Прочтя филологические книги Льва Васильевича, читатель узнает много нового и интересного; они заставят его призадуматься над вопросами, которые, на первый взгляд, кажутся ясными и простыми, а в действительности являются очень сложными, иногда трудноразрешимыми, дают толчок к наблюдениям за жизнью слов.
Лев Васильевич – прирожденный лингвист. Его филологические книги написаны подлинным ученым, обладающим обширнейшими знаниями.
Читаются эти книги легко, с неослабевающим интересом. Писатель умеет так подать материал, подкрепить свою мысль любопытным примером из истории той или иной страны, вовремя привести такие интересные примеры из разных языков, что книги, посвященные лингвистической науке, читаются как увлекательный роман. В этих книгах Лев Васильевич выступает сразу в двух ролях: ученого-филолога и писателя. Счастливое сочетание, дающее такие прекрасные результаты!
В соавторстве с К. Н. Шнейдер были написаны: превосходная книга по археологии «За семью печатями», изданная издательством «Молодая гвардия», и книга о Ленинграде – о его исторических ценностях, о мостах, о памятниках, которыми так славится Ленинград. Книга эта – «На 101 острове» – вышла в Ленинградском отделении издательства «Детгиз» в 1957 году.
Есть у Льва Васильевича одно увлечение, которому он отдает часть своего времени. Уже много лет с большим воодушевлением и хорошими результатами писатель на ленинградских улицах занимается « охотой » на львов. Лев Васильевич фотографирует изваяния львов. Интересны поиски не только на улицах и площадях города, но во многих дворах многоэтажных огромных домов или в маленьких внутренних садиках старинных особняков. Какие разные эти львы! У каждого своя неповторимая индивидуальность. И каждая скульптура – произведение искусства. И, как правило, имя человека, создавшего это произведение искусства, неизвестно.
Узнать, когда, где, кем, по какому случаю были созданы эти скульптуры, – задача трудная и очень трудоемкая. За историей вещей писатель видит человеческие судьбы, труд, талант людей.
Рассказать о безвестных тружениках – великих народных умельцах – такова благородная задача писателя.
В короткой вступительной статье невозможно дать подробный анализ творчества писателя. Остановимся на некоторых примерах. Вот повесть «Скобарь» из сборника «Повести и рассказы». В отряд балтийских моряков пришел новый человек Иван Журавлев – главный герой повести. «Он пришел в отряд во всем своем. На голове картуз. Под кургузым пиджачком голубая русская рубашка. Высоченные сапоги – осташи – поражают чудовищной толщиной подметок. Лицо у него было свежее, розовое, благодушное, хотя он и носил густую окладистую светло-рыжую бороду. На вид ему было лет сорок пять». Широченные плечи, широченная грудь, сильный, могучий человек, следопыт, охотник.
Вырос и жил Журавлев в Эстонии. Журавлев полон суеверий и предрассудков: он носит на шее крест, он боится спать в бане, так как уверен, что там живет черт.
Этот человек вел летоисчисление «до зямли» и «после зямли», а «зямлю» ему дала Советская власть в 1940 году. «И за ту зямлю, – просто, без всякой рисовки сказал он, – за каждую нивку, я, браток ты мой жаланный, против гадов по колено в ихнюю кровь встану». И Журавлев бьет фашистов без промаха.
Журавлев и злит, и смешит краснофлотцев, товарищей по отряду, и ставит командиров в затруднительное положение. Придет ли в голову кому-либо, кроме Журавлева, предложить своему командиру побороться «на охапоцки», и, если командир победит, тогда он, Журавлев, будет выполнять любое его приказание.
Все в нем необычно, начиная с внешности (оказалось, что ему не сорок пять лет, как можно было дать по внешнему виду, а всего двадцать седьмой; бородища сбивала с толку) и кончая его цокающим говорком.
Его простота обращения со всеми, в том числе и с командирами, его наивность, детская непосредственность, хитринка, простодушие, его удивительное хладнокровие и бесстрашие так органически крепко спаяны, что его уже не спутаешь ни с кем другим.
Характер самобытный, сильный, целеустремленный, и нельзя не согласиться с автором, который считает «Скобаря» одним из лучших своих произведений.
Большой раздел в этой книге озаглавлен «Рассказы о невозможном»; вот один из них: «Есть перейти!». Командир батальона и командир взвода разведчиков, младший сержант, детально рассматривают карту.
Вывод один: перейти фронт невозможно. Можно ли с Исаакия благополучно прыгнуть?
Но разведчики делают невозможное: они прошли там, где пройти невозможно.
В рассказе «Только вперед!» («Военные рассказы») из того же сборника «Повести и рассказы» старший политрук Ковалев водил бойцов в глубокий тыл противника четыре раза подряд, без отдыха, без сна. Он с трудом ходил. Он сильно хромал после первой же разведки, сказал, что «допустил потертость». Ковалев умер. Оказалось, что нога политрука была пробита пулей по меньшей мере три дня назад.
В коротком рассказе автор дает характер советского воина, коммуниста, патриота.
Есть у писателя любимый женский образ – это Марфушка Хрусталева – шестнадцатилетняя девчонка, ученица девятого класса, одна из главных героинь романа «Шестидесятая параллель».
Марфушка внешне некрасива, и она сама об этом знает.


