Аксессуары для ванной, сайт для людей
Повсюду, особенно во Франции и Англии, образуются социалистически-религиозные союзы. Все народы и все люди полны каких-то предчувствий. Даже в России, в этом беспредельном, покрытом снегами царстве, собираются мрачные, предвещающие грозу тучи! О, воздух душен, он чреват бурями! Взываю к тебе, мой заблудший брат, покайся, царство Божие близко! Раскрой сердце для истины. Доверься великому духу, который потому разрушает и уничтожает, что он есть неисчерпаемый и вечно-созидающий источник всякой жизни!
Трудно было совладать Тургеневу с утонченным диалектиком, страстным пропагандистом своей веры, Дон Кихотом революционной идеи.
— Почему же нельзя употребить твою юность и энергию для освобождения России? Разве там, на Родине, нет места для приложения живых, творческих сил?
— Я не гожусь для теперешней России, — возражал Бакунин, — а здесь я чувствую, что я хочу еще жить, я могу здесь действовать, мою юность и энергию я решил отдать освобождению Европы!
Меня ожидает великая будущность, Тургенев. Предчувствия мои не могут меня обманывать. Дела, дела, широкого, святого дела хочу я. Передо мною широкое поле, и моя участь — не жалкая участь.
…В спорах с Тургеневым рождалась знаменитая статья Бакунина «Реакция в Германии», опубликованная в журнале «Deutshe Jahrb?cher» от 17—21 октября 1842 года под псевдонимом «Жюль Елизар». Лейтмотивом через всю статью проходила ставшая крылатой фраза Бакунина: «Die Lust der Zerst?rung ist eine schaffende Lust». («В сладости разрушения есть творческое наслаждение»). Бакунинская «Реакция в Германии» вызвала большой шум и привлекла внимание немецкой полиции. Бакунин сообщал Тургеневу, что собирается эмигрировать в Швейцарию.
— Прощай, друг! — сказал Мишель при расставании. — Мы идем совершенно разными, противоположными путями. И все же не забывай меня, — я тебя никогда не позабуду, никогда, никогда не перестану действительно, конкретно любить тебя. Хорошо, что мы еще раз свиделись; мы узнали друг друга, и я уверен, что где бы нам ни пришлось встретиться, в каких бы обстоятельствах мы ни были, — мы пожмем друг другу руку.
Бакунин считал, что почва для революции в России не созрела, а ко всякого рода реформистским, постепенным изменениям он относился отрицательно. Так началось идейное расхождение между Бакуниным и Тургеневым, которое с годами всё более и более углублялось. Бакунин шел к революционному отрицанию самого крайнего, анархистского толка — ему было суждено стать основоположником мирового анархического движения. Тургенев же в своих общественных взглядах становился либералом-постепеновцем, сторонником медленных экономических и социальных реформ.
Вернувшись в Россию, Тургенев поселился в Петербурге и, отбросив мечты о философии, о карьере ученого, решил поступить на государственную службу в министерство внутренних дел. Такой выбор был не случайным. Деятельностью этого министерства, возглавляемого бывшим декабристом Л. А. Перовским, интересовались в то время многие противники крепостного права в России. В 1842 году Николай I предложил Перовскому проекты «О юридическом и экономическом положении крестьян», на основе которых в 1845 году Перовский подал государю записку «Об уничтожении крепостного состояния в России». Служба в этом министерстве отвечала, таким образом, сути «аннибаловской клятвы» Тургенева, его желанию практически содействовать упразднению крепостного права. В декабре 1842 года Тургенев работает над запиской «Несколько замечаний о русском хозяйстве Е русском крестьянине», являющейся своеобразным экзаменом к зачислению на службу. Тургеневская записка — очень важный документ, раскрывающий существо общественных убеждений будущего автора «Записок охотника», проясняющий границы его «западничества».
Тургенев выступает здесь сторонником развития русского народа по пути, указанному Петром Великим, но отрицательно относится к европейским буржуазным порядкам и говорит о необходимости сохранения в России крестьянского сословия, наделенного землей и освобожденного от крепостной зависимости.
Главное зло крепостного права, по Тургеневу, заключается в отсутствии законности во взаимоотношениях двух основных сословий русского общества — помещиков и крестьян. По существу, крестьяне находятся в полной зависимости от прихотей своих владельцев, и этот порядок вещей пагубно действует на нравственную природу русского мужика и его гражданские убеждения. У него слабо развито чувство гражданской ответственности и политическое мышление, потому что от рождения и до смерти он не чувствует над собой никакой опеки государственной власти, его личность никакими государственными законами не защищена. Поэтому крестьянин вынужден отстаивать право на свое существование, опираясь лишь на самого себя, на свою хитрость и изворотливость. Следствием такого положения вещей является гражданская незрелость и неразвитость народа.
Шаткость и ненадежность существования при крепостном праве, полная зависимость от произвола помещика воспитывают равнодушие, притупляют самодеятельное, творческое начало, чувство хозяина своей земли и своей судьбы. Крестьянин, в силу ложного своего положения, не думает об улучшении труда, отвыкает заботиться о своем благосостоянии и предается пьянству ради нескольких часов забвения. И он в этом не виноват, корни зла лежат в противоестественных условиях его существования, которые должны быть изменены реформами сверху, так как сам народ, веками находившийся в крепостной зависимости, лишен исторической инициативы и твердых гражданских убеждений. Его судьба находится пока в руках общественных «верхов».
Обращаясь к владельцам крепостных душ, Тургенев наносит чувствительный удар по сословной спеси русского дворянства, без всяких оснований считающего себя «особой породой», аристократией на манер английских лордов. Здесь Тургенев повторяет аргументы, ходившие в кругах славянофилов. В России не было ни победителей, ни побежденных: все говорили одним языком, и у дворян, и у крестьян был один и тот же русский склад лица, а в жилах их текла одна и та же русская кровь.
Дворяне, по Тургеневу, не выполняют своих обязанностей перед государством и народом: они забыли о призвании трудолюбиво обрабатывать землю и заботиться об улучшении условий труда крестьян, находящихся в их власти, они не занимаются их просвещением и не являются проводниками культуры. Время ставит перед русским дворянством важную историческую задачу. «Весь наш сельский быт должен измениться» и в перевороте — медленном и постепенном — должно принять самое активное участие дворянское сословие.
Записка Тургенева свидетельствует о глубине и зрелости антикрепостнических убеждений писателя. Отдельные страницы документа показывают, что во время путешествий по Германии и Богемии Тургенев внимательно наблюдал за жизнью местных крестьян. Однако очевидно и другое: в официальном документе, поданном в одну из высших государственных инстанций, Тургенев не мог высказать свои мысли во всей их резкости и полноте. Он сделал это чуть позднее, укрывшись фамилией Луи Виар-до: свою Тургенев поставить не решался. В журнале французских социалистов-утопистов «Revue Ind?pendante» (1846) записка вышла с дополнениями: глубокой критике подвергнуто правительство за промедление в решении крестьянского вопроса, указано, что эта нерешительность чревата вспышкой недовольства, крестьянской революцией.
Готовясь стать чиновником, Тургенев не бросал писательской работы. «Я много приготовил, Вы, может быть, скоро обо мне услышите», — сообщал он Алексею Бакунину.
В конце февраля 1843 года состоялось знакомство с В. Г. Белинским, пока еще официальное, на квартире критика, жившего тогда в доме Лопатина у Аничкова моста. С Белинским свёл Тургенева Зиновьев, друг Варвары Александровны Бакуниной. Тургенев шел к Белинскому и с любопытством, и не без робости. Его критические статьи производили шум в Москве и Петербурге. В великосветском обществе ходили слухи, «что и наружность его самая ужасная; что это какой-то циник, бульдог, призренный Надеждиным с целью травить им своих врагов. Упорно, и как бы в укоризну, называли его „Беллынским“. Но от Станкевича и Мишеля Бакунина Тургенев слышал другое.
И вот Тургенев переступил порог дома Белинского. Его встретил «человек среднего роста, на первый взгляд довольно некрасивый и даже нескладный, худощавый, со впалой грудью и понурой головой». Он постоянно кашлял, и следы чахотки всякого, даже не медика, поражали в нем. «Лицо он имел небольшое, бледно-красноватое, нос неправильный, как бы приплюснутый, рот слегка искривленный, особенно когда раскрывался, маленькие частые зубы; густые белокурые волосы падали клоком на белый прекрасный, хоть и низкий лоб».
Но, присмотревшись повнимательнее, Тургенев вздрогнул, встретив обращенный к нему взгляд. Он не видал глаз, более прелестных, чем у Белинского. Голубые, с золотистыми искорками в глубине зрачков, эти глаза, до сей поры полузакрытые ресницами, «вдруг расширились и засверкали»; он воодушевился, когда речь зашла о Бакунине, о Станкевиче. Говорил Белинский слабым хрипловатым голосом, с особенными ударениями и придыханиями, «упорствуя, волнуясь и спеша». «Его выговор, манеры, телодвижения… вся его повадка была чисто русская, московская». «Недаром, — подумалось Тургеневу, — в жилах его текла беспримесная кровь — принадлежность нашего великорусского духовенства, сколько веков недоступного влиянию иностранной породы». Разговор о поэтических увлечениях Тургенева не получил серьезного отклика у Белинского. Критик засмеялся, весело и искренне, как ребенок, и перевел разговор на более серьезную для него тему о попытках Бакунина создать за границей русскую революционную колонию…
Весной 1843 года, уезжая в Спасское за материнским благословением на службу, через посредников Тургенев передал Белинскому на суд свое новое художественное произведение — поэму «Параша», только что вышедшую в Петербурге отдельным изданием за подписью «Т. Л.». Молодой поэт решился на очень рискованный поступок. Ведь именно в эти годы Белинский объявил последний бой романтизму и со всею силою своего критического темперамента обрушился на поэтическое «лепетание в стихах», производя, по словам А. И. Герцена, настоящие разгромы в умах читателей. «Проглотят очередную статью с лихорадочным сочувствием — и трех-четырех верований как не бывало».
И вот уже в Спасском в майской книжке «Отечественных записок» Тургенев прочел отзыв Белинского о своем произведении: «один из прекрасных снов на минуту проснувшейся русской поэзии», «глубокая идея», «стих обнаруживает необыкновенный поэтический талант»!.. Такого Тургенев не ожидал и, вероятно, почувствовал больше смущения, чем радости. «И когда в Москве, — вспоминал он впоследствии, — покойный Киреевский подошел ко мне с поздравлениями, я поспешил отказаться от своего детища, утверждая, что сочинитель „Параши“ не я».
Что же произошло? Почему Белинский, отрицательно относившийся тогда к поэзии, так высоко превознес Тургенева-поэта?
В 1844 году вышел в свет русский перевод гётевского «Фауста», сделанный М. Вронченко. Тургенев откликнулся на него рецензией, в которой обратил внимание на слабые стороны романтического мироощущения. Во-первых, романтизм, по Тургеневу, — это «апофеоза личности», романтик — безнадежный пленник своего «я». Он привык ставить себя в центр мироздания и не предается ничему, напротив, всё заставляет себе предаваться. Поглощенный собой, романтик становится эгоистом, романтическая восторженность перегорает в нем, и на душевном пепелище пышным цветом расцветает бесплодный скептицизм. Мефистофель — вот конечный удел оторванного от жизни мечтателя, — «бес людей одиноких и отвлеченных, которых глубоко смущает какое-нибудь маленькое противоречие в их собственной жизни, и которые с философическим равнодушием пройдут мимо целого семейства ремесленников, умирающих с голода».
Во-вторых, романтик — человек «отвлеченный», «общечеловек», «космополит», а истинный талант — «не космополит», он принадлежит своему народу, своему времени.
В-третьих, романтик боготворит искусство, ставит его выше всех других форм общественного сознания и впадает в отвлеченный эстетизм. Такое отношение к искусству изживает себя. Наступает эпоха, когда «при виде прекрасной картины, изображающей нищего», люди «не могут любоваться „художественностью воспроизведения“, но печально тревожатся о возможности нищих в наше время».
Наконец, Тургенев не принимает предложенное Гёте в «Фаусте» утилитарно-практическое разрешение: «Какой добросовестный читатель поверит, что Фауст, оттого, что его утилитарные затеи удаются, действительно наслаждается „мгновеньем высшего блаженства“ и в силу условия, заключенного с чертом, принужден расстаться с жизнью? Гёте в одном только отношении остался верен своей натуре: он не заставил Фауста искать блаженства вне человеческой сферы… но как бледно и пошло задуманное им „примирение“! Тургенев считает далеко не призрачными те вечные философские вопросы, которые волнуют Фауста. Практическая деятельность и трезвый реализм не должны отменять высоких духовных порывов, не должны успокаивать человека в малом. „Нас не испугает, — говорит Тургенев, — отсутствие „примирения“ <…> мы — как народ юный и сильный, который верит и имеет право верить в свое будущее, — не очень-то хлопочем об округлении и завершении нашей жизни и нашего искусства“.
Таким образом, в рецензии на перевод «Фауста» Тургенев ратовал за новое, реалистическое миросозерцание, которое нашло художественное воплощение в поэме «Параша». Сюжет её восходит к «Евгению Онегину»: в центре поэмы — судьба провинциальной девушки, своим простонародным именем напоминающей о пушкинской Татьяне. Но Тургенев дает сюжету новый поворот: его Параша, в отличие от Татьяны Лариной, становится женой разочарованного, скучающего Виктора Александровича, который лишь внешне перекликается с героем пушкинского романа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Трудно было совладать Тургеневу с утонченным диалектиком, страстным пропагандистом своей веры, Дон Кихотом революционной идеи.
— Почему же нельзя употребить твою юность и энергию для освобождения России? Разве там, на Родине, нет места для приложения живых, творческих сил?
— Я не гожусь для теперешней России, — возражал Бакунин, — а здесь я чувствую, что я хочу еще жить, я могу здесь действовать, мою юность и энергию я решил отдать освобождению Европы!
Меня ожидает великая будущность, Тургенев. Предчувствия мои не могут меня обманывать. Дела, дела, широкого, святого дела хочу я. Передо мною широкое поле, и моя участь — не жалкая участь.
…В спорах с Тургеневым рождалась знаменитая статья Бакунина «Реакция в Германии», опубликованная в журнале «Deutshe Jahrb?cher» от 17—21 октября 1842 года под псевдонимом «Жюль Елизар». Лейтмотивом через всю статью проходила ставшая крылатой фраза Бакунина: «Die Lust der Zerst?rung ist eine schaffende Lust». («В сладости разрушения есть творческое наслаждение»). Бакунинская «Реакция в Германии» вызвала большой шум и привлекла внимание немецкой полиции. Бакунин сообщал Тургеневу, что собирается эмигрировать в Швейцарию.
— Прощай, друг! — сказал Мишель при расставании. — Мы идем совершенно разными, противоположными путями. И все же не забывай меня, — я тебя никогда не позабуду, никогда, никогда не перестану действительно, конкретно любить тебя. Хорошо, что мы еще раз свиделись; мы узнали друг друга, и я уверен, что где бы нам ни пришлось встретиться, в каких бы обстоятельствах мы ни были, — мы пожмем друг другу руку.
Бакунин считал, что почва для революции в России не созрела, а ко всякого рода реформистским, постепенным изменениям он относился отрицательно. Так началось идейное расхождение между Бакуниным и Тургеневым, которое с годами всё более и более углублялось. Бакунин шел к революционному отрицанию самого крайнего, анархистского толка — ему было суждено стать основоположником мирового анархического движения. Тургенев же в своих общественных взглядах становился либералом-постепеновцем, сторонником медленных экономических и социальных реформ.
Вернувшись в Россию, Тургенев поселился в Петербурге и, отбросив мечты о философии, о карьере ученого, решил поступить на государственную службу в министерство внутренних дел. Такой выбор был не случайным. Деятельностью этого министерства, возглавляемого бывшим декабристом Л. А. Перовским, интересовались в то время многие противники крепостного права в России. В 1842 году Николай I предложил Перовскому проекты «О юридическом и экономическом положении крестьян», на основе которых в 1845 году Перовский подал государю записку «Об уничтожении крепостного состояния в России». Служба в этом министерстве отвечала, таким образом, сути «аннибаловской клятвы» Тургенева, его желанию практически содействовать упразднению крепостного права. В декабре 1842 года Тургенев работает над запиской «Несколько замечаний о русском хозяйстве Е русском крестьянине», являющейся своеобразным экзаменом к зачислению на службу. Тургеневская записка — очень важный документ, раскрывающий существо общественных убеждений будущего автора «Записок охотника», проясняющий границы его «западничества».
Тургенев выступает здесь сторонником развития русского народа по пути, указанному Петром Великим, но отрицательно относится к европейским буржуазным порядкам и говорит о необходимости сохранения в России крестьянского сословия, наделенного землей и освобожденного от крепостной зависимости.
Главное зло крепостного права, по Тургеневу, заключается в отсутствии законности во взаимоотношениях двух основных сословий русского общества — помещиков и крестьян. По существу, крестьяне находятся в полной зависимости от прихотей своих владельцев, и этот порядок вещей пагубно действует на нравственную природу русского мужика и его гражданские убеждения. У него слабо развито чувство гражданской ответственности и политическое мышление, потому что от рождения и до смерти он не чувствует над собой никакой опеки государственной власти, его личность никакими государственными законами не защищена. Поэтому крестьянин вынужден отстаивать право на свое существование, опираясь лишь на самого себя, на свою хитрость и изворотливость. Следствием такого положения вещей является гражданская незрелость и неразвитость народа.
Шаткость и ненадежность существования при крепостном праве, полная зависимость от произвола помещика воспитывают равнодушие, притупляют самодеятельное, творческое начало, чувство хозяина своей земли и своей судьбы. Крестьянин, в силу ложного своего положения, не думает об улучшении труда, отвыкает заботиться о своем благосостоянии и предается пьянству ради нескольких часов забвения. И он в этом не виноват, корни зла лежат в противоестественных условиях его существования, которые должны быть изменены реформами сверху, так как сам народ, веками находившийся в крепостной зависимости, лишен исторической инициативы и твердых гражданских убеждений. Его судьба находится пока в руках общественных «верхов».
Обращаясь к владельцам крепостных душ, Тургенев наносит чувствительный удар по сословной спеси русского дворянства, без всяких оснований считающего себя «особой породой», аристократией на манер английских лордов. Здесь Тургенев повторяет аргументы, ходившие в кругах славянофилов. В России не было ни победителей, ни побежденных: все говорили одним языком, и у дворян, и у крестьян был один и тот же русский склад лица, а в жилах их текла одна и та же русская кровь.
Дворяне, по Тургеневу, не выполняют своих обязанностей перед государством и народом: они забыли о призвании трудолюбиво обрабатывать землю и заботиться об улучшении условий труда крестьян, находящихся в их власти, они не занимаются их просвещением и не являются проводниками культуры. Время ставит перед русским дворянством важную историческую задачу. «Весь наш сельский быт должен измениться» и в перевороте — медленном и постепенном — должно принять самое активное участие дворянское сословие.
Записка Тургенева свидетельствует о глубине и зрелости антикрепостнических убеждений писателя. Отдельные страницы документа показывают, что во время путешествий по Германии и Богемии Тургенев внимательно наблюдал за жизнью местных крестьян. Однако очевидно и другое: в официальном документе, поданном в одну из высших государственных инстанций, Тургенев не мог высказать свои мысли во всей их резкости и полноте. Он сделал это чуть позднее, укрывшись фамилией Луи Виар-до: свою Тургенев поставить не решался. В журнале французских социалистов-утопистов «Revue Ind?pendante» (1846) записка вышла с дополнениями: глубокой критике подвергнуто правительство за промедление в решении крестьянского вопроса, указано, что эта нерешительность чревата вспышкой недовольства, крестьянской революцией.
Готовясь стать чиновником, Тургенев не бросал писательской работы. «Я много приготовил, Вы, может быть, скоро обо мне услышите», — сообщал он Алексею Бакунину.
В конце февраля 1843 года состоялось знакомство с В. Г. Белинским, пока еще официальное, на квартире критика, жившего тогда в доме Лопатина у Аничкова моста. С Белинским свёл Тургенева Зиновьев, друг Варвары Александровны Бакуниной. Тургенев шел к Белинскому и с любопытством, и не без робости. Его критические статьи производили шум в Москве и Петербурге. В великосветском обществе ходили слухи, «что и наружность его самая ужасная; что это какой-то циник, бульдог, призренный Надеждиным с целью травить им своих врагов. Упорно, и как бы в укоризну, называли его „Беллынским“. Но от Станкевича и Мишеля Бакунина Тургенев слышал другое.
И вот Тургенев переступил порог дома Белинского. Его встретил «человек среднего роста, на первый взгляд довольно некрасивый и даже нескладный, худощавый, со впалой грудью и понурой головой». Он постоянно кашлял, и следы чахотки всякого, даже не медика, поражали в нем. «Лицо он имел небольшое, бледно-красноватое, нос неправильный, как бы приплюснутый, рот слегка искривленный, особенно когда раскрывался, маленькие частые зубы; густые белокурые волосы падали клоком на белый прекрасный, хоть и низкий лоб».
Но, присмотревшись повнимательнее, Тургенев вздрогнул, встретив обращенный к нему взгляд. Он не видал глаз, более прелестных, чем у Белинского. Голубые, с золотистыми искорками в глубине зрачков, эти глаза, до сей поры полузакрытые ресницами, «вдруг расширились и засверкали»; он воодушевился, когда речь зашла о Бакунине, о Станкевиче. Говорил Белинский слабым хрипловатым голосом, с особенными ударениями и придыханиями, «упорствуя, волнуясь и спеша». «Его выговор, манеры, телодвижения… вся его повадка была чисто русская, московская». «Недаром, — подумалось Тургеневу, — в жилах его текла беспримесная кровь — принадлежность нашего великорусского духовенства, сколько веков недоступного влиянию иностранной породы». Разговор о поэтических увлечениях Тургенева не получил серьезного отклика у Белинского. Критик засмеялся, весело и искренне, как ребенок, и перевел разговор на более серьезную для него тему о попытках Бакунина создать за границей русскую революционную колонию…
Весной 1843 года, уезжая в Спасское за материнским благословением на службу, через посредников Тургенев передал Белинскому на суд свое новое художественное произведение — поэму «Параша», только что вышедшую в Петербурге отдельным изданием за подписью «Т. Л.». Молодой поэт решился на очень рискованный поступок. Ведь именно в эти годы Белинский объявил последний бой романтизму и со всею силою своего критического темперамента обрушился на поэтическое «лепетание в стихах», производя, по словам А. И. Герцена, настоящие разгромы в умах читателей. «Проглотят очередную статью с лихорадочным сочувствием — и трех-четырех верований как не бывало».
И вот уже в Спасском в майской книжке «Отечественных записок» Тургенев прочел отзыв Белинского о своем произведении: «один из прекрасных снов на минуту проснувшейся русской поэзии», «глубокая идея», «стих обнаруживает необыкновенный поэтический талант»!.. Такого Тургенев не ожидал и, вероятно, почувствовал больше смущения, чем радости. «И когда в Москве, — вспоминал он впоследствии, — покойный Киреевский подошел ко мне с поздравлениями, я поспешил отказаться от своего детища, утверждая, что сочинитель „Параши“ не я».
Что же произошло? Почему Белинский, отрицательно относившийся тогда к поэзии, так высоко превознес Тургенева-поэта?
В 1844 году вышел в свет русский перевод гётевского «Фауста», сделанный М. Вронченко. Тургенев откликнулся на него рецензией, в которой обратил внимание на слабые стороны романтического мироощущения. Во-первых, романтизм, по Тургеневу, — это «апофеоза личности», романтик — безнадежный пленник своего «я». Он привык ставить себя в центр мироздания и не предается ничему, напротив, всё заставляет себе предаваться. Поглощенный собой, романтик становится эгоистом, романтическая восторженность перегорает в нем, и на душевном пепелище пышным цветом расцветает бесплодный скептицизм. Мефистофель — вот конечный удел оторванного от жизни мечтателя, — «бес людей одиноких и отвлеченных, которых глубоко смущает какое-нибудь маленькое противоречие в их собственной жизни, и которые с философическим равнодушием пройдут мимо целого семейства ремесленников, умирающих с голода».
Во-вторых, романтик — человек «отвлеченный», «общечеловек», «космополит», а истинный талант — «не космополит», он принадлежит своему народу, своему времени.
В-третьих, романтик боготворит искусство, ставит его выше всех других форм общественного сознания и впадает в отвлеченный эстетизм. Такое отношение к искусству изживает себя. Наступает эпоха, когда «при виде прекрасной картины, изображающей нищего», люди «не могут любоваться „художественностью воспроизведения“, но печально тревожатся о возможности нищих в наше время».
Наконец, Тургенев не принимает предложенное Гёте в «Фаусте» утилитарно-практическое разрешение: «Какой добросовестный читатель поверит, что Фауст, оттого, что его утилитарные затеи удаются, действительно наслаждается „мгновеньем высшего блаженства“ и в силу условия, заключенного с чертом, принужден расстаться с жизнью? Гёте в одном только отношении остался верен своей натуре: он не заставил Фауста искать блаженства вне человеческой сферы… но как бледно и пошло задуманное им „примирение“! Тургенев считает далеко не призрачными те вечные философские вопросы, которые волнуют Фауста. Практическая деятельность и трезвый реализм не должны отменять высоких духовных порывов, не должны успокаивать человека в малом. „Нас не испугает, — говорит Тургенев, — отсутствие „примирения“ <…> мы — как народ юный и сильный, который верит и имеет право верить в свое будущее, — не очень-то хлопочем об округлении и завершении нашей жизни и нашего искусства“.
Таким образом, в рецензии на перевод «Фауста» Тургенев ратовал за новое, реалистическое миросозерцание, которое нашло художественное воплощение в поэме «Параша». Сюжет её восходит к «Евгению Онегину»: в центре поэмы — судьба провинциальной девушки, своим простонародным именем напоминающей о пушкинской Татьяне. Но Тургенев дает сюжету новый поворот: его Параша, в отличие от Татьяны Лариной, становится женой разочарованного, скучающего Виктора Александровича, который лишь внешне перекликается с героем пушкинского романа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97