч и выше надо обязательно вводить в прицел коррективы…
Мисюра хорошо представлял, что обеспечить себя топографическим материалом можно было сняв несколько ксероксов с карт горного района, куда они собирались. Но делать этого он не стал. И сдерживало его не то, что на каждом листе карты масштаба в двадцать пять тысяч стоял гриф «Секретно». В условиях, когда державные секреты России оказались распроданными оптом и в розницу, особых тайн карта глухих таежных районов не содержала и ценности для настоящего супостата не представляла. Сдерживало Мисюру другое, куда более высокое соображение. Личную тайну, в которой готовилась его экспедиция, он ставил выше любого государственного секрета. И допустить, чтобы о нем знал кто-то еще, кроме участников дела, Мисюра не мог.
Вечерами, завесив окно комнаты серым шерстяным одеялом, он зажигал керосиновую лампу и просиживал за столом до утра, вычерчивая кроки трех разных маршрутов и размечал горизонталями высоты на них.
Первый — самый рациональный был намечен для выхода в район горы Харабун, два других предназначались для отхода. Один считался основным, второй — резервным.
Еще в военном училище Мисюра получал по топографии только отличные оценки. На занятиях по картографии на полевых выходах он наносил на планшет обстановку, не допуская огрехов и халтуры, чем нередко грешили другие курсанты.
У флотских метеорологов Мисюра раздобыл четыре оболочки шаров-зондов и заправил водородом два портативных баллончика, предназначенных для туристических газовых плиток.
Барсов достал четыре портативные японские ультракоротковолновые рации.
О заявке Быкова в службу перелетов Крылову стало известно за четыре дня до предполагавшегося вылета вертолета в Тучар. Ночью группа Барсова на поезде выехала к разъезду Урман, чтобы отправиться в тайгу.
От разъезда они двинулись в горы пешим ходом. Шли по тропе один за другим, выдерживая дистанцию. Впереди — Барсов, в середине Мисюра и Крылов, тыл прикрывал Громак.
Шагали споро. Все четверо были людьми хожалыми, жизнь и служба приучили их в большинстве случаев обходиться собственными ногами. Мисюра, выводя пехоморов на занятия по выживанию, заставлял солдат одолевать в день по тридцать пять-сорок километров и при этом учил обходиться минимальным количеством еды и воды. Сам себе он никогда не давал пощады и потому трудности подобных походов переносил стоически, скрывая усталость и голод настолько умело, что его подчиненные верили — капитан человек железный.
От магистрали местность медленно понижалась, и вскоре они вышли в широкую долину, по которой тянулась широкая лента реки Уян — таежной красавицы, чье спокойствие и величавость были крайне обманчивы. В сезон дождей и тайфунов река начинала беситься, переполнялась водой, которая сметала все со своего пути и заливала огромные пространства земли, делая их непроходимыми.
Взяв ориентир, группа пошла через таежную чащу, держа направление на северо-запад.
Крылов, не переставая разговаривал. Его очень интересовало, каким образом капитан намерен распорядиться своим будущим богатством. Для человека, который вдруг ни с того ни с сего получает в руки большие деньги, вопрос о том, куда их вложить, чтобы получить максимальную выгоду, чаще всего бывает самым трудным.
К волновавшему его вопросу он подходил осторожно и долго, пока не поставил его прямо и открыто.
— Если возьмем такую уйму блеска (из-за какого-то странного суеверия Крылов старался не называть золото своим именем), будем богатыми. Куда деньги девать?
— Придумаешь.
— А вы, если не секрет?
— Успокойся. — Мисюра даже не улыбнулся. — Для меня дело не в блеске. Могу свою часть даже в реку ссыпать. Дело в принципе. Я всегда служил государству по чести и правде, поскольку мои убеждения совпадали с тем, что приходилось делать. Потом Чечня. Как мордой в грязь. Я понял: нас держат за быдло. Воткнули в дерьмо по уши и верят что я буду терпеливо сопеть в тряпочку. Так вот, подобный номер со мной не пройдет… Я твердо решил вернуть потерянную самостоятельность, сбросить хомут послушания, взбрыкнуть. Послать всех — вождей и начальников — подальше. Вот почему блеск, как ты это назвал, для меня только ступенька к свободе…
Дальше шли молча. Крылов переваривал то, что услышал от командира. Откровение его потрясло, хотя убедительно объяснить себе, что происходит, он не мог. Хотя он чувствовал в словах Мисюры силу протеста, копившегося и искавшего выхода, но то, что этот протест уже уверенно перерастал в бунт, не догадывался.
После привала на обед группа шла до конца дня без остановок. На мир опускались тягучие сумерки, и под сенью леса люди уже с трудом различали лица друг друга. Лишь изредка в разрывах ветвей они видели небо, с которого подмигивали бледные мелкие звезды севера.
— Скоро? — спросил Крылов Барсова и добавил. — Еще немного и станет совсем темно.
Его вопрос остался без ответа.
Еще минут десять они шли молча и вдруг оказались на широкой поляне. На ней темной глыбой выделялись контуры рубленного охотничьего домика.
— Пришли, — объявил Барсов и повернулся к Крылову. — Точи зубы, Игорь. Будем ужинать.
Таежная избушка оказалась срубленной на совесть. Бревна на строительство пошли ровные, один к одному. Плотники сложили сруб аккуратно — ни щелки, ни перекоса. Вход прикрывала мощная дверь, сколоченная из толстых кедровых плах. Внутри находился очаг, сложенный из сырых камней. Деревянный сухой пол был собран так плотно, что между половицами даже при желании не удалось бы подсунуть лезвие ножа.
Мисюру всегда поражала широта души таежников, которые строили такие зимовки не только для себя, но для всех, кого непогода могла застать в пути. И строили не кое-как, с городской безответственностью — жить-то будут другие, а надежно, на совесть, во всю силу своего мастерства.
Вдоль стен внутри дома располагались широкие полати, на которых свободно могли разместиться четыре человека.
Громак быстро разжег очаг и принялся стряпать ужин. От тепла сырость нежилого помещения быстро улетучилась, а свечка, которую зажег Барсов, наполнила его тусклым светом, и густыми тенями, которые двигались по потолку и стенам.
После ужина в сумеречной теплоте избы, все улеглись в спальные мешки. Мисюра и Крылов, чтобы не мешать другим, вполголоса рассуждали «за жизнь».
Мисюра отвлекся от сегодняшних забот и ударился в воспоминания.
— Жаль мне вас, молодых, Игорь. Ничего вы в жизни не видели и увидеть не успеете. Ваше поколение пролетит через жизнь как шелуха картошки. Ни радости бытия, ни перспектив. Все заботы сведены к тому, как бы выжить. А мы успели порадоваться. Как это пели тогда? «Мы любим петь и смеяться как дети…» — Мисюра с охотой возвращался во время, когда армия еще была армией, морская пехота — морской пехотой. — Помню нас, курсантов, на стажировку приписали к авианосному крейсеру. Сам понимаешь — корапь, что надо. Вышли в Атлантику. Летуны знай себе крыльями машут. Летают, садятся. Морпехи — маются. А когда много свободного времени, мозга она что делает?
— Думает, — высказался Крылов.
— Не совсем, — возразил Мисюра. — Думают ученые. А морпехи загибают извилины в неизведанных направлениях. Изобретают, собственные гипотезы выводят. И вот кто-то из наших, уже и не помню кто именно, просёк, что на самолетах имелся запас спирта. Чистого. Понимаешь? По науке: спирте вини ректификати.
— И что?
— А то, что морпех может неплохо работать на перловке и макаронах, но на спирте получается лучше.
Крылов хохотнул: проблема была знакомой.
— И вы…
— Не, Игорь, не все так просто. Сделать открытие легче, чем внедрить. Спирт находился в спецбачках в самолетах и под пломбами. Сами самолеты охранялись. Короче, проблемы для личного состава у нас создавать умеют. Но ведь и мы не лыком шиты, верно?
— Ха, — сказал Крылов утвердительно.
— Так вот, сперва наша разведка покрутились вокруг технарей. «Ах, как интересно ваши самолеты устроены. А что это? А это что?» Дальше наши умельцы сбацали устройство, чтобы откачать из бачков спиртец и заменить его водичкой. Могу час рассказывать, как мы ночью ползли к месту, где машины стояли в боевой готовности. Отвлекли часового. Откачали спирт. Аккуратно выбрались. Двинулись в обратном направлении. И вдруг в большом коридоре чуть не столкнулись нос к носу с двумя полкашами — нашим морпехом и авиатором. Едва успели усклизнуть в темный закуток и замерли там. Да…
— Что да?
— А то «да», лейтенант, что как говорят на флоте: «большому кораблю — большую торпеду». Полковники остановились неподалеку и продолжили беседу. Мы ее слышали от "а" до "я" и можно сказать — опупели. Наш морпех говорит авиатору: «Отлил бы ты нам немного спиртяги. У тебя в каждой машине — ведро…» Авиатор вздохнул и ответил: «Клянусь, ради такой встречи отлил бы запросто. Но мы уже все давно слили и выпили». — «А что в бачках?» — «Аква дистилатус». Короче, Игорь, была там только дистиллированная вода. Не врал их полковник нашему. Это мы сами проверили. Как говорится — органолептически…
Посмеялись. Как водится, помолчали, переваривая рассказанное. И вдруг Крылов вне связи со всем, что говорили до этого, сказал:
— Вот возьмем деньгу и сразу придумаю, что с ними делать…
Заснули поздно. Проснулись в предрассветных сумерках, когда на востоке лишь слегка посерело небо.
И опять — в путь…
Заранее выбранной точки они достигли к полудню третьих суток. Утром, когда они находились в пути, над ними на север пролетел вертолет. Они проследили за ним и двинулись дальше.
Стоянку выбрали за горой Харабун, которую оставили в двух километрах южнее. Тригонометрический знак, стоявший на вершине горы, служил ориентиром для летчиков и воздушные машины двигались в этих местах строго по прямой с севера на юг. По расчетам Барсова вертолет должен был возвращаться на следующее утро.
До наступления темноты Мисюра подготовил себе огневую позицию у подножия тригонометрического знака. Осмотрев в бинокль предполагаемую директрису стрельбы, он наметил в километре от себя точку и выслал туда Крылова, который должен был помочь ему в подготовке данных для выстрела. Тот должен был выбрать себе место для ночевки и до утра оставаться там.
Ночь выстудила воздух, сделала землю холодной. С рассветом Мисюра встал, поеживаясь от озноба. Откашлялся и сразу взялся за винтовку. Развернул тряпку, в которую она была замотана. Оглядел со всех сторон. Вынул отвертку и проверил винты — нет ли в них слабины. Достал из-за пазухи патроны. Разложил на ладони и долго разглядывал, выбирая, будто старался угадать какой из них лучше. Выбрал один, остальные снова вернул в карман. Посмотрел на Барсова.
— Я проверюсь.
Барсов кивнул, давая согласие.
Мисюра взял рацию.
— «Дальний», как слышишь?
— «Ближний», слышу нормально.
Крылов бдел.
Мисюра занял позицию. Положил винтовку на косую стойку геодезического знака. Чтобы оружие не соскальзывало. Вырубил удобный упорчик. Загнал в ствол патрон. Направил объектив прицела в сторону острого зуба далекого гольца.
— Пускай!
Ждать пришлось недолго. Вдалеке из-за камней как поплавок вверх выскочил воздушный шарик. Раскачиваясь он стал набирать высоту. Сильного ветра не было, и потому шарик медленно отплывал на восток.
Это только кажется, что стрелок, готовясь к выстрелу, видит только цель и на ней одной сосредоточивает внимание. На деле это не совсем так.
Мисюра держал шарик в светлом круге прицела, но глаз его все равно фиксировал обстановку вокруг. Он засек неожиданно затрепыхавшиеся листья осин, которые вдруг задел первый легкий порыв ветерка, потянувший с водораздела. Он заметил как по небу, вымытому до синевы, скользила бело-пенная туча.
Мисюра ввел в прицел поправки.
Выстрел прозвучал на удивление слабо — будто под ногой человека неподалеку лопнул сухой сучок.
Барсов и Громак, не отрываясь, смотрели туда, где над гребнем хребта маячила едва видимая точка воздушного шарика.
Внезапно она исчезла. Была и вдруг ее не стало — словно кляксу стерли с синей поверхности неба.
— Есть! — радостно охнул Громак.
Барсов поднял вверх большой палец и сыпанул крутым матом, который в равной мере служил ему средством выражения восхищения, крайней злости и даже обычного безразличия. Степень эмоций и их направленность безошибочно определялась по экспрессии, которую он вкладывал в бранные слова.
— Я готов, — доложил Мисюра по рации.
Сам он оставался на вершине в ожидании появления вертолета. Крылову каждые полчаса предстояло пускать вверх воздушные шарики, чтобы помочь снайперу следить за изменениями направления и силы ветра, если таковые произойдут.
Рогов держал курс на далекий триангуляционный знак. Издалека его еще не было видно, но гора Харабун темнела у самого горизонта на фоне гребней хребта Дагор как пирамида с крутыми гранями и служила надежным ориентиром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Пак Дэ У не сомневался — с такой картой он найдет пути к золоту. И тогда его старания будут оценены и небольшая горная деревенька, в которой он родился, станет гордиться тем, что из нее вышел первый в их землячестве генерал…
Короче, к операции все было готово. Оставалось ждать нужного момента.
* * *
— Подбор карт я возьму на себя.
Когда Мисюра произнес эти слова, Громак посмотрел на него с удивлением. Казалось они уже давно определили все, что потребуется в походе, и вдруг возник разговор о картах. Зачем они им, если Барсов и он, Громак, знают тайгу как пять пальцев и проведут группу к нужному месту без каких-либо трудностей?
— Зачем карты, Олег Борисович? Дорога и без того известна.
— Меня меньше всего интересует дорога. Высота позиции над уровнем моря — другое дело.
Громак пожал плечами.
— Не знаю, что в высоте особенного. Охотились мы в горах и ничего, попадали…
— Не спорю, но здесь — другое дело. В горах на каждые сто метров высоты атмосферное давление снижается на девять миллиметров. В среднем. На высоте от двух тысяч и выше надо обязательно вводить в прицел коррективы…
Мисюра хорошо представлял, что обеспечить себя топографическим материалом можно было сняв несколько ксероксов с карт горного района, куда они собирались. Но делать этого он не стал. И сдерживало его не то, что на каждом листе карты масштаба в двадцать пять тысяч стоял гриф «Секретно». В условиях, когда державные секреты России оказались распроданными оптом и в розницу, особых тайн карта глухих таежных районов не содержала и ценности для настоящего супостата не представляла. Сдерживало Мисюру другое, куда более высокое соображение. Личную тайну, в которой готовилась его экспедиция, он ставил выше любого государственного секрета. И допустить, чтобы о нем знал кто-то еще, кроме участников дела, Мисюра не мог.
Вечерами, завесив окно комнаты серым шерстяным одеялом, он зажигал керосиновую лампу и просиживал за столом до утра, вычерчивая кроки трех разных маршрутов и размечал горизонталями высоты на них.
Первый — самый рациональный был намечен для выхода в район горы Харабун, два других предназначались для отхода. Один считался основным, второй — резервным.
Еще в военном училище Мисюра получал по топографии только отличные оценки. На занятиях по картографии на полевых выходах он наносил на планшет обстановку, не допуская огрехов и халтуры, чем нередко грешили другие курсанты.
У флотских метеорологов Мисюра раздобыл четыре оболочки шаров-зондов и заправил водородом два портативных баллончика, предназначенных для туристических газовых плиток.
Барсов достал четыре портативные японские ультракоротковолновые рации.
О заявке Быкова в службу перелетов Крылову стало известно за четыре дня до предполагавшегося вылета вертолета в Тучар. Ночью группа Барсова на поезде выехала к разъезду Урман, чтобы отправиться в тайгу.
От разъезда они двинулись в горы пешим ходом. Шли по тропе один за другим, выдерживая дистанцию. Впереди — Барсов, в середине Мисюра и Крылов, тыл прикрывал Громак.
Шагали споро. Все четверо были людьми хожалыми, жизнь и служба приучили их в большинстве случаев обходиться собственными ногами. Мисюра, выводя пехоморов на занятия по выживанию, заставлял солдат одолевать в день по тридцать пять-сорок километров и при этом учил обходиться минимальным количеством еды и воды. Сам себе он никогда не давал пощады и потому трудности подобных походов переносил стоически, скрывая усталость и голод настолько умело, что его подчиненные верили — капитан человек железный.
От магистрали местность медленно понижалась, и вскоре они вышли в широкую долину, по которой тянулась широкая лента реки Уян — таежной красавицы, чье спокойствие и величавость были крайне обманчивы. В сезон дождей и тайфунов река начинала беситься, переполнялась водой, которая сметала все со своего пути и заливала огромные пространства земли, делая их непроходимыми.
Взяв ориентир, группа пошла через таежную чащу, держа направление на северо-запад.
Крылов, не переставая разговаривал. Его очень интересовало, каким образом капитан намерен распорядиться своим будущим богатством. Для человека, который вдруг ни с того ни с сего получает в руки большие деньги, вопрос о том, куда их вложить, чтобы получить максимальную выгоду, чаще всего бывает самым трудным.
К волновавшему его вопросу он подходил осторожно и долго, пока не поставил его прямо и открыто.
— Если возьмем такую уйму блеска (из-за какого-то странного суеверия Крылов старался не называть золото своим именем), будем богатыми. Куда деньги девать?
— Придумаешь.
— А вы, если не секрет?
— Успокойся. — Мисюра даже не улыбнулся. — Для меня дело не в блеске. Могу свою часть даже в реку ссыпать. Дело в принципе. Я всегда служил государству по чести и правде, поскольку мои убеждения совпадали с тем, что приходилось делать. Потом Чечня. Как мордой в грязь. Я понял: нас держат за быдло. Воткнули в дерьмо по уши и верят что я буду терпеливо сопеть в тряпочку. Так вот, подобный номер со мной не пройдет… Я твердо решил вернуть потерянную самостоятельность, сбросить хомут послушания, взбрыкнуть. Послать всех — вождей и начальников — подальше. Вот почему блеск, как ты это назвал, для меня только ступенька к свободе…
Дальше шли молча. Крылов переваривал то, что услышал от командира. Откровение его потрясло, хотя убедительно объяснить себе, что происходит, он не мог. Хотя он чувствовал в словах Мисюры силу протеста, копившегося и искавшего выхода, но то, что этот протест уже уверенно перерастал в бунт, не догадывался.
После привала на обед группа шла до конца дня без остановок. На мир опускались тягучие сумерки, и под сенью леса люди уже с трудом различали лица друг друга. Лишь изредка в разрывах ветвей они видели небо, с которого подмигивали бледные мелкие звезды севера.
— Скоро? — спросил Крылов Барсова и добавил. — Еще немного и станет совсем темно.
Его вопрос остался без ответа.
Еще минут десять они шли молча и вдруг оказались на широкой поляне. На ней темной глыбой выделялись контуры рубленного охотничьего домика.
— Пришли, — объявил Барсов и повернулся к Крылову. — Точи зубы, Игорь. Будем ужинать.
Таежная избушка оказалась срубленной на совесть. Бревна на строительство пошли ровные, один к одному. Плотники сложили сруб аккуратно — ни щелки, ни перекоса. Вход прикрывала мощная дверь, сколоченная из толстых кедровых плах. Внутри находился очаг, сложенный из сырых камней. Деревянный сухой пол был собран так плотно, что между половицами даже при желании не удалось бы подсунуть лезвие ножа.
Мисюру всегда поражала широта души таежников, которые строили такие зимовки не только для себя, но для всех, кого непогода могла застать в пути. И строили не кое-как, с городской безответственностью — жить-то будут другие, а надежно, на совесть, во всю силу своего мастерства.
Вдоль стен внутри дома располагались широкие полати, на которых свободно могли разместиться четыре человека.
Громак быстро разжег очаг и принялся стряпать ужин. От тепла сырость нежилого помещения быстро улетучилась, а свечка, которую зажег Барсов, наполнила его тусклым светом, и густыми тенями, которые двигались по потолку и стенам.
После ужина в сумеречной теплоте избы, все улеглись в спальные мешки. Мисюра и Крылов, чтобы не мешать другим, вполголоса рассуждали «за жизнь».
Мисюра отвлекся от сегодняшних забот и ударился в воспоминания.
— Жаль мне вас, молодых, Игорь. Ничего вы в жизни не видели и увидеть не успеете. Ваше поколение пролетит через жизнь как шелуха картошки. Ни радости бытия, ни перспектив. Все заботы сведены к тому, как бы выжить. А мы успели порадоваться. Как это пели тогда? «Мы любим петь и смеяться как дети…» — Мисюра с охотой возвращался во время, когда армия еще была армией, морская пехота — морской пехотой. — Помню нас, курсантов, на стажировку приписали к авианосному крейсеру. Сам понимаешь — корапь, что надо. Вышли в Атлантику. Летуны знай себе крыльями машут. Летают, садятся. Морпехи — маются. А когда много свободного времени, мозга она что делает?
— Думает, — высказался Крылов.
— Не совсем, — возразил Мисюра. — Думают ученые. А морпехи загибают извилины в неизведанных направлениях. Изобретают, собственные гипотезы выводят. И вот кто-то из наших, уже и не помню кто именно, просёк, что на самолетах имелся запас спирта. Чистого. Понимаешь? По науке: спирте вини ректификати.
— И что?
— А то, что морпех может неплохо работать на перловке и макаронах, но на спирте получается лучше.
Крылов хохотнул: проблема была знакомой.
— И вы…
— Не, Игорь, не все так просто. Сделать открытие легче, чем внедрить. Спирт находился в спецбачках в самолетах и под пломбами. Сами самолеты охранялись. Короче, проблемы для личного состава у нас создавать умеют. Но ведь и мы не лыком шиты, верно?
— Ха, — сказал Крылов утвердительно.
— Так вот, сперва наша разведка покрутились вокруг технарей. «Ах, как интересно ваши самолеты устроены. А что это? А это что?» Дальше наши умельцы сбацали устройство, чтобы откачать из бачков спиртец и заменить его водичкой. Могу час рассказывать, как мы ночью ползли к месту, где машины стояли в боевой готовности. Отвлекли часового. Откачали спирт. Аккуратно выбрались. Двинулись в обратном направлении. И вдруг в большом коридоре чуть не столкнулись нос к носу с двумя полкашами — нашим морпехом и авиатором. Едва успели усклизнуть в темный закуток и замерли там. Да…
— Что да?
— А то «да», лейтенант, что как говорят на флоте: «большому кораблю — большую торпеду». Полковники остановились неподалеку и продолжили беседу. Мы ее слышали от "а" до "я" и можно сказать — опупели. Наш морпех говорит авиатору: «Отлил бы ты нам немного спиртяги. У тебя в каждой машине — ведро…» Авиатор вздохнул и ответил: «Клянусь, ради такой встречи отлил бы запросто. Но мы уже все давно слили и выпили». — «А что в бачках?» — «Аква дистилатус». Короче, Игорь, была там только дистиллированная вода. Не врал их полковник нашему. Это мы сами проверили. Как говорится — органолептически…
Посмеялись. Как водится, помолчали, переваривая рассказанное. И вдруг Крылов вне связи со всем, что говорили до этого, сказал:
— Вот возьмем деньгу и сразу придумаю, что с ними делать…
Заснули поздно. Проснулись в предрассветных сумерках, когда на востоке лишь слегка посерело небо.
И опять — в путь…
Заранее выбранной точки они достигли к полудню третьих суток. Утром, когда они находились в пути, над ними на север пролетел вертолет. Они проследили за ним и двинулись дальше.
Стоянку выбрали за горой Харабун, которую оставили в двух километрах южнее. Тригонометрический знак, стоявший на вершине горы, служил ориентиром для летчиков и воздушные машины двигались в этих местах строго по прямой с севера на юг. По расчетам Барсова вертолет должен был возвращаться на следующее утро.
До наступления темноты Мисюра подготовил себе огневую позицию у подножия тригонометрического знака. Осмотрев в бинокль предполагаемую директрису стрельбы, он наметил в километре от себя точку и выслал туда Крылова, который должен был помочь ему в подготовке данных для выстрела. Тот должен был выбрать себе место для ночевки и до утра оставаться там.
Ночь выстудила воздух, сделала землю холодной. С рассветом Мисюра встал, поеживаясь от озноба. Откашлялся и сразу взялся за винтовку. Развернул тряпку, в которую она была замотана. Оглядел со всех сторон. Вынул отвертку и проверил винты — нет ли в них слабины. Достал из-за пазухи патроны. Разложил на ладони и долго разглядывал, выбирая, будто старался угадать какой из них лучше. Выбрал один, остальные снова вернул в карман. Посмотрел на Барсова.
— Я проверюсь.
Барсов кивнул, давая согласие.
Мисюра взял рацию.
— «Дальний», как слышишь?
— «Ближний», слышу нормально.
Крылов бдел.
Мисюра занял позицию. Положил винтовку на косую стойку геодезического знака. Чтобы оружие не соскальзывало. Вырубил удобный упорчик. Загнал в ствол патрон. Направил объектив прицела в сторону острого зуба далекого гольца.
— Пускай!
Ждать пришлось недолго. Вдалеке из-за камней как поплавок вверх выскочил воздушный шарик. Раскачиваясь он стал набирать высоту. Сильного ветра не было, и потому шарик медленно отплывал на восток.
Это только кажется, что стрелок, готовясь к выстрелу, видит только цель и на ней одной сосредоточивает внимание. На деле это не совсем так.
Мисюра держал шарик в светлом круге прицела, но глаз его все равно фиксировал обстановку вокруг. Он засек неожиданно затрепыхавшиеся листья осин, которые вдруг задел первый легкий порыв ветерка, потянувший с водораздела. Он заметил как по небу, вымытому до синевы, скользила бело-пенная туча.
Мисюра ввел в прицел поправки.
Выстрел прозвучал на удивление слабо — будто под ногой человека неподалеку лопнул сухой сучок.
Барсов и Громак, не отрываясь, смотрели туда, где над гребнем хребта маячила едва видимая точка воздушного шарика.
Внезапно она исчезла. Была и вдруг ее не стало — словно кляксу стерли с синей поверхности неба.
— Есть! — радостно охнул Громак.
Барсов поднял вверх большой палец и сыпанул крутым матом, который в равной мере служил ему средством выражения восхищения, крайней злости и даже обычного безразличия. Степень эмоций и их направленность безошибочно определялась по экспрессии, которую он вкладывал в бранные слова.
— Я готов, — доложил Мисюра по рации.
Сам он оставался на вершине в ожидании появления вертолета. Крылову каждые полчаса предстояло пускать вверх воздушные шарики, чтобы помочь снайперу следить за изменениями направления и силы ветра, если таковые произойдут.
Рогов держал курс на далекий триангуляционный знак. Издалека его еще не было видно, но гора Харабун темнела у самого горизонта на фоне гребней хребта Дагор как пирамида с крутыми гранями и служила надежным ориентиром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21