«Надо заметить, что собственная внешность подчас заставляла Марфу огорченно задумываться. Вздернутый нос, какой-то нелепо, поперечными полосками, загорающий каждое лето; густые, спутанные невпрочёс, вьющиеся волосы совсем дикарского вида; маленькие глазки с лукавой и любознательной искоркой и, главное, довольно толстые ноги – на что это все похоже!
Марфа совсем была бы не прочь, заснув однажды вечером, проснуться наутро этакой очаровательно-гибкой и неотразимой красавицей».
Марфа славилась полным бескорыстием, правдивостью, добротой и удивительно меткой стрельбой из винтовки. «Заведомая трусиха, она до смерти боялась самого звука выстрелов… Но била она, тем не менее, как автомат или цирковой снайпер, – точно, сухо, совсем не по-девически. Вот уже два года, как она (и школа благодаря ей) держала стрелковое первенство по району».


Писателю очень симпатична Марфа, он любит эту героиню, но порицает ее слабости, а их у нее достаточно. Но и высмеивая ее слабости и недостатки, автор говорит о них с легкой иронией, с мягким, добродушным юмором.
Творчество Льва Васильевича разнопланово, пробуждает добрые, светлые чувства в человеке, зовет на трудовой и ратный подвиг. Его лингвистические произведения вводят читателя в неизвестную и прекрасную страну языкознания, расширяют кругозор, обогащают знаниями, прививают любовь к языку, будят мысль.
Своим творчеством Лев Васильевич Успенский внес большой вклад в советскую детскую литературу.
Хочется посоветовать читателям: читайте книги Льва Васильевича. Не пожалеете: получите удовольствие от чтения и станете духовно богаче.

Р. ФИЛИППОВА

ПРЕДИСЛОВИЕ

Блаженство рода человеческого коль много от слов зависит, всяк довольно усмотреть может. Собираться рассеянным народам в общежития, созидать грады, строить храмы и корабли, ополчаться против неприятеля и другие нужные, союзных сил требующие, дела производить как бы возможно было, если бы они способу не имели сообщить свои мысли друг другу?
М. В. Ломоносов. 1748 г.



С самого раннего детства и до глубокой старости вся жизнь человека неразрывно связана с языком.
Ребенок еще не научился как следует говорить, а его чистый слух уже ловит журчание бабушкиных сказок, материнской колыбельной песенки. Но ведь сказки и прибаутки – это язык.
Подросток идет в школу. Юноша шагает в институт или в университет. Целое море слов, шумный океан речи подхватывает его там, за широкими дверями. Сквозь живые беседы учителей, сквозь страницы сотен книг впервые видится ему отраженная в слове необъятно-сложная Вселенная. Через слово он впервые узнает о том, чего еще не видели (а возможно, и никогда не увидят!) его глаза. В звучном слове развертываются перед ним льяносы Ориноко, сверкают айсберги Арктики, шумят водопады Африки и Америки. Раскрывается огромный мир звездных пространств; зримыми становятся микроскопические космосы молекул и атомов.
Новый человек роднится с древними мыслями, с теми, что сложились в головах людей за тысячелетия до его рождения. Сам он обретает возможность обращаться к правнукам, которые будут жить спустя века после его кончины. И все это только благодаря языку.
Радостная или горькая, гневная или нежная летит над просторами Родины крылатая песня. Песня – это язык.
На черной доске аудитории резко белеет строгая формула математики.
Эта формула – тоже язык!
Я пишу книгу, которую вы, может быть, когда-нибудь прочтете. Надо ли говорить, что при этом я снова пользуюсь языком, словами?
Но ведь прежде чем сесть за рабочий стол и вывести первую строчку первой страницы, каждый автор долго обдумывает ее содержание. Помните, как широко шагал по московским тротуарам громадный Маяковский, то вслух, то про себя бормоча слова еще не созданных будущих стихов? Видели, как исчирканы, как испещрены поправками – в поисках самого верного слова бессмертные страницы черновиков Льва Толстого или Пушкина?
А с другой стороны, и вы сами, прочтя взволновавшую вас новую книгу, закроете ее и откинетесь в задумчивости; вы начнете мысленно повторять поразившие вас рассуждения, размышлять над тем, что только что узнали.
И вы, и я, и каждый из нас – все мы постоянно думаем.
А можно ли думать без слов?
Все, что люди совершают в мире действительно человеческого, совершается при помощи языка. Нельзя без него работать согласованно, совместно с другими. Без его посредства немыслимо ни на шаг двинуть вперед науку, технику, ремёсла, искусство – жизнь.
Пламенные призывы нашей великой партии запечатлены навеки в горячих и мудрых словах . Словами всех языков мира изложены светлые идеалы коммунизма. Строить грядущее счастье, оборонять будущее Родины и всего человечества от ненавистных врагов, сокрушать тяжкие заблуждения прошлого, радоваться и грустить, делиться с другими своей любовью и своим гневом мы способны только при помощи слов. А слова составляют язык.


