Вот почему в «Войне и мире» Л. Толстого старый князь Болконский, посмеиваясь над бездарным австрийским военным советом (по-немецки: «Гофкригсрат»; от слов «гоф» = «двор», «криг» = «война» и «рат» = «совет»), по праву называет его «гофкригсзурстшнапсратом».
Такого слова никогда не было в немецких словарях. Но любой немец, услышав его, прекрасно бы понял, что оно означает: «Гоф+кригс+вурст+шнапс+рат» – «придворный военно-колбасно-водочный совет».
В длиннейшем слове этом нет ровно ничего непозволительного с точки зрения правил немецкой грамматики. Она знает слова и того длиннее.
Филателисты могут найти в старых каталогах немецкую марку, выпущенную когда-то в память путешествия последнего кайзера Вильгельма II в Иерусалим. Она называлась так: «КайзерВильгельмИерузалэмсрайзегедэхтнисбрифкартенпостмаркэ».
А один советский языковед в своей книжке о языке упоминает о немецкой надписи, которую он читал на дверях одной из комнат какого-то ученого клуба:
«Центральвиссеншафтлихгелээртермэншэнлебэнсбедингунгенфербессэрунгсауссшусстрэффпунктклассэ»[ Г. Винокур. Культура языка, М., 1930, стр. 136.

].
Это слово, вероятно, было придумано в шутку, но построено-то оно было по всем правилам немецкого «словосложения»; означало оно примерно что-то вроде: «комната комиссии по улучшению жизни ученых».
Вот этой примечательной способности немецкого языка и дивится в своем рассказе американский юморист Марк Твен.


«В одной немецкой газете, – уверяет он, – я сам читал такую весьма занятную историю:
Готтентоты (по-немецки: «хоттентоґтэн»), как известно, ловят в пустынях кенгуру (по-немецки «бойтельраґтте» – сумчатая крыса). Они обычно сажают их в клетки («коґттэр»), снабженные решетчатыми крышками («латтенгиґттер») для защиты от непогоды («веґттэр»).
Благодаря замечательным правилам немецкой грамматики всё это вместе – кенгуру и клетки – получает довольно удобное название:
«Латтенгиттерветтэркоттэрбёйтельраттэ».
Однажды в тех местах, в городе Шраттертроґттэле[ Слово «коттэр», по-видимому, изобретено самим Твеном: в словарях его нет. «Шраттертроттэль» в немецких сказках и поговорках – легендарный город простаков, вроде нашего сказочного Пошехонья.

], был схвачен негодяй, убивший готтентотку, мать двоих детей.
Такая женщина по-немецки должна быть названа «хоттентотэнмуґттэр», а ее убийца сейчас же получил в устах граждан имя «шраттертроттэльхоттентотэнмуттэраттэнтэтэр», ибо убийца – по-немецки «аттэнтэтэр».
Преступника поймали и за неимением других помещений посадили в одну из клеток для кенгуру, о которых выше было рассказано. Он бежал, но снова был изловлен. Счастливый своей удачей, негр-охотник быстро явился к старшине племени.
– Я поймал этого… Бёйтельраґттэ! Кенгуру! – в волнении вскричал он.
– Кенгуру? Какого? – сердито спросил потревоженный начальник.
– Как какого? Этого самого! Ляттэнгиґттэрветтэркоґттэрбёйтельраґттэ.
– Яснее! Таких у нас много… Непонятно, чему ты так радуешься?
– Ах ты, несчастье какое! – возмутился негр, положил на землю лук и стрелы, набрал в грудь воздуха и выпалил:
– Я поймал шраттертроґттэльхоттэнтоттэнмуттэраттэнтэтэрляттэнгиґттерветтэркоттэрбёйтельраґттэ! Вот кого!
Тут начальник подскочил, точно подброшенный пружиной:
– Так что же ты мне сразу не сказал этого так коротко и ясно , как сейчас?!»


Автор «Тома Сойера» и «Гека Финна», можно думать, не слишком считался с немецкими словарями, когда писал свой смешной рассказ. Города «Шраттертроттэль» вы на картах мира не найдете. Неграм несвойственно болтать между собой по-немецки. Кенгуру отродясь не жили в Южной Африке. Наверняка выдумана и немецкая газета, и невежественная корреспонденция в ней, и само это слово, напоминающее скорее тяжеловесный железнодорожный состав, чем обычное существительное. Не выдумал Марк Твен одного – действительной способности немецкого языка нанизывать таким образом одно на другое обычные слова-корни, превращая их в длиннейшее сложное образование.
Способность эта свойственна не одному только немецкому языку. Ученые люди, пользуясь латинскими и греческими корнями для обозначения химических веществ, иной раз соединяют их в слова ничуть не короче марктвеновских. Тут это неудивительно; если интересующее химиков вещество состоит из доброго десятка составных элементов, то они и сочетают вместе десять их названий: кто им может помешать?
Тот, кто, по несчастью, болел малярией, принимал, вероятно, желтый горький порошок, называемый в аптеках акрихиґном. У него есть, однако, другое, более точное химическое наименование. Химики зовут его:
«Метоксихлордиэтиламинометилбутиламиноакридин».
Может быть, вы скажете, это не слово? Нет, это всё-таки слово, и слово русское. Его можно склонять (попробуйте!). Вы сразу же увидите, что это существительное, а не глагол. Вы не поверите, если я вам скажу, что его можно сочетать с прилагательным «желтая». «Нет, – возразите вы, – „желтый“! Это мужской род!» Значит, это слово!
Можно найти и прилагательные такой же почти длины:
«Метилциклогексентилметилбарбитуровая кислота».
«Тетраметилдиаминодифентиазониевый хлорид» и т. п.
Попробуйте-ка возразите, если я скажу, что и это русские слова.
Что же получается?
Очевидно, теперь мы знаем основные способы, которыми языки образуют свои «длинные» слова из коротких, главным образом односложных, корней. Мы видели три таких способа.
Иногда несколько слов просто прикладывается друг к другу, как в немецком языке. Границы этому прикладыванию никакой установить нельзя: сколько бы ни было уже сложено вместе слов, всегда можно к тому, что получилось, прибавить еще словечко и сделать всё целое еще длиннее. Выходит, что этот способ не позволяет говорить о самом длинном слове мира.
Бывают, правда, языки, переплетающие множество слов и вспомогательных частиц в одном целом, которое даже и не знаешь, как назвать – то ли словом , то ли предложением . Мы видели примеры этого в индейских языках Америки. Но ведь предложения могут быть как угодно длинными, распространенными. Значит, и индейские слова также могут расти почти беспредельно. Видимо, и эти языки не дают нам надежды напасть на самое длинное слово , на мирового чемпиона длины. Его, очевидно, так же нельзя найти, как нельзя указать самое большое число . К любому числу, как бы велико оно ни было, никто не помешает нам приплюсовать одну единицу . Тогда оно станет еще больше. Значит, до того оно не было самым большим .
Наконец, еще одна группа языков: эти широко пользуются суффиксами, приставками и окончаниями, для того чтобы односложные слова превратились в многосложные. Однако этот способ не дает особенно огромных слов.
Можно было бы подумать, что я после этого поведу вас в таинственные края «инкорпорации» или займусь вопросами, связанными с «корневыми» языками. Однако наоборот: я предпочту углубиться в дебри суффиксов, окончаний и прочих аффиксов.
Почему? Да, собственно, потому, что именно с этими морфемами (частями слов) имеет дело тот великий язык, на котором имеем честь говорить мы с вами.

А КАК ЖЕ СО СЛОВАМИ-МАЛЮТКАМИ?

Наиболее внимательные и памятливые читатели могут по праву задать мне этот вопрос. Ведь я обещал вам поговорить не только о «самом длинном», но и о «самом коротком» слове мира.
Теперь многие из вас, вероятно, скажут: очевидно, самые короткие в мире слова должны существовать в «корневых» языках; ведь они знают только слова – односложные корни.
Представьте себе, это не так. Точнее, не обязательно так. Даже односложный корень непременно состоит из нескольких звуков, обычно из двух-трех, а то и из четырех-пяти. Вот наши русские современные слова-корни вроде: «вал», «сон», «мышь», «дом». Вот китайские «шицзы»: «жень» (человек), «хэ» (река), «гу» (долина).
Но что вы скажете о таких довольно обыкновенных русских словах, как «и», «а», «у», «о», «к», «в», «с»?
А, так это же предлоги и союзы. Но ведь мы здесь не играем в кроссворд, где нужно подбирать только имена существительные. Предлоги и союзы, несомненно, такие же слова, как наречия и глаголы: это ведь тоже «части речи». Вы их найдете в любом словаре[ Многие ученые, правда, склонны наши предлоги и союзы называть не «словами», а «частицами». Но это уже вопрос терминологии; нас это смутить не может. По сути дела, они слова.

].



В то же время каждое из этих слов состоит из одного-единственного звука (в устной речи) и из одной буквы (на письме). Не нужно долгих доказательств, чтобы решить: короче, чем в один звук, слово быть не может .
Вместе с тем сразу видно: таких «самых коротких слов» не одно, а довольно много во всех языках мира. Можно было бы подробно остановиться на вопросе о том, откуда и как они взялись, искони ли были они такими «однозвучными», или же являются остатками каких-то других, более длинных слов?
Однако для того чтобы заняться решением этой задачи, надо быть более опытными языковедами, нежели мы с вами. Отложим это до будущего времени.
Сейчас же я покажу вам только одно: случается, что слова не растут, как мы только что наблюдали, а, напротив, уменьшаются, «съеживаются».
Прежде всего вспомните, что мы говорили об изменениях, которые претерпели за долгие века такие русские слова, как «государь», «сударь» или «старый». Они превратились – по причинам, в которых мы отчасти разобрались, – в коротенькие присловья «-су» и «-ста».
Мы нашли в нашей речи и слово «здравствуйте»; оно, можно сказать, на наших глазах испытывает как раз такое же «роковое» превращение. В письменной речи оно остается еще 12-буквенным «здравствуйте», а в устной давно уже «съежилось» до коротенького «зрассь!», в котором не так-то просто даже сосчитать входящие в него звуки.
На первый взгляд, наблюдение это кажется, может быть, и интересным, но, во всяком случае, неважным. А на деле подобное изменение слов играет в языке огромную роль. Можно сказать, оно является одной из существенных причин, по которым язык мало-помалу, шаг за шагом, звук за звуком меняется, меняется так, что, читая книги, написанные на этом языке сотни лет назад, и слыша людей, сегодня на нем говорящих, просто представить себе нельзя, что это тот же самый язык.
Прошу вас внимательно следить за таким примером.
Есть город Экс на юге Франции. Очень хорошо известно, что город этот был построен римлянами. Как теперь, так и тогда он славился своими целебными водами.
Французское название «Экс» ничего не говорит о «водах»: по-французски «вода» будет «о» (eau). Другое дело римское наименование города: в древности он назывался «Aquae sextiae» – «Секстовы воды». Из этого имени путем долгой и сложной переделки и получилось имя Экс.
Как это доказать? Довольно просто.
Неподалеку от этого Экса лежит другой курортный городок. Он тоже называется Экс (и даже еще проще: Э). Он тоже славится своими водами. И опять-таки в римские времена городок этот носил название «Aquae gratianae» – «Грацианские воды».
Наконец, в Западной Германии есть город Аахен; таково его немецкое название. Французы зовут и его Экс: Экс-ля-Шапель. Римляне же именовали и этот далекий от них пункт «Aquis granum» (Аквис гранум). Почему? Да очень просто почему: и здесь тоже имеются знаменитые целебные воды.
Я думаю, доказывать больше нечего: латинское слово «аґквэ» – «воґды» – везде превратилось во французское «эк».
Но, если хотите, самое любопытное тут то, что то же латинское слово «aqua» – «вода» в том же французском языке испытало и еще один путь изменения: оно превратилось в еще более коротенькое, в один звук, французское слово «вода» – «о». Так и живут во французской речи не узнаваемые сейчас никем, кроме языковедов, две латинские «аквы» (воды): «э» и «о».
Примеры я выбрал из истории именно этих языков, так как они показались мне особенно разительными! длинные сравнительно слова съежились, сжались тут до одного звука. Но и в других языках действуют те же законы.
Возьмите русское слово «овца». Мы с вами сейчас насчитываем в нем четыре звука и два слога. А древние предки наши, если бы им пришло в голову заниматься этим вопросом, могли бы насчитать не четыре звука, а пять, не два слога, а целых три. Да они, пожалуй, и занимались таким подсчетом; то же слово они писали – «овьца»; а ведь в те времена «ь», как и его больший брат «ъ», не был просто неким «знаком»; он являлся письменным выражением определенного гласного звука, похожего отчасти на наше нынешнее «е», отчасти на «и». Значит, наша нынешняя «овца» звучала в те далекие времена как-то вроде «овецаґ» или «овицаґ».
Можно задать вопрос: ну, звучала! А какой смысл в том, что мы об этом узнали?
Смысл очень большой. Ученые доказывают, что русское слово «овца» родственно древнеиндийскому слову «авис». Было бы очень трудно поверить их утверждению, если бы мы не знали, что то же животное у древних греков называлось то «оис», то «овис», у римлян – «овис», и у нынешних литовцев оно именуется «авис». Вот теперь, когда мы выстраиваем в один ряд все эти названия домашнего животного: «авис», «оис», «овис», «овьца», «овца», нам становится ясно, что перед нами родственные языки и слова.
Трудно найти что-либо более важное и более интересное, чем те выводы, к которым подводит нас внимательный взгляд на «самые короткие слова» нашего языка.
Конечно, сам по себе вопрос этот не представляет глубокой научной ценности, как и вопрос о «длинных словах». Но, подобно этому первому, он заставляет нас вдуматься в очень важное явление языка, узнать кое-что новое о жизни слова. Вот к этому-то я и стремился привести вас.
Теперь, рассмотрев все вопросы, без которых мы не могли бы сознательно заниматься «анатомией слова», изучением того, что «находится внутри» наших русских слов, мы и перейдем к этому любопытнейшему занятию. Давайте коснемся хотя бы немного той из составных частей русского слова, которая большинству учащихся и учившихся представляется чем-то самым трудным и скучным в грамматике, – суффикса слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55