https://wodolei.ru/brands/Jika/lyra-plus/
При этом они сделали свою субсидию зависимой от его ответа на четыре петиции, одна из которых, в конце концов прекращавшая королевское право облагать налогом торговую деятельность в зависимости от желания короля даже в королевских владениях, явилась важным шагом по пути к парламентскому контролю налогообложения. В обмен на разрешение Эдуарду собирать ненавистный maltoteеще четырнадцать месяцев, они получили обещание, что он никогда не использует его снова «кроме как с общего согласия прелатов, графов, баронов и других лордов и общин королевства». Они также просили об ограничении права реквизиций для нужд королевского двора, для отмены древнего процесса против людей англосаксонского происхождения, называвшегося «предъявление английского происхождения», и для убежденности в том, что французский титул короля никогда не подчинит английский.
Получив субсидии для французской кампании, Эдуард готовился к возвращению на континент, где французы сжигали города и деревни Гегенау и угрожали Фландрии. В его отсутствие флот из около 200 французских, генуэзских и испанских кораблей расположился рядом со Слейсом у устья реки Цвин, чтобы воспрепятствовать его проезду и начать блокаду фламандцев. Весь прошлый год позиция на море и рейды по английским южным портам вызывали растущее беспокойство; осенью 1339 года несколько собственных кораблей короля было захвачено в Северном море. В своих дебатах парламент акцентировал внимание на слабости страны в военно-морском отношении и «как море должно охраняться против врагов, так чтобы они... не смогли проникнуть в королевство и разрушить его».
Когда оказалось, что король должен будет пробиваться назад во Фландрию, все корабли, которые могли потребоваться, были собраны в Оруэлле, и на них были помещены лучники и тяжеловооруженные всадники. Кроме нескольких королевских небольших суденышек и галер, специально построенных для военных нужд, – содержащихся обычно в Уинчелси и Портсмуте и находившихся в ведении Тауэра под контролем специального чиновника, называемого клерком королевских кораблей, – флот состоял из одномачтовых, однопалубных торговых и рыболовных судов, тоннаж большинства из которых не превышал ста тонн. Реквизированные шерифами прибрежных графств, они должны были быть переоборудованы для военных нужд посредством добавления марсов к мачтам для ведения огня и деревянных надпалубных сооружений на носу и корме корабля под названием «баки» и «юты», из которых лучники и пращники могли метать стрелы, дротики и камни в неприятельские войска и такелаж, а войска осуществить абордаж. В честь короля они были ярко раскрашены и украшены золотыми львами. Двумя самыми большими кораблями являлись флагман – судно «Томас» и 240-тонный корабль под названием «Михаил», пожертвованный Райем – одним из Пяти портов.
При этом Англия оставалась только второразрядной морской державой. Ее флот был гораздо хуже по сравнению с армадой, находившейся у фламандских берегов Предусмотрительным умам казалась полным безумием попытка короля пробиться через него к Слейсу посредством тарана и абордажа кораблей, более высоких и тяжелых по сравнению с английскими – а это был единственный известный тогда способ ведения боя. Испуганный недостатком денег и донесениями о том, что французы и испанцы собираются захватить в плен его венценосного господина, канцлер, архиепископ Стратфорд, молили его отменить этот поход. Оба адмирала поддержали просьбу архиепископа. Когда король отказался, то архиепископ, к его негодованию, отдал государственную печать. «Я поплыву, несмотря на вас, – сказал король, – и те, кто боятся на пустом месте, пусть остаются дома».
Флот вышел в море во вторник 22 июня 1340 года и достиг устья Цвина на следующий день. «Около полудня, – написал Эдуард своему сыну, – мы прибыли к фландрскому берегу у Блакенберга, где перед нами предстал враг, сгрудившийся в порте Слейса. И, увидев, что прилив не поможет нам приблизиться к нему, мы отложили все это до вечера. В субботу, в день Св. Иоанна, вскоре после полудня, на гребне прилива, с именем Господа и уверенные в нашей правой ссоре, мы вошли в порт против наших врагов, которые выстроили свои корабли в очень сильный боевой порядок». Их было так много, написал свидетель битвы, что «казалось, их мачты являют собой сплошной лес».
Обе стороны сражались, как будто они были на земле. Англичане начали атаку, имея позади себя ветер, солнце и прилив, тремя колоннами, король находился во главе центральной колонны на своем корабле «Томас», а каждый корабль был укомплектован вперемешку лучниками и тяжеловооруженными воинами. Французские и испанские корабли были объединены в цепи и представляли собой четыре линии, пересекающие эстуарий подобно стенам замка. Построенные для плавания в Атлантическом океане с высокими бортами, они возвышались над своими противниками, их палубы были заполнены рыцарями, вооруженными копьями, а также камнеметателями и арбалетчиками.
Именно английские лучники решили исход сражения. Когда они вступили в дело, они выпустили такой шторм из стрел, что палубы противника были устланы мертвыми еще до того, как их достигла абордажная команда. Стрельба по своей меткости была настолько смертельной, что многие прыгали в воду, чтобы избежать ее. Тысячи были убиты или утонули, только генуэзцы, которые отказались встать на якорь, смогли сбежать в открытое море. К утру две трети союзного флота было взято в плен или разрушено.
Победа Эдуарда при Слейсе резко подняла его престиж. До настоящего времени он казался своим собратьям князьям всего лишь королем турниров да шотландских пустошей: теперь он показал себя в главной европейской битве. Хотя последствия ее нужно было реализовать, но он уже ликвидировал превосходство в Ла-Манше атлантических мореходов. Что волновало его больше всего в тот момент, так это появившаяся возможность захватить Францию. 10 июля он въехал в столицу ван Артевельде, Гент, как герой-победитель. Его жена находилась там, чтобы приветствовать его на руках с новорожденным сыном, который войдет в историю как Джон Гонтский.
Вместе эти два человека – король и ткач – разрабатывали планы освобождения городов Артуа от династии Валуа. В конце июля они пересекли французскую границу. Пока Роберт Артуа, изгнанный претендент на фьеф, осаждал Сен-Омер, Эдуард вместе с немецкими и нидерландскими князьями установил осаду Турне. Но вскоре между союзниками возникли ссоры. Когда с бесцеремонной нетерпеливостью выскочки ван Артевельде упрекнул герцога Брабанта за неудачный штурм стен, герцог, разозленный такой дерзостью со стороны простолюдина, пригрозил увести свою армию домой. Потребовался весь такт Эдуарда, чтобы удержать его. Тем временем, вместо того чтобы броситься на освобождение города, Филипп снова отказался от битвы. Когда английский король вызвал его на поединок, тот просто напомнил ему о нарушенном оммаже.
Последним ударом по надеждам Эдуарда явилось окончание средств, которые он должен был выплатить союзникам именно тогда, когда Турне, казалось, уже собирался сдаваться. В этот момент аббатиса Фонтенелльского монастыря – его теща и вдовствующая герцогиня Геннегау – появилась в лагере союзников с предложениями Церкви о перемирии. Поскольку не было больше надежды на английские деньги, все, за исключением Эдуарда, с энтузиазмом приветствовали ее миссию. Таков был ее огромный престиж, такое уважение чувствовалось к желаниям папы и такое страстное желание нидерландских князей вернуться домой к зиме, что Эдуард, в состоянии без единого пени, был не способен противостоять им. По Эсплешанскому перемирию стороны согласились отойти на год к своим собственным границам, оставив все так, как было до войны, все, за исключением денег английского короля и английских налогоплательщиков, о возвращении которых даже не упоминалось.
Разозленный, Эдуард обрушил свой гнев за все то, что произошло, на своих министров в Англии, которые не смогли обеспечить его деньгами, из-за чего кампания и провалилась. Двумя годами ранее, кода он впервые отплыл в Брабант, он выпустил в Уолте не, графстве Суффолк, серию административных ордонансов, которые фактически поставили крупные постоянные государственные должности, казначея и канцлера, под контроль королевских чиновников Гардероба и Королевской Палаты, которые сопровождали его за границу. Большая печать была доверена хранителю малой печати, Уильяму Килсби. Килсби являлся амбициозным и не очень-то скрупулезным клерком, который удовлетворял своего господина своими талантами во взимании денег. Он находился в плохих отношениях с канцлером Джоном Стратфордом – наставником Эдуарда в юности, кода тот только стал королем, – который с 1333 года являлся также архиепископом Кентерберийским. Эта ненависть была взаимной со стороны Стратфорда – сына горожанина из Стратфорда на Эйвоне – который вместе со своим братом епископом Чичестера и своим племянником епископом Линкольна образовывал могущественную семью в рамках Церкви и королевской администрации. Когда архиепископ отказался от канцлерства перед Слейсом, его преемником стал его брат и, после возвращения короля во Фландрию, они фактически остались ответственными за Англию.
Итак, образовалось два правительства, одно дома – представленное традиционными элементами, светскими и церковными, посредством которых обычно и управлялась страна, и другое – во Фландрии – состоящее из придворных-солдат и чиновников королевского двора. Но в глазах Эдуарда единственной функцией первого было обеспечивать его деньгами. В связи же с трудностями получения платежей с перегруженных налогоплательщиков и разочаровывающими результатами шерстяной субсидии, это теперь стало практически невозможным. Растущие задержки в пересылке средств из Англии и «страдания и опасность в которых король, королева и магнаты в целом оказались из-за недостатка денег», сделало взаимодействие между двумя ветвями правительства все более желчным.
К концу ноября, ничего не получив кроме извинений в ответ на свои требования и упреки, не имея достаточно средств для содержания своих отрядов и королевского двора и донимаемый уже довольно долго своими кредиторами, Эдуард решил вернуться без всякого предупреждения в Вестминстер. Сбежав тайком из Гента только с восьмью человеками свиты – включая Килсби – он сел на корабль в Слейсе и после трехдневного беспокойного путешествия высадился в ночь на день Св. Андрея прямо перед тем как пропели петухи на пристани Тауэра. Его настроение отнюдь не улучшилось, когда он не нашел на месте губернатора. Он сразу же приказал его арестовать и начал яростное расследование ошибок своих министров. Среди тех, кого он в конце концов сместил, оказались канцлер, епископ Чичестера, и казначей, епископ Ковентри, главные судьи Суда Королевской Скамьи и Суда Общих тяжб и несколько других судей, так же, как и большое количество чиновников канцелярии и казначейства. Он также арестовал коммерсантов Уильяма де ла Поля и Джона Палтни, которые провалили продажу шерсти, которую он изъял по относительно высокой цене. Но весь свой основной гнев он изверг на архиепископа Стратфорда. Обвинив его в том, что тот посоветовал ему «отправиться за море без должного обеспечения деньгами и лошадьми» и затем не обеспечил его ресурсами, чтобы довести его до падения, он только с трудом и после напоминания о неприятностях, которые могут последовать за таким произволом, удержался от насильственного отправления его и его собратьев епископов во Фландрию в качестве заложников за его долги.
Но так или иначе он выдвинул обвинение против примаса в измене и незаконном присвоении общественных денег и призвал его ответить перед судом Казначейства. На место смещенных министров он назначил казначея мирянина, сэра Роберта Парвинга, и канцлера мирянина – впервые в английской истории – сэра Роберта Бурсье. Оба до этого являлись рыцарями от графств, имели юридические должности и им можно было доверить исполнять его волю. Никогда снова, провозгласил он, он не назначит кого-либо главным министром, если он не сможет его повесить, найдя того виновным в тяжком преступлении.
Считая, или показывая, что его жизнь в опасности, Стратфорд укрылся у монахов Церкви Христовой в Кентербери. В кафедральном соборе в годовщину смерти Бекета он посвятил проповедь своему убиенному предшественнику. И в первый день 1341 года он обратился к королю со следующим письмом. «Вы одержали победу над своими врагами в Шотландии и Франции, – он писал ему, – и теперь являетесь наиболее выдающимся князем христианского мира. Прекрасно понимая ваши великие дела и сильных противников, которых вы имеете, и великую опасность, в которой пребывает ваша страна... не обижайтесь, сир, что мы посылаем вам [в этом письме] так много правды, ибо мы вынуждены сделать это из-за той большой любви, которую питаем к вам, из-за охранения вашей чести и вашей страны, и потому что она также принадлежит нам, тому, кто мы есть, хотя недостойны ими быть, примасу всей Англии и вашему духовному советнику».
Ибо пока архиепископ заявлял о своей любви к своему венценосному господину, что казалось весьма искренним, он не уклонился от того, чтобы поведать ему правду о внутренних делах. Хотя будучи поглощен земными интересами и желая примирения, он был также человеком смелым, который в прошлом перечил и Эдуарду II, и королеве Изабелле, а также рискуя своей жизнью, противостоял диктатору Мортимеру. Завуалированная угроза в его письме была безошибочной. «Наиблагороднейший господин, – написал он, – позвольте напомнить вам, что самое главное, что поддерживает королей и князей в должном и пригодном состоянии – это хороший совет. И пусть это не будет слишком неприятным напомнить вам, что в свое время из-за плохого совета, который наш господин ваш отец получил, он оказался захваченным, против законов страны и великой хартии, пэрами и другими людьми этой страны и позорно умерщвлен, а также и о других людях, имущество которых он повелел захватить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100