«Если бы каждый член человеческого рода не мог изъяснить своих понятий другому, – говорил когда-то великий помор Ломоносов, – то бы не токмо лишены мы были согласного общих дел течения, которое соединением разных мыслей управляется, но и едва бы не хуже ли были мы диких зверей, рассыпанных по лесам и по пустыням!»


Каждое орудие труда приносит наивысшую пользу в руках того, кто его как можно глубже изучил, кто им владеет как мастер. А мастерски владеть любым из них – стамеской или кистью художника, крошечным чертежным пером или гигантским блюмингом – это значит до тонкостей узнать, как они устроены, из каких частей состоят, как работают и в чем изменяются во время работы, какого обращения с собой требуют.
Из всех орудий язык – самое удивительное и сложное. Так достаточно ли знаем мы его? Я поставлю перед вами несколько совсем простых языковедческих вопросов, а вы уж судите сами: легко ли вам ответить на них?

СТОН И СОН

Перед вами два односложных слова. Друг от друга они отличаются одним-единственным звуком «т». Оба – имена существительные. Оба – мужского рода. И «стон» и «сон» одинаково принадлежат к так называемому второму склонению. Очевидно, изменяться при склонении им полагается тоже одинаково. Но не тут-то было!


Именительный
стон
сон

Родительный
стона
сна

Дательный
стону
сну

Винительный
стон
сон

Творительный
стоном
сном

Предложный
о стоне
о сне


Можете ли вы так, врасплох, без справок и советов, объяснить мне, почему слово «стон» меняет только свои окончания, а у «сна» подвергается изменению и его основа: с-о-н, сн-а, сн-ом? Куда делось «о»?
Можно с уверенностью сказать: так поставленный вопрос вызовет иронические замечания. Автору книги о словах следовало бы помнигь про «беглые гласные»…
Автор помнит о них, Но он хотел бы, чтобы ему растолковали, отчего это в слове «стон» звук «о» отличается обыкновенным, так сказать «оседлым», образом жизни, а в слове «сон» на его место явился какой-то странный «беглец»? В чем разница между этими двумя на слух совершенно неотличимыми друг от друга звуками? Что перед нами: необъяснимая причуда говорящих по-русски людей, случайный «каприз языка» или же тут скрываются какие-то глубокие внутренние основания?
Я не уверен, что каждый читатель сможет быстро и правильно ответить на этот совсем уж простой вопрос. А если так – очевидно, законы нашего родного языка не слишком-то хорошо нам известны.

БИЛО И КРЫЛО

Пойдем дальше. Я беру еще одну пару слов, тоже существительных и также одного рода, на этот раз среднего: «биґло» и «крылоґ».
«Биґло» означает (точнее, означало некогда) нечто вроде примитивного колокола, металлическую доску для подачи сигналов.
Что такое «крыло» – известно каждому. Оба слова не слишком похожи друг на друга, однако у них есть нечто общее – суффикс «-л-» и окончание «-о».
Слов, обладающих этими признаками, у нас немало:


покрыва-л-о
ши-л-о

опаха-л-о
ры-л-о

и т. п.


Заметьте: все это – существительные, тесно связанные с глаголами. «Покрывало» и «покрывать», «рыло» и «рыть», «шило» и «шить». При этом каждый глагол означает то или иное действие, а произведенное от его основы существительное – то, чем действуют, орудие или предмет… Не правда ли?


покрыва-ть
покрыва-л-о

ры-ть
ры-л-о

ши-ть
ши-л-о

опах-ива-ть
опах-а-л-о


Это все настолько обыкновенно, что нередко, когда нужно заново назвать незнакомое орудие, предназначенное для известного действия, возникает соблазