— воскликнул лейтенант, окончательно мне поверив. В самом деле: какой преступник решится притормозить милицейскую машину? А раз я не преступник — следовательно, свой.
— Гони, гони, дорогой! — Я плюхнулся на соседнее сиденье и ткнул пальцем в сторону, куда скрылась «Волга». — Не дай им уйти!!
Кроме лейтенанта за рулем, в «уазике» больше никого не было. Повезло.
Человек за рулем обычно смотрит не на тебя, а на дорогу. Пока я убеждал лейтенанта мне поверить, «Волга» сумела оторваться достаточно сильно. Наверное, тип в машине предложил шоферу неплохие бабки за скорость или просто заставил жать на газ, угрожая пистолетом.
— Рэкет? — спросил мой водитель, не отрываясь от дороги.
Я хотел было удовлетворить любопытство лейтенанта коротким «Да!», однако вовремя вспомнил, что только что представился майором ОБЭП. Как известно, бывший ОБХСС у нас не занимается наездами, а ведает исключительно экономическими преступлениями.
— Памятник хотели захватить! — ляпнул я.
— Памятник? — изумленно переспросил мой водитель, и мне пришлось быстренько выдумывать дальше.
— Именно, — подтвердил я. — Бронза, цветной металл. Переплавить в лом и продать в Прибалтику…
Моя выдумка неожиданно оказалась удачной.
— Нашего Ваню — на цветной металл?! — обиженно выкрикнул лейтенант. Его патриотическое чувство было уязвлено. — Ну, сволочи!! Держитесь!
Мотор взревел еще сильнее, водитель заскрежетал зубами от натуги, как будто его человеческие силы могли реально приплюсоваться к лошадиным силам двигателя «уазика». Так или иначе — но расстояние между нашими машинами начало быстро сокращаться.
«Волга» заметалась, намереваясь ускользнуть от нас. Похоже, водитель машины вел свою тачку все-таки под дулом пистолета: ни за какие деньги, самые-рассамые американские, ни один нормальный шофер не согласился бы так рисковать своим автомобилем. Раза два машина пролетала в такой опасной близости от встречных автобусов, что столкновение казалось неизбежным. Но подлецу пока невероятно везло. Или, быть может, у него на роду было написано погибнуть не в аварии, но каким-то иным способом. Мне еще предстояло выяснить, каким именно, однако прежде следовало бы : подлеца догнать. По меньшей мере. А в идеале — догнать и перегнать, как мы когда-то Америку.
— С-с-суки! — все никак не мог успокоиться лейтенант, выжимая из «уазика» новые лошадиные силы. — Ваню переплавить!..
Бьюсь об заклад, что водитель прежде никогда не читал Никитина, кроме как в первом классе, но негодование его было неподдельным. "Стихийная любовь к родному пепелищу, — подумал я, — есть наша сильная черта. Пока на святыню никто не покушается, она нам всем нужна, как прошлогодний снег. Но, стоит лишь постороннему супостату протянуть свои жадные грабли к отеческим гробам, как мы дружно готовы навалиться всем миром и наступить на эти загребущие грабли.
Рукояткой нам, натурально, саданет по зубам — зато и треклятому врагу не поздоровится".
— С-с-сволочи! — продолжал скрежетать водитель, загоняя «уазик» в немыслимо крутой вираж и сразу выигрывая еще метров десять. Мы уже мчались по знакомой мне улице Феоктистова, мимо нескончаемой стены плача. Шофер «Волги», подгоняемый пистолетом, на наш вираж ответил собственным, чуть не вмазался в красно-белый борт троллейбуса номер 2, однако отвоевал метры обратно.
— Матюгальник работает? — спросил я у лейтенанта, шаря рукой по приборной панели.
— Работает, — сквозь зубы процедил водитель «уазика». — Посвистывает только… — Взгляд лейтенанта был по-прежнему прикован к дороге впереди, на лице застыло выражение летчика-истребителя, исчерпавшего боезапас и готового вот-вот пойти на таран. Я уже начал жалеть о придуманной сказочке про цветной металл, которая вдруг ввела моего водителя в боевой транс; мысль о повторении подвига Талалихина и Гастелло не показалась мне слишком плодотворной.
Я нащупал, наконец, нужную кнопку на панели «уазика», нажал ее — и только после этого понял, что же означало это скромное лейтенантское «посвистывает»: первое же сказанное мной в микрофон слово «Внимание!» сопроводилось немыслимым по своей мерзости радиосвистом. Словно бы на крышу милицейского авто откуда-то сверху приземлился Соловей-Разбойник, ушиб лапищу о наш двойной динамик и громко пожаловался на свою неприятность в свойственной Соловью сугубо разбойничьей манере. Полагаю, такие звуки могли пробить брешь в колонне немецко-фашистских танков во время исторической операции «Багратион». Белая «Волга» лихорадочно дернулась, но, не обладая тяжелой статью танка «тигр», сразу волчком закружилась на месте, тут же теряя в скорости и в маневренности — С-с-скоты! — радостно заскрежетал лейтенант, в пылу погони направляя наш «уазик» точно на вражескую «Волгу». Я-то думал, что «Волгу» с шофером-заложником совсем не обязательно таранить, коли можно и так взять врага обходным маневром. Но мой водитель, вдохновившись свистом, действовал наверняка-точь-в-точь, как в песне про тачанку. Птица и зверь еще имели бы возможность улететь-уйти с дороги, однако «Волга» была покрупнее и не успела. Я выронил микрофон и обеими руками вцепился в сиденье… Очень вовремя! Удар, треск, хруст, победный вопль «Ваню?!! Цветной металл?!!» — все смешалось за одну долгую секунду, во время которой я каким-то странным образом сумел увидеть несколько разных вещей одновременно.
