даже Лайонс был, возможно, оклеветан. По своим собственным понятиям, большинство из них были достойными, если не чванливыми, людьми, чьему слову доверяли его товарищи; в другом случае они вряд ли могли бы добиться успеха. При этом существовало широко распространенное убеждение, что виноторговцы разбавляют вино, что торговцы шерстью надувают производителей, что зеленщики и торговцы зерном используют фальшивую меру, что те, кто одалживают деньги короне, надувают налогоплательщиков, и что если человек получил свое богатство посредством торговли, он обязательно является жуликом. А некоторые из тех, кто сделал деньги на французских войнах, представляют собой заурядных выскочек с большими претензиями и известными своей корыстью и взяточничеством. «Торговцы мылом и их сыновья за деньги, – писал возмущенный Ленгленд, – становятся рыцарями». «Стяжательство захватило власть над всеми», – жаловался его собрат поэт Гауэр, – нет города или местечка, где Обман не ограбил кого-либо, чтобы обогатить себя. Обман в Бордо, Обман в Севилье, Обман в Париже покупает и продает; Обман имеет свои корабли и слуг, и из самых выдающихся богачей Обман имеет в десять раз больше, чем любой другой народ».
Все общество, включая Церковь, пронизывало это чувство разобщенности, соперничества и стяжательства. «Жадность, – говорит проповедник, – заставляет людей драться друг с другом, как собаки за кость». Как старый правящий класс, так и новый соперничает в роскошности своих одеяний, пиров и развлечений; «таким образом они растрачивают свое богатство, так злоупотребляя им и с таким смешным распутством, что глас простого народа вопиет». Это время было отмечено совершенно нелепой модой на одежду: заостренные и загнутые туфли с такими длинными носками, что их владельцы вынуждены были иногда подниматься вверх по лестнице спиной или отдавать свои туфли пажам; фантастические, возвышающиеся в виде башен дамские прически; жеманная походка, длинные волосы и волочащиеся рукава молодых придворных, которые часто тратили на свое изнеженное тело столько, сколько одежды и еды было бы необходимо, чтобы прокормить целую деревню. В противоположность «ярким одеждам, мягким тканям, коротким блузам» богачей крестьянин был одет в грубое серое одеяние, ел холодную капусту, бекон и пил дешевый эль; его сплетенная из бревен хижина была вся в дырах; бедный Норфолкский охотник на оленей, чьи ноги настолько сгнили в подвальной темнице Норфолкского замка, что он не мог идти в суд на слушанье своего дела, а восемь его сокамерников умерли в темнице от голода, жажды и нужды.
«У меня нет и пенни, – говорит Ленглендовский Петр Пахарь, – ни дичи, чтобы продать,
ни гуся, ни другой еды, но только две зеленые головки сыра,
Немного прокисшего молока и сливок и овсяная лепешка,
И два куска из бобов и отрубей, чтобы испечь для моих детей».
Ему казалось отрицанием христианства, что бедные, но честные должны быть обманутыми. Его сердце было взволнованно, а его возмущение выливалось наружу за «томящихся в ямах» и бедняков-коттеров, «брошенных в тюрьму вместе с детьми за неуплату ренты главному лорду», и крестьянок, «поднимающихся с печалью зимними ночами, чтобы убаюкать дитя».
«Чтобы чесать и причесывать, латать и стирать...
Много детей и ничего, только мужнины руки,
Чтобы одеть и накормить их и принести несколько пенсов».
Из этого духа Англии XIV века, со всеми ее кричащими несправедливостями, возникло убеждение – настолько странно противостоявшее положениям военного и духовного сословий – что «крестьянин сохраняет состояние мира», а получает меньше, чем справедливость. В своей высшей форме оно было выражено Ленглендом, основной темой чьей поэмы о Божественной милости и прощении была та жертва Христа, которая требовала от всех людей взамен честную жизнь и честный труд – честную работу и любящую доброту:
«Ибо все мы Божьи твари и богаты его щедротами
И братья одной крови, как нищие, так и графы...
Поэтому любите друг друга как истинные братья и все смеются друг над другом,
И каждый человек может оказать помощь, когда она нужна,
И каждый человек помогает друг другу, ибо все мы уйдем с грешной земли».
Он сам проверил свою совесть по этому поводу, сравнивая свою праздную жизнь в качестве капеллана с жизнью крестьянства, среди которого он вырос:
«Можешь ли ты, – спросил его Разум, – наворотить копну сена и погрузить в повозку?
Или можешь ли ты управиться с косой или сделать сноп сена?
Или охранять мое зерно на моем участке от воришек и воров?
Или можешь ли ты сделать обувь, сшить одежду или заботиться о скоте?
Или поставить изгородь, или боронить, или выращивать свиней или гусей?
Или любой другой вид ремесла, в котором нуждается община?»
Его поэма выразила ту самую английскую реакцию на разницу между неправильным использованием богатства и незаслуженными лишениями, с ее характерным намерением, нет, не разрушить общество, но восстановить равновесие. Хотя, кажется, его поэму никогда не оценивали как выдающееся сочинение – своеобразная светская цензура того исключительно аристократического времени – ибо это была работа, написанная давно, напечатанная человеком незнатным и без состояния, она получила ошеломляющий успех; сохранилось шестьдесят копий и, поскольку она ходила среди бедных и низших классов, многие другие исчезли. Незамеченные богатыми подобно «Путешествию пилигрима» в более позднее время, его читателями и переписчиками, возможно, были приходские священники – ибо вряд ли этим могли заниматься монахи – и, возможно, именно через них и их проповеди имя этого простого крестьянского героя и его отождествление с распятым Христом стало так широко и хорошо известным. В конце XIV – начале XV веков на нефах приходских церквей южной Англии появилось большое количество рисунков, грубых и, очевидно, выполненных местными умельцами, на которых был изображен Христос – обнаженный, распятый и истекающий кровью, с орудиями плотника – колотушкой, молотком, ножом, топором, клещами, рожком и колесом – расположенными вокруг его головы вместо нимба. Такое изображение «Christ of the Trades» (Христос простолюдинов) можно найти в церквах, находящихся в отдаленных уголках страны, в Пемброкшире и Саффолке. Многие из них, возможно, исчезли во времена Реформации; среди лучше всех сохранившихся можно назвать рисунок в Эмпни Сент Мери в Костволдсе – недалеко от холмистой местности, где Ленгленд увидел силуэт башни Правды – в Хессете в Саффолке и в Стедеме в Суссексе. На первой из них трудящийся Христос находится напротив героя рыцарства Св. Георга, убивающего дракона; на второй – напротив Девы Марии, укрывающей людей под своим плащом.
* * *
Существовала глубокая пропасть между терпеливым, подобным Христу ремесленником и крестьянином с настенных картин и из Ленглендовых снов, и злым рабочим, отказывающимся служить своему лорду, проклинающим лендлордов, монахов и юристов и теребящим тетиву своего лука. Было совсем не трудно воспламенить невежественных людей понятием несправедливости, и относилось это совсем не к бескорыстной части человеческой натуры. Сам поэт прекрасно знал об этом:
«Тогда Расточитель не захотел уже работать, но стал бродить повсюду...
Рабочие, которые не имеют земли, чтобы жить ею, но только руки,
Не соглашались есть днем за обедом овощи, простоявшие ночь;
Не правился им ни эль в пенни, ни кусок ветчины,
А хотелось только свежеизготовленного мяса или рыбы, изжаренных или испеченных».
Он описал работоспособного виллана, требующего даже более высокой платы, который, когда ему отказали,
«Оплакивал то время, когда он сделался рабочим,
А затем проклинал короля, также весь его совет
За то, что они принуждают исполнять законы, которые угнетают рабочих».
Парламенту не подчинялись, а «Статут о рабочих и слугах» стал мертвой бумагой благодаря угрюмым вилланам, бездельничавшим в поле или отправлявшимся обозленными бандами в ближайший город, чтобы продать свой труд тем, кто больше за него заплатит. Фразы подобно «держитесь вместе!» или «закончите с пользой то, что уже началось!» переходили из графства в графство, а странствующие агитаторы подстрекали население своими проповедями. «В Англии до тех пор не настанет благоденствие, – провозгласил лишенный духовного сана захудалый священник Джон Болл, – пока все имущество не попадет в общее пользование и пока существуют вилланы и джентльмены. По какому праву те, кого мы называем лордами, стоят выше нас?» «Мы созданы по образу и подобию Божьему, – провозгласил он, – а они обращаются с нами, как со скотами».
Это было время войны и насилия; война всегда порождает насилие. Недовольство рабочих слоев своими угнетателями не ограничивалось пределами Англии. В середине века римская толпа восстала против демагога Риенцо; через десять лет в северной Франции случилась ужасная Жакерия. Где бы люди ни сгонялись вместе в большом количестве, чтобы служить своим господам, которые обеспечивали роскошь богатых, здесь всегда присутствовал дух восстания. В 1378 году угнетенные чесальщики шерсти из Флоренции восстали против купеческих олигархов города, захватили дворец Синьории и посадили там одного из своих членов в качестве гонфалоньера справедливости. Год спустя ткачи Гента и Брюгге и других фламандских текстильных городов восстали и, под руководством ван Артевельде второго, сына старого союзника Эдуарда III, все еще сопротивлялись своему графу и французскому королю.
В Англии беспорядки в основном приняли форму массовых отказов от исполнения своей услуг, особенно в местах, где лордом являлась обезличенная церковная корпорация. В 1378 году, после того как присяжные Хармсуорта в графстве Мидлсекс – собственности Норманского аббатства – проигнорировали управляющего лорда и вынесли ложный вердикт в пользу своих собратьев вилланов, которые лично отсутствовали с прошлого сенокоса, жители деревни сознательно открыли речные шлюзы, чтобы затопить все сено. Образовывались банды освободителей из бежавших крепостных, которые были пойманы и приведены обратно в свои «вилланские насесты», проводились и вооруженные собрания по ночам с целью поджечь лес лорда или поубивать его дичь. Рабочие законы также помогают объяснить страсть и горячность некоторых из этих внезапных взрывов жестокого гнева, часто по исключительно банальному поводу. Англичане не были готовы к тому, чтобы страдать от бесчестия выжиганием клейма на лбу – большой буквы «Л», что означает «Лжец», только потому, что они получали дневной заработок или требовали денег больше, чем это было указано в не отвечающем требованиям времени статуте парламента. Если вернуться к событиям, произошедшим за год до битвы при Пуатье, когда настроения против этой формы классового законодательства были особенно сильными, то тогда крестьяне из деревень вокруг Оксфорда объединились с горожанами в убийственной атаке на университет – затем это стало известным под названием День Св. Схоластика – отличившись жестокостью и злобными криками: «Рушьте, крушите, рвите быстрее, дайте им хорошего пинка!»
В начале царствования Ричарда количество таких бунтов сильно увеличилось. Их возбуждали проповеди равенства, исходящие от странствующих монахов и священников подобно Джону Боллу, которые последние двадцать лет бродяжничали по стране, проповедуя, сопротивляясь церковным властям, против богатых «собственников» церкви и государства. По словам хрониста Уолсингема, он проповедовал «то, что, как он знал, хотят услышать простые люди, ругая духовных и светских лордов, и возбуждая добрую волю простолюдинов больше, чем добродетель перед лицом Господа. Ибо он учил, что десятину не надо платить пока тот, кто отдает ее, не станет богаче, чем священник, который ее получает. Он также учил, что десятина и пожертвования не должны подноситься, если известно, что прихожанин является более достойным человеком, чем священник». Поскольку ему было запрещено проповедовать в церкви, он делал это на улицах, в деревнях и даже в поле, пока его не отлучили от церкви. Ничто, однако, не могло его остановить и, хотя он несколько раз попадал в тюрьму, как только он выбирался на свободу, он начинал снова. Он также пристрастился к написанию постоянно ходящих по стране подстрекательских писем, полных темных загадок и стихов, призывавших добродетельных бедняков готовиться к тому дню, когда они низвергнут своих угнетателей. «Джон Болл, пастор церкви Св. Марии, – начиналось одно из них, – приветствует всех людей и просит их именем святой Троицы, Отца, Сына и Святого Духа, мужественно держаться правды, и помогать правде и правда поможет вам».
«Теперь в мире господствует гордость,
Жадность считается мудростью,
Разврат не знает стыда,
Чревоугодие не вызывает никакого осуждения,
Зависть царствует, как будто так и надо,
Леность в полном почете.
Боже, накажи нас: теперь время».
Последней каплей в этой постепенно накалявшейся ситуации стал подушный налог, затребованный зимой 1380-1381 года. В результате все деревни юга Англии сфабриковали налоговые списки до такой степени, что, когда они достигли комиссионеров по сбору налога, получалось, что население страны сократилось на треть со времен последнего подушного налога. Собранная сумма находилась гораздо ниже ожидаемого уровня, и правительство впало в ярость. 16 марта 1381 года Совет обнаружил, что местные сборщики виновны в вопиющей халатности по отношению к своим обязанностям и сговоре с крестьянами, и назначил новую комиссию для тщательного изучения списков и выбивания платежей от уклонившихся.
Это решение вызвало всеобщее порицание и проклятие. Говорили о том, что это было сделано специально к личной выгоде главы ревизионной комиссии Джона Легге, барристера, и казначея сэра Роберта Хелса, которого называли «разбойник Хоб». Когда новости о дальнейшем нашествии сборщиков налогов достигли деревень, темные крестьяне предположили, что это новый налог и он будет собираться сверх того, который они уже платили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100