Сантехника супер, ценник обалденный
Наоборот, когда люди, идя путем благосостояния и социальной обеспеченности, приходят к сознанию самого себя, своей личности и своего человеческого достоинства, они приобретают возможность, я сказал бы даже – радостную надежду, вырваться из материалистического образа мышления.
Тот, кто исходит из этого представления вещей и полон к тому же твердой воли не допускать приостановки хозяйственной экспансии до тех пор, пока среди нашего народа имеются люди, социальный стандарт которых неудовлетворителен, – тот несет в себе не только экономически-материалистическое, но социально-этическое начало. Другой вопрос – является ли целесообразным признать стремление к экспансии постоянным фактором определенной величины во всех фазах развития и его всегда одинаково громко провозглашать?
Эти отклонения, носящие скорее тактический характер, не могут умалить значения обрисованных здесь основ всякого хозяйствования. До тех пор, пока экспансия является результатом стремления не только к лучшей жизни, но и к достижению более высокой производительности, имеет место полная гармония. Однако, когда воля к экспансии несет в себе опасность, что люди станут требовать большего, вне связи с производительностью народного хозяйства, т. е. больше, чем оно может дать, – тогда эта понятная с социальной точки зрения тенденция теряет всякое реальное и, как я думаю, моральное обоснование. Если, – например, в результате желания сократить рабочее время, – уменьшается выработка, вопреки возможности провести повышение производительности, то нельзя одновременно требовать повышения заработной платы, в конце концов являющейся результатом приложения производительного труда. Такие требования не имеют ровно ничего общего с упомянутым мною стремлением к экспансии.
Отказ от «политики суровой жизни»
Экспансия в правильном понимании этого слова означает повышение общего объема доходности народного хозяйства, чем и достигается возможность того, что все могут соучаствовать в этом доходе. Сегодня же мы находимся на верном (т. е. на совсем неверном, на плохом) пути к тому, чтобы торговаться о долях соучастия отдельных групп в национальной продукции.
Не имеет никакого смысла предаваться здесь каким-либо иллюзиям. Народное хозяйство не может отдавать больше, чем ему позволяет наличная национальная продукция, являющаяся не чем иным, как результатом усилий людей и производительности их труда. Как раз во времена высокой конъюнктуры и полной занятости нужно особенно четко указать на границы, поставленные потреблению каждого в отдельности. Надеюсь, что никто не станет делать из моих высказываний вывод, будто я стою за особый немецкий вариант так называемой «политики суровой жизни». Никто не может меня упрекнуть также и в том, что я когда-либо пользовался выражениями, как «туже затянуть пояс», «отказываться и терпеть лишения» и т. д. Такие лекарства невозможно согласовать с моим пониманием экономической политики.
После всего проведенного мною за последние годы, едва ли можно меня заподозрить в том, что ограничительная политика представляет для меня самоцель, или что моей целью могло бы стать стремление добиться понижения конъюнктуры. Нет, положение остается прежним: успех нашей экономической политики всегда заключался в том, что мы не останавливались перед препятствиями, но стремились найти решение в динамическом прорыве вперед, т. е. всегда искали решения в экспансии и находили его.
Эта основная установка не подлежит изменению и в будущем[63]. Надо раз и навсегда отдать себе отчет в том. сколько сил, энергии и доброй воли оказались бы выброшенными за борт, если бы экономическая политика стала руководствоваться намерением вернуть народ к уже преодоленному скромному уровню существования. Факты и данные народного хозяйства должны оставаться в правильном соответствии или быть к нему приведены. Склонность к накоплению сбережений, но также и готовность принимать и использовать эти сбережения, зависит не в последнюю очередь от уверенно спокойного состояния умов и положительной оценки будущего.
Есть ли действительно основание утверждать, будто успехи социального рыночного хозяйства оказались в том смысле только кажущимися успехами, что они грозят вывести немецкий народ на опасный путь бездушного материализма, в результате чего он духовно зачах бы в этом благосостоянии?
Тут, в первую очередь, необходимо спросить, верно ли, что это предполагаемое опошление жизни соответствует действительности, и если это так, то можно ли пытаться вывести причинную связь между повышением благосостояния и растущим материализмом? Подтверждение этого предположения было бы равносильно смертному приговору принципам и целям свободного западного мира.
Я нисколько не думаю, что начавшееся в 1948 году и быстро прогрессирующее повышение жизненного уровня в Германии могло бы привести нас к столь трагическим выводам в отношении нашего народа и его судьбы. Мы должны трезво продумать то, что случилось за последние годы.
Бедствующий и голодающий народ, который под пятой бездушного государственного дирижизма был лишен всех индивидуальных свобод, за сравнительно короткий срок снова обрел жизнь и свободу. Что может быть здесь естественнее для человека, чем пребывать в сознании вновь окрепших жизненных сил, как желать пользоваться всеми благами и даже наслаждаться?
К этому надо прибавить, что в ходе демократизации масс происходит перемещение удельного веса отдельных слоев общества, которое особенно сильно отражается на повышении материального положения получателей заработной платы. Само собой разумеется, вернее, просто неизбежно, что в ходе этой эволюции все больше и больше людей приобщается к более высокому жизненному уровню, иначе говоря, получает возможность приобретать все большее количество товаров потребления, которые до этого им были недоступны.
Я сознательно стремился вызвать такую эволюцию, и я рад, что мне это удалось. Не является ли просто фарисейством, когда состоятельные или даже богатые слои нашего народа возмущаются по поводу жажды наслаждения и жадности у тех, кто в сущности не имеет иного желания, как подражать им. Против этого фарисейства я поэтому и веду страстную борьбу.
Я считаю материальное восхождение рабочих и других слоев нашего народа абсолютным политическим, социальным и экономическим выигрышем.
Поэтому я задаю со всей настойчивостью вопрос: означает ли наличие радиоприемника, пылесоса, холодильника и т. д. в доме зажиточного человека нечто другое, чем в квартире рабочего? Или это в одном случае выражение цивилизации и культуры, а в другом – признак материалистического умонастроения? Я также не могу понять, – отбросим тут в сторону разницу в шуме, – в чем при таком подходе отличие автомобиля от мотороллера?
Люди с настоящим и оправданным стремлением оградить наш народ от опошления жизни материализмом не могут так подходить к вопросу. Размер дохода не является ни масштабом, ни критерием для нравственной оценки расходов на потребление. Я не знаю также поэтому, почему и в какой степени душе человека, как таковой, могла бы угрожать опасность в результате достижения благосостояния и богатства. Тогда надо было бы поставить встречный вопрос: начиная с какого размера дохода человеческая душа уже не находится в опасности? Однако разве не является постановка этого вопроса насмешкой?
Те слои населения, которые все больше и больше получают возможность в усиленной степени пользоваться потребительскими благами, не могут подлежать осуждению только за то, что ныне доступные им блага прежде всего означают для них исполнение их желаний. Нельзя людей осуждать и за то, что они, при удовлетворении своих потребностей, в этой фазе еще вообще не в состоянии приводить духовные, душевные, культурные и материальные ценности в правильное соотношение. По мере консолидации социального положения этих людей, они наверное придут к лучшему осознанию того, что является добром или злом, что ценно и что лишено ценности.
Против неоправданной нетерпимости
С первого взгляда как будто не подлежит сомнению, что некоторые виды и способы потребления говорят о примитивных наклонностях людей, применяющих их. Но мы не имеем права морщиться при этом. Это и не имеет смысла. К неприкосновенным правам человека принадлежит свободный выбор предметов потребления; как же можно здесь проявлять нетерпимость? Не забудем то долгое время нужды, которое пришлось перенести немецкому народу; оно делает еще более понятным, что теперь ему хочется потребительски использовать доход от своего честного труда.
Никакое возражение не может изменить мое убеждение, что бедность является важнейшим средством, чтобы заставить человека духовно зачахнуть в мелких материальных каждодневных заботах. Может быть гении могут подняться над этой нуждой; в общем же материальные заботы делают людей все несвободнее; они остаются пленниками своих материальных помыслов и стремлений.
Таким образом, мы спокойно и уверенно можем допустить развертывание процесса приумножения и распространения благосостояния, так как то, что сегодня носит печать злоупотребления, одновременно несет в себе и зародыш оздоровления. Не будем так жестоки, чтобы считать, что добродетель вырастает только из нужды. В жизни скорее дело сводится к тому, чтобы мы могли оказаться достойными счастья и благополучия, которые нам дает мирная и успешная работа. Для политико-экономического деятеля, каким я являюсь, было бы дьявольскому наваждению подобно, если из неверно понимаемого нравственного принципа я стремился бы препятствовать преодолению нужды[75].
Притом я далек от того, чтобы переоценивать все «экономическое». Я думаю, что как для отдельного индивидуума, так и для всего народа в целом необходимо, чтобы было обеспечено существование жизнеспособного хозяйства, чтобы этим самым создать основу для каждого стремления к высшим, духовным ценностям. Только тогда, когда упорядочена материальная база человеческого бытия, люди становятся свободными и зрелыми для более возвышенных дел.
Если мы сегодня боремся за новые формы цивилизации и культуры, то в этой широко развернутой дискуссии, и особенно в споре с Востоком, шансы на успех будут на нашей стороне только в том случае, если люди найдут дорогу к той внутренней независимости и отрешенности, которые несут в себе предпосылки настоящей свободы. Экономическая политика, которая задалась целью преумножить благосостояние, должна представлять собой действительно, как говорится, угодное Богу начинание.
Все эти высказывания ни в коей мере не посягают на тысячелетнюю проблематику, отраженную и в Библии, о богаче, верблюде и игольном ушке. Стремление, о котором мы говорим, имеет целью привести широкие слои народа к большему благосостоянию, но не к тому в Библии подразумеваемому богатству и изобилию, которые открывают путь беспутству и порокам.
В конце концов следует при этом также учесть, что материальное и идеальное не могут быть так четко отделены одно от другого в практической жизни, как это представляется возможным в отвлеченном рассуждении. Например, когда люди живут в хороших квартирах, когда они и у себя дома начинают пользоваться кое-какими благами того прогресса, плоды которого окружают их на предприятии, когда переутомленные матери и жены не должны больше по вечерам работать на кухне, но могут, благодаря техническим усовершенствованиям, посвящать себя своей семье, – тогда уже многое сделано для раскрытия душевных сил.
Конечно, верно также, принимая во внимание повышение семейного бюджета, что в каждом отдельном случае хотелось бы увидеть, что люди стремятся к чему-то лучшему, чем только к дальнейшему повышению числа потребленных бифштексов и котлет. Хотелось бы, чтобы с ростом дохода люди приходили бы также к иной оценке своего собственного образа жизни. Все это, без сомнения, и правильно и важно, но не следовало бы забывать, что воспитывать людей в этом направлении не является задачей, к разрешению которой призваны, в первую очередь, министр хозяйства и политики-хозяйственники.
Духу приказать нельзя
Я не боюсь высказать свое мнение: я хотел бы видеть иной характер потребления, а именно, чтобы ясно видимые изменения в этом повышенном потреблении больше отвечали бы требованиям духовного порядка. Я, однако, отказываюсь давать приказания на этот счет. Совершенно очевидно также, что то, что сегодня кажется роскошью, превратится завтра в предмет повседневного потребления. Вместе с этими переменами, имеющими чисто материальный характер, изменяются и понятия относительно того, что является признаком высокого уровня жизни, что придает человеку вес в обществе и что является источником социального уважения.
В моем положении министра народного хозяйства от меня едва ли можно требовать, чтобы я принял на себя ответственность за душевное благополучие всего народа. В моей должности я вынужден выполнять совершенно специфическое задание. Это задание сводится к тому, что необходимо заставить народное хозяйство выявить столько энергии и показать столько достижений в производительности, чтобы люди могли жить без нужды и забот, чтобы они получили возможность приобретать имущество и становиться благодаря этому независимыми, чтобы они имели возможность в большей степени раскрыть свое человеческое достоинство. Именно тогда они не будут зависеть от милости других, а также и от милости государства. Мне кажется, что с достижением подобной цели министр народного хозяйства внес бы полностью свою долю в дело преодоления мнимого или действительного материализма[54].
При этом я отдаю себе отчет в том, что и в оценке всего материального несомненно есть какие-то границы. С растущей производительностью и с более высокой эффективностью труда человека мы когда-нибудь придем к фазе развития, когда перед нами встанет вопрос, что в сущности важнее или ценнее:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Тот, кто исходит из этого представления вещей и полон к тому же твердой воли не допускать приостановки хозяйственной экспансии до тех пор, пока среди нашего народа имеются люди, социальный стандарт которых неудовлетворителен, – тот несет в себе не только экономически-материалистическое, но социально-этическое начало. Другой вопрос – является ли целесообразным признать стремление к экспансии постоянным фактором определенной величины во всех фазах развития и его всегда одинаково громко провозглашать?
Эти отклонения, носящие скорее тактический характер, не могут умалить значения обрисованных здесь основ всякого хозяйствования. До тех пор, пока экспансия является результатом стремления не только к лучшей жизни, но и к достижению более высокой производительности, имеет место полная гармония. Однако, когда воля к экспансии несет в себе опасность, что люди станут требовать большего, вне связи с производительностью народного хозяйства, т. е. больше, чем оно может дать, – тогда эта понятная с социальной точки зрения тенденция теряет всякое реальное и, как я думаю, моральное обоснование. Если, – например, в результате желания сократить рабочее время, – уменьшается выработка, вопреки возможности провести повышение производительности, то нельзя одновременно требовать повышения заработной платы, в конце концов являющейся результатом приложения производительного труда. Такие требования не имеют ровно ничего общего с упомянутым мною стремлением к экспансии.
Отказ от «политики суровой жизни»
Экспансия в правильном понимании этого слова означает повышение общего объема доходности народного хозяйства, чем и достигается возможность того, что все могут соучаствовать в этом доходе. Сегодня же мы находимся на верном (т. е. на совсем неверном, на плохом) пути к тому, чтобы торговаться о долях соучастия отдельных групп в национальной продукции.
Не имеет никакого смысла предаваться здесь каким-либо иллюзиям. Народное хозяйство не может отдавать больше, чем ему позволяет наличная национальная продукция, являющаяся не чем иным, как результатом усилий людей и производительности их труда. Как раз во времена высокой конъюнктуры и полной занятости нужно особенно четко указать на границы, поставленные потреблению каждого в отдельности. Надеюсь, что никто не станет делать из моих высказываний вывод, будто я стою за особый немецкий вариант так называемой «политики суровой жизни». Никто не может меня упрекнуть также и в том, что я когда-либо пользовался выражениями, как «туже затянуть пояс», «отказываться и терпеть лишения» и т. д. Такие лекарства невозможно согласовать с моим пониманием экономической политики.
После всего проведенного мною за последние годы, едва ли можно меня заподозрить в том, что ограничительная политика представляет для меня самоцель, или что моей целью могло бы стать стремление добиться понижения конъюнктуры. Нет, положение остается прежним: успех нашей экономической политики всегда заключался в том, что мы не останавливались перед препятствиями, но стремились найти решение в динамическом прорыве вперед, т. е. всегда искали решения в экспансии и находили его.
Эта основная установка не подлежит изменению и в будущем[63]. Надо раз и навсегда отдать себе отчет в том. сколько сил, энергии и доброй воли оказались бы выброшенными за борт, если бы экономическая политика стала руководствоваться намерением вернуть народ к уже преодоленному скромному уровню существования. Факты и данные народного хозяйства должны оставаться в правильном соответствии или быть к нему приведены. Склонность к накоплению сбережений, но также и готовность принимать и использовать эти сбережения, зависит не в последнюю очередь от уверенно спокойного состояния умов и положительной оценки будущего.
Есть ли действительно основание утверждать, будто успехи социального рыночного хозяйства оказались в том смысле только кажущимися успехами, что они грозят вывести немецкий народ на опасный путь бездушного материализма, в результате чего он духовно зачах бы в этом благосостоянии?
Тут, в первую очередь, необходимо спросить, верно ли, что это предполагаемое опошление жизни соответствует действительности, и если это так, то можно ли пытаться вывести причинную связь между повышением благосостояния и растущим материализмом? Подтверждение этого предположения было бы равносильно смертному приговору принципам и целям свободного западного мира.
Я нисколько не думаю, что начавшееся в 1948 году и быстро прогрессирующее повышение жизненного уровня в Германии могло бы привести нас к столь трагическим выводам в отношении нашего народа и его судьбы. Мы должны трезво продумать то, что случилось за последние годы.
Бедствующий и голодающий народ, который под пятой бездушного государственного дирижизма был лишен всех индивидуальных свобод, за сравнительно короткий срок снова обрел жизнь и свободу. Что может быть здесь естественнее для человека, чем пребывать в сознании вновь окрепших жизненных сил, как желать пользоваться всеми благами и даже наслаждаться?
К этому надо прибавить, что в ходе демократизации масс происходит перемещение удельного веса отдельных слоев общества, которое особенно сильно отражается на повышении материального положения получателей заработной платы. Само собой разумеется, вернее, просто неизбежно, что в ходе этой эволюции все больше и больше людей приобщается к более высокому жизненному уровню, иначе говоря, получает возможность приобретать все большее количество товаров потребления, которые до этого им были недоступны.
Я сознательно стремился вызвать такую эволюцию, и я рад, что мне это удалось. Не является ли просто фарисейством, когда состоятельные или даже богатые слои нашего народа возмущаются по поводу жажды наслаждения и жадности у тех, кто в сущности не имеет иного желания, как подражать им. Против этого фарисейства я поэтому и веду страстную борьбу.
Я считаю материальное восхождение рабочих и других слоев нашего народа абсолютным политическим, социальным и экономическим выигрышем.
Поэтому я задаю со всей настойчивостью вопрос: означает ли наличие радиоприемника, пылесоса, холодильника и т. д. в доме зажиточного человека нечто другое, чем в квартире рабочего? Или это в одном случае выражение цивилизации и культуры, а в другом – признак материалистического умонастроения? Я также не могу понять, – отбросим тут в сторону разницу в шуме, – в чем при таком подходе отличие автомобиля от мотороллера?
Люди с настоящим и оправданным стремлением оградить наш народ от опошления жизни материализмом не могут так подходить к вопросу. Размер дохода не является ни масштабом, ни критерием для нравственной оценки расходов на потребление. Я не знаю также поэтому, почему и в какой степени душе человека, как таковой, могла бы угрожать опасность в результате достижения благосостояния и богатства. Тогда надо было бы поставить встречный вопрос: начиная с какого размера дохода человеческая душа уже не находится в опасности? Однако разве не является постановка этого вопроса насмешкой?
Те слои населения, которые все больше и больше получают возможность в усиленной степени пользоваться потребительскими благами, не могут подлежать осуждению только за то, что ныне доступные им блага прежде всего означают для них исполнение их желаний. Нельзя людей осуждать и за то, что они, при удовлетворении своих потребностей, в этой фазе еще вообще не в состоянии приводить духовные, душевные, культурные и материальные ценности в правильное соотношение. По мере консолидации социального положения этих людей, они наверное придут к лучшему осознанию того, что является добром или злом, что ценно и что лишено ценности.
Против неоправданной нетерпимости
С первого взгляда как будто не подлежит сомнению, что некоторые виды и способы потребления говорят о примитивных наклонностях людей, применяющих их. Но мы не имеем права морщиться при этом. Это и не имеет смысла. К неприкосновенным правам человека принадлежит свободный выбор предметов потребления; как же можно здесь проявлять нетерпимость? Не забудем то долгое время нужды, которое пришлось перенести немецкому народу; оно делает еще более понятным, что теперь ему хочется потребительски использовать доход от своего честного труда.
Никакое возражение не может изменить мое убеждение, что бедность является важнейшим средством, чтобы заставить человека духовно зачахнуть в мелких материальных каждодневных заботах. Может быть гении могут подняться над этой нуждой; в общем же материальные заботы делают людей все несвободнее; они остаются пленниками своих материальных помыслов и стремлений.
Таким образом, мы спокойно и уверенно можем допустить развертывание процесса приумножения и распространения благосостояния, так как то, что сегодня носит печать злоупотребления, одновременно несет в себе и зародыш оздоровления. Не будем так жестоки, чтобы считать, что добродетель вырастает только из нужды. В жизни скорее дело сводится к тому, чтобы мы могли оказаться достойными счастья и благополучия, которые нам дает мирная и успешная работа. Для политико-экономического деятеля, каким я являюсь, было бы дьявольскому наваждению подобно, если из неверно понимаемого нравственного принципа я стремился бы препятствовать преодолению нужды[75].
Притом я далек от того, чтобы переоценивать все «экономическое». Я думаю, что как для отдельного индивидуума, так и для всего народа в целом необходимо, чтобы было обеспечено существование жизнеспособного хозяйства, чтобы этим самым создать основу для каждого стремления к высшим, духовным ценностям. Только тогда, когда упорядочена материальная база человеческого бытия, люди становятся свободными и зрелыми для более возвышенных дел.
Если мы сегодня боремся за новые формы цивилизации и культуры, то в этой широко развернутой дискуссии, и особенно в споре с Востоком, шансы на успех будут на нашей стороне только в том случае, если люди найдут дорогу к той внутренней независимости и отрешенности, которые несут в себе предпосылки настоящей свободы. Экономическая политика, которая задалась целью преумножить благосостояние, должна представлять собой действительно, как говорится, угодное Богу начинание.
Все эти высказывания ни в коей мере не посягают на тысячелетнюю проблематику, отраженную и в Библии, о богаче, верблюде и игольном ушке. Стремление, о котором мы говорим, имеет целью привести широкие слои народа к большему благосостоянию, но не к тому в Библии подразумеваемому богатству и изобилию, которые открывают путь беспутству и порокам.
В конце концов следует при этом также учесть, что материальное и идеальное не могут быть так четко отделены одно от другого в практической жизни, как это представляется возможным в отвлеченном рассуждении. Например, когда люди живут в хороших квартирах, когда они и у себя дома начинают пользоваться кое-какими благами того прогресса, плоды которого окружают их на предприятии, когда переутомленные матери и жены не должны больше по вечерам работать на кухне, но могут, благодаря техническим усовершенствованиям, посвящать себя своей семье, – тогда уже многое сделано для раскрытия душевных сил.
Конечно, верно также, принимая во внимание повышение семейного бюджета, что в каждом отдельном случае хотелось бы увидеть, что люди стремятся к чему-то лучшему, чем только к дальнейшему повышению числа потребленных бифштексов и котлет. Хотелось бы, чтобы с ростом дохода люди приходили бы также к иной оценке своего собственного образа жизни. Все это, без сомнения, и правильно и важно, но не следовало бы забывать, что воспитывать людей в этом направлении не является задачей, к разрешению которой призваны, в первую очередь, министр хозяйства и политики-хозяйственники.
Духу приказать нельзя
Я не боюсь высказать свое мнение: я хотел бы видеть иной характер потребления, а именно, чтобы ясно видимые изменения в этом повышенном потреблении больше отвечали бы требованиям духовного порядка. Я, однако, отказываюсь давать приказания на этот счет. Совершенно очевидно также, что то, что сегодня кажется роскошью, превратится завтра в предмет повседневного потребления. Вместе с этими переменами, имеющими чисто материальный характер, изменяются и понятия относительно того, что является признаком высокого уровня жизни, что придает человеку вес в обществе и что является источником социального уважения.
В моем положении министра народного хозяйства от меня едва ли можно требовать, чтобы я принял на себя ответственность за душевное благополучие всего народа. В моей должности я вынужден выполнять совершенно специфическое задание. Это задание сводится к тому, что необходимо заставить народное хозяйство выявить столько энергии и показать столько достижений в производительности, чтобы люди могли жить без нужды и забот, чтобы они получили возможность приобретать имущество и становиться благодаря этому независимыми, чтобы они имели возможность в большей степени раскрыть свое человеческое достоинство. Именно тогда они не будут зависеть от милости других, а также и от милости государства. Мне кажется, что с достижением подобной цели министр народного хозяйства внес бы полностью свою долю в дело преодоления мнимого или действительного материализма[54].
При этом я отдаю себе отчет в том, что и в оценке всего материального несомненно есть какие-то границы. С растущей производительностью и с более высокой эффективностью труда человека мы когда-нибудь придем к фазе развития, когда перед нами встанет вопрос, что в сущности важнее или ценнее:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48