Каннибальскую радость на лице лейтенанта.
Сминаемый зад «Волги».
Помертвевшую физиономию в окне.
Бьющееся боковое стекло.
Со всего размаха наш «уазик» пригвоздил вражескую машину к желтой стене в двух шагах от арки: сам побился, зато и мерзавца приложил. После такого удара победителю, по всем правилам, оставалось лишь выпрыгивать, потрясая пистолетом, и брать пригвожденного гада полуживым и тепленьким. Бедный хозяин «Волги» за рулем пребывал уже в полной отключке.
— Оп-па! — счастливо выкрикнул лейтенант. По его подбородку текла кровь от закушенной губы, лицо выражало восторг. "Молодой еще, горячий, — подумал я. — Многоопытный московский мент предпочел бы скорее упустить врага, чем гробить казенное имущество. Ибо мерзавцы будут еще и завтра, и послезавтра, и всегда, а побитый «уазик» ни по какому щучьему велению больше не станет новеньким….
Нет, решено: на старости лет перебираюсь в Воронеж. Тут и нравы проще, и водка слаще, и люди чутче".
— Эх! — выкрикнул лейтенант через пару секунд, уже обиженно. Оказывается, сволочной пассажир «Волги» не пожелал сдаваться: он сумел-таки выкатиться из поверженной машины и, подхватив пистолет, кинулся прямо в арку.
Я распахнул дверцу милицейской тачки и бросился следом за лбом-ракетоносцем. Мой водитель вознамерился последовать за мной. Что было излишне.
— Памятник! — по-командирски гаркнул я, не оборачиваясь. — Обеспечьте охрану, вызовите людей!.. Этого я сам…
Монумент нетрезвому Ване, конечно, в охране не нуждался, но в остальном я не соврал. Лба, запустившего ракету, надлежало брать и допрашивать только мне и никому другому. Слишком бы долго потребовалось объяснять воронежской милиции, за каким таким чертом кому-то пришло в голову сровнять с землей ни в чем не повинный газетный киоск. Боюсь, местные стражи порядка не созрели пока для подобных объяснений.
И — самое главное! — я сам к ним еще не готов. Может, кто и умеет разгадывать кроссворд на бегу, но только не Штерн. Когда несешься, словно савраска, параллели с меридианами в твоей голове с трудом пересекаются и не извлекают нужную букву.
Я пролетел короткий арочный туннель и сразу оказался во внутреннем дворе, который выгибался и вправо и влево от меня, образуя два длинных рукава. Ни в правом, ни в левом рукаве следов беглого лба я не обнаружил. Зато прямо по курсу, метрах в ста от выхода из арки…
Когда-то здесь была отличная детская площадка со множеством аттракционов — двумя парами качелей, горкой для скатывания вниз, домиком для игры в волка и семерых козлят, космическим кораблем, почти настоящим колодцем, каруселью на высоком металлическом постаменте и прочими чудесами для граждан, не достигших совершеннолетия. В такие погожие деньки, как сейчас, воронежские мамы и бабушки выводили сюда молодняк, чтобы тот самозабвенно растратил здесь избыток энергии.
Но это было давным-давно.
Сегодня площадка была пустынна и заброшена. Горка провалилась, от качелей осталось две штанги, похожие на виселицы. Домик накренился, как после землетрясения. Космический корабль страшно облез и стал напоминать гигантскую консервную банку, вздувшуюся после приступа ботулизма. Грязный и разоренный колодец годился лишь для того, чтобы туда плюнуть. Карусель наполовину вросла в землю и превратилась в некое подобие немецкой долговременной огневой точки, у которой взрывом разворотило саму бетонную коробку и осталась лишь ржавая арматура. Вся бывшая площадка, обернувшаяся свалкой, свидетельствовала о скучных временах, когда детки выросли, а взрослым стало некогда и начхать. Даже самый неприхотливый и отчаянный ребенок не отважился бы играть среди этих печальных развалин.
Однако отчаянному взрослому ничто бы не помешало притаиться где-то здесь.
Притаиться и ждать меня.
— Ку-ку! — сказал я негромко, подходя поближе к мертвому детскому городку и переводя дуло «макарова» с карусели — на домик, с домика — на колодец. Здесь не водилось даже эхо, а потому мне, естественно, никто не ответил.
— Ку-ку! — повторил я, обращаясь к домику, к колодцу, к качелям. —Ты меня, конечно, слышишь. Детская площадка настороженно молчала. — Я могу убить тебя, — продолжал я. Было неуютно разговаривать с этими зарослями ржавых железок. — Могу просто сдать ментам. Я бы предпочел первое…
Мне показалось, будто из-за кривого домика раздался легкий шорох.
— …Но так и быть, я соглашусь и на второе. Если…
Теперь зашуршало что-то возле колодца. Нет, это скомканная газета.
— …Если ты мне назовешь одну только фамилию вашего главного. Я знаю имя, знаю отчество. Но для кроссворда, дружок, нужна фа-ми-лия…
Скрипнула железяка, косо подвешенная на остове бывших качелей. Ветер. Я и сам не знал, чего мне сейчас хочется больше: чтобы лоб согласился на капитуляцию или чтобы заупрямился. С одной стороны, давно следовало бы взять «языка». Но, с другой…
— Та-тах'. Лоб-ракетоносец сделал ход и, слава богу, избавил меня от выбора. Я вовремя плюхнулся на землю и послал пулю в черноту иллюминатора ржавого пузатого звездолета. Первую. И вторую. И третью, уже для страховки.
Однажды семейный дебошир Харланя Цепов с охотничьим ружьем чуть не застал меня врасплох возле такой вот космической ракеты. Баста. Яков Семенович Штерн может ошибаться, однако своих ошибок старается не повторять.
Подойдя к пузатой ракете, я заглянул в иллюминатор. Так и есть. Моего «языка» отныне никто уже не смог бы вылечить от молчания. Я ощупал карманы модной московской спецовки и не нашел там ничего, кроме запасной обоймы к шпалеру покойника и какой-то тряпицы. Ветошь? Носовой платок? Я вытащил тряпку на свет и осознал ошибку. «Очень интересно, — мысленно проговорил я, — разглядывая находку. Пожалуй, я соберу себе любопытный гардероб из одних военных трофеев. Белый халат у меня уже есть. Теперь к нему прибавилась маленькая аккуратная белая шапочка — головной убор врача, санитара и медбрата…»
Я неторопливо огляделся по сторонам. Как и пять, и десять минут назад, во дворе было пустынно. Ни одного свидетеля нашей «американской дуэли». Наверное, мертвый детский городок распространял вокруг себя такую ауру тоски и безнадежности, что отбивал всякую охоту проходить мимо. В принципе мои прыжки вокруг ржавой игрушечной ракеты кто-то мог бы увидеть из окна сверху, но пистолет в руке еще надо сверху разглядеть, а в прыжках никакого криминала нет.
Что касается трупа несостоявшегося «языка», то заметить его в металлическом склепе, не заглянув предварительно в иллюминатор, было просто невозможно.
Лоб-ракетоносец сам выбрал себе усыпальницу — пусть и остается там. Носком ботинка я поглубже затолкал в ржавую темноту и чужую обойму, и вражеский пистолет, а затем покинул нехорошее место. Особой радости от только что содеянного я не чувствовал. Пуля — самый никудышный инструмент для заполнения кроссвордов. Можно поставить точку, многоточие, но никогда-букву… Впрочем, когда в тебя стреляют, срабатывают ответные рефлексы. Принцип целесообразности перестает действовать, и ты сразу забываешь простую вещь: разговор возможен лишь с ЖИВЫМИ подонками, а с мертвыми — ни при каких обстоятельствах. Ни при каких, даже форсмажорных.
Правый рукав внутреннего двора оказался неожиданно длинным. Через полчаса ходьбы я уже . заподозрил было, что двор этот тянется через весь ; Воронеж — как вдруг он внезапно кончился, упер-шись в старое большое здание с колоннами.
Я внимательно изучил надпись на дверях. "Ага, — произнес я про себя. — Наконец-то мне стало ясно, как следовало вести себя в Воронеже с первых же минут прибытия: ни о чем не спрашивать, никого не слушать, просто идти куда глаза глядят. Стоило мне поверить прохожим, и меня уносило куда-то че туда.
Теперь же, ни у кого не спросясь, я сам пришел к необходимому дому".
К Воронежскому государственному медицинскому институту им. Н.Н. Бурденко.
«Добро пожаловать, Яков Семенович!» — сказал я сам себе и вошел.
Первый этаж медицинского учебного заведения в Воронеже ничем не отличался от ему подобных в других вузах и городах. Большой коридор, увешанный поблекшими стендами с достижениями. Множество стеклянных шкафов. Еще больше однообразных дверей с административными табличками. Ага! Приемная ректора… Ну, это для меня слишком большая инстанция, мне бы чего попроще… Вот, годится: проректор по научной работе господин Голубинов В.М.
Я открыл дверь, но вместо господина Голубинова обнаружил меланхоличную девицу в окружении телефонов, настольной кофеварки и дисплея компьютера.
— Здравствуйте, — сказал я энергично.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56