Реформаторам нравственности, подобно великому проповеднику доктору Райпону из Дарема, или знаменитым философам и университетским докторам подобно Роджеру Бэкону из Оксфорда, такой бедный сельский пастор казался немногим лучше «дикой скотины», который, погрузившись в подсчеты зерна и приплода скота, едва может изложить какой-либо канон веры и пригоден только для «бормотания заутренних и месс». Своими прихожанами он наделялся мистическими способностями, на которые полагались их надежды на награду или страх наказания после окончания своей тяжелой короткой жизни на бренной земле. Когда при звучании святого колокола он стоял перед алтарем и вел мессу, осуществляя посредством своего сана таинственное превращение хлеба и вина в плоть и кровь Христову, он казался представителем почти иного мира. А когда приходила смерть и он торопился к постели умирающего с фонарем и колоколом, святой водой для окропления, маслом для помазания и дароносицей, в которой хранились святые дары, от него и его способности даровать отпущения грехов и осуществить таинство последнего помазания зависела готовность мечущейся и одинокой души пройти через спасение или вечные муки.
Страх гнева Церкви, который мог оставить грешника без исповеди и брошенного в пучину вечных мук, был очень хорошо знаком средневековому христианину. Его жизнь была короткой и ненадежной, смерть постоянно маячила перед глазами. Он знал, как жестока может оказаться природа и его собрат – человек; какие разрушительные силы сокрыты в них. К боли и страданиям этого мира воображение его языческих предков добавляло страх еще больших страданий по ту сторону могилы; древние языческие боги продолжали жить с ним, но под новыми именами. Его ум был охвачен мыслями о демонах, которые «летают в воздухе, как пылинки на солнце», о дьявольских искушениях, которые могут появиться в любой момент в любой личине, человека или животного – обезьяны, женщины, Паука, собаки, ведьмы, даже епископа на кафедре – и ввести его в какой-нибудь фатальный грех, который мог лишить его надежды на спасение. Эти страхи усугублялись картинами на стенах каждой церкви: преисподняя, в которой плавились грешники, где были «огонь и сера», «ядовитые черви и змеи» и черти со сверкающими глазами и фальшивым хохотом, поворачивавшие своих жертв вилами в горящей смоле в вечной пытке. «Некоторые будут гореть, – так начиналась одна из средневековых проповедей, – в пылающем огне, который в десять раз горячее, чем любой другой костер в мире; некоторые будут висеть за шею, а бесчисленное количество чертей будет выдирать их члены и жалить их тела тлеющими головнями... Там будут мухи, сосущие их плоть, а их одежда будет состоять из червей... И повсюду будут слышны рыки чертей, плач и скрежет зубов и вопли проклятых, кричащих: „Ура, ура, ура, как великолепно в этой темноте!”»
Все это необычайно усиливало власть священника над своей паствой. Научившись понимать немного по-латыни, именно он являлся единственным толкователем библейской истории и иудейских и христианских истин, зафиксированных в этом труде, – единственном, к которому во времена, когда все книги должны были переписываться от руки и были сказочно дорогими, имели доступ только наиболее образованные представители духовенства и мирян. Именно он или его клерк или прислужник обучали деревенских детей основам веры, символу веры, заповедям, катехизису и латинским молитвам Pater Nosterи Ave Mariaна хорах, которые часто служили помещением для школы и находились над церковным крыльцом, они соединяли мужа и жену у дверей церкви на глазах всей общины, они принимали раз в год, обычно на Пасху, исповедь каждого прихожанина в исповедальне, после чего давали совет и если были удовлетворены искренним раскаянием, то даровали отпущение грехов. Были и другие случаи, когда под звон колоколов с деревенской колокольни он стоял перед своей конгрегацией, чтобы зачесть ужасный приговор об отлучении от церкви, изгоняя отлученного из лона церкви при помощи книги и свечи, когда он задувал слабоколеблющееся пламя и бросал огарок в конце своей анафемы на землю.
Каждое великое событие в жизни бедняка, все, что возвышало его над животным и наделяло красотой или смыслом, сосредотачивалось вокруг приходской церкви. Здесь каждое воскресенье и по важным праздникам, составлявшим тридцать или сорок дней в году, которые являлись его выходными и поводом для пирушек и постов, он слушал, с благоговением и обнаженной головой, «благословенное бормотание Мессы» и принимал участие в обрядовых драмах и процессиях, которые часто рассказывали непросвещенным людям евангельские истории – на Сретенье зажженные свечи обносились вокруг церкви, в среду на первой неделе великого поста происходила раздача и благословение золы, в Пост вешали постный покров перед алтарем, на Вербное Воскресенье раздавали вербные ветви, в Страстную Пятницу в темной церкви происходила сцена пресмыкания перед Крестом, на Пасху – триумфальный крестный ход в полном церковном облачении и с хоругвями, под колокольный звон и пение священных гимнов о Воскрешении Христа выносилось Тело Христово и Крест, от Гроба Господня, где они лежали со Страстной Пятницы к главному алтарю. На Троицын День со стропил церкви посреди облаков фимиама выпускался голубь, на праздник Тела Христова – появившегося в XIV веке в честь Истинного Присутствия – вся община находилась в коленопреклоненном состоянии в церкви и на деревенских улицах, пока мимо них шла процессия с Причастием – Телом Христовым. Накануне Вознесения пастор благословлял поля, на Праздник Урожая он представлял хлеб, символизировавший первые сборы, к алтарю, в Новогодний день он обводил своих прихожан вокруг яблоневых садов, чтобы благословить плоды приближающегося лета.
Некоторые из этих ритуалов и суеверий, неразрывно связанных с ними, были переняты Церковью из языческих дохристианских культов. Другие же, подобно изгнанию ведьм, духов и фей, а также жжение костров на Иванов день, так никогда и не стали частью церковной доктрины и ритуала, но молчаливо принимались приходским духовенством, которое росло с такими же верованиями и должно было примирить неискоренимую преданность им прихожан с христианской верой и учением, которые они были обязаны преподать им. Так, курение фимиама заняло место языческого сожжения жертвоприношений, святая вода – призрачных ключей л потоков, христианские заклинания – чары волшебников.
Несмотря на то количество руководств и инструкций, выпущенных епископами-реформаторами, демаркационная линия между религией и суевериями так и не была четко обозначена в средневековой религии. Церковные колокола звонили, чтобы предупредить о надвигающейся буре, потому «что дьявол, услыхав божественный трубный глас, который и есть колокола, может убежать в страхе и отказаться от насылания бури». Когда паразиты наводняли церковь или гусеницы – деревенские сады, священник мог провозгласить против них анафему, в то же время старухи, подозреваемые в ведьмовстве, часто обвинялись в краже священных даров с целью уничтожить паразитов в своих садах или наложить проклятие на соседей. Существовало всеобщее убеждение, что во время кульминационного момента мессы поднимается Тело Христово, а тот, кто посмотрит на него с чистым и раскаявшимся сердцем, избавится до конца жизни от всех несчастий и жизненных неудач.
За исключением Великого Поста и специальных случаев, предписанных конституциями архиепископа Печема, обычный деревенский пастор редко произносил проповеди. Четыре раза в год от него ожидали толкования символа веры, евангельских правил и десяти заповедей на английском языке и разглагольствования, подобно чосеровскому «бедному городскому пастору», по поводу семи смертных грехов и их последствий, семи добродетелей и семи святых таинств. В остальное время он полагался, как и любой другой приходской священник от Калабрии до Скандинавии, на драматические обряды католической церкви, ритуалы у алтаря, звучные латинские молитвы и заклинания, статуи, иконы и изображения Иисуса, распятого или вознесенного в величии, святых и мучеников, и ангелов, страшного суда и адских мук, запечатленных в великолепных цветах и ужасающих подробностях на алтарных сводах, библейских историй и Апокалипсиса, которые покрывали стены, окна и крыша любой, даже самой простой церкви.
В том, чтобы заставить язычника отречься от своих примитивных и кровавых верований, связанных с жестокостью и человеческими жертвоприношениями, главным достижением Церкви стало адаптирование и гуманизация концепции бессмертия. Повсюду человек сталкивался, как в Церкви, так и в придорожной часовне, с простыми и знакомыми напоминаниями о царстве небесном, которое он должен был заслужить с помощью добродетелей любви, веры, сострадания, смирения, правдивости, целомудрия, учтивости – добродетелей, которые доставались так тяжело, и в которых нуждались страстные, буйные, грубые люди. Были призваны помочь им обрести дорогу в Рай и заставить их избежать искушения изображения мужчин и женщин, которые, как говорила Церковь, боролись и преодолели недостатки человеческой натуры и теперь являлись, подобно своему Творцу, чьему примеру они следовали, благословенными духами, вознесенными на Небо и готовые вмешаться в борьбу за души простых смертных, которые взывали к их помощи. Святые были настолько человечными, как учили христиан, что они могли помочь людям в их самых простых нуждах. Так Св. Кристофер, который как-то нес Христа на себе, был патроном и защитником носильщиков; Св. Варфоломей, с которого живьем содрали кожу, – дубильщиков; Св. Аполлония, чья челюсть была полностью раздроблена в результате пыток, – покровителем тех, у кого болели зубы; Св. Иоанн, который был брошен в котел с горящим маслом, – покровителем свечных дел мастеров; Св. Эгидий присматривал за калеками; Св. Криспин – за сапожниками; Св. Екатерина – за маленькими девочками; Св. Евстахий и Св. Хьюберт – за охотниками; Св. Сесилия – за создателями музыки; Св. Блез – за теми, у кого болит горло. А поскольку Мария Магдалина натерла ноги Христа ароматными маслами, она считалась покровительницей парфюмеров. Если у кого-то болели быки, то обращались к Св. Корнелию, если свиньи, то к Св. Антонию, если куры, то к Св. Голлу. Существовал даже специальный святой, Св. Озит, для женщин, которые потеряли ключи.
Так, еще существовали святые для мест и стран – Св. Георг – для Англии, Св. Дионисий – для Франции, Св. Андрей – для Шотландии, Св. Патрик – для Ирландии; Св. Хьюго Линкольнский, Св. Суизин Уинчестерский, Св. Чад Личфилдский. Функцией святых было вместе с Христом ходатайствовать о прощении смертных, защищать тех от демонов, которые летали в поисках искушения их духа, помогать им в правом деле и являться, когда смертные взывали к их помощи. Их защиту нужно было заслужить раскаянием и молитвой, стоя коленопреклоненными перед их изображениями и алтарями или взывая к ним в тяжком труде или родовых муках, но те, кто искал их помощи со смирением, всегда получали ее. Английских детей обучали следующей молитве:
«Матвей, Марк, Лука и Иоанн
Следите за постелью, на которой я лежу:
Четыре угла у моей постели,
Четыре ангела там расположились,
Один в голове, один в ногах,
И двое – чтобы проводить меня до небесных врат;
Один, чтобы петь, и два – молиться
И один, чтобы унести мою душу».
Самым любимым ходатаем за человека была Богородица. Колокол Гавриила звонил по вечерам, чтобы созвать всех христиан прочесть Ave Maria,а пилигримы стекались, чтобы увидеть макет ее дома в Августинском аббатстве в Уолсингеме, веря, что небесная галактика, Млечный Путь, была специально создана, чтобы направить их сюда. Культ Девы Марии, умоляющей о прощении человеческих слабостей, которые могла простить только женщина, был тогда первым, достигшим пика популярности. Самые значимые события ее жизни – Благовещение (объявление о том, что она зачала от Святого Духа), Очищение, Посещение и Успение – прочно заняли свое место среди других праздников христианского года; на Очищение в феврале, известном как Сретенье Господне, все выходили на улицы со свечами, благословленными у алтаря в ее честь. О ней думали, как о воплощении всех женских добродетелей: нежной, чистой и любящей и настолько сострадательной, что даже самый отверженный мог надеяться на прощение с ее помощью. «Женщина, облеченная в солнце, с луной под ногами и венчанная короной из двенадцати звезд, – как назвал ее проповедник, – этот великий знак и символ проник даже в глубины Ада, ибо все черти там напуганы только одним именем славной Девы».
Нигде Мария не была так почитаема, как в Англии, которую называли приданым Богородицы. Количество церквей и святынь, посвященных ей, было неисчислимым; никакое другое имя не фигурировало так часто в списках королевских подношений. Когда Уильям Викенгемский основал свои колледжи в Уинчестере и Оксфорде, он поместил их под ее защиту, и в обоих колледжах все еще можно застать епископа, высеченного в камне, коленопреклоненным, простирающим к ней руки и молящим о благословении своих пожертвований. Почти каждая сколько-нибудь важная церковь владела ее изображением в серебре, золоте или гипсе, поднесенным каким-нибудь дарителем, а вдоль дорог и путей паломничества располагались придорожные часовни, где путешественники могли прочитать свои молитвы и вознести свое Ave MariaНебесной Царице.
Не только английские воины вдохновлялись именем Девы. Большая часть английской лирической поэзии, которая дошла до нас от тех времен, написана в ее честь.
«Я пою о Деве
Нет равных ей,
О ею вскормленном сыне,
Короле всех королей...

Он пришел так безмолвно
В жилище своей матери,
Как роса в апреле,
Падает на цветы».
Никому не известен автор эти и других стихов в ее честь – английского варианта латинских гимнов, созданных специально для церковных служб, часто используемых с литургической фразой, часто вклинивающейся в родной язык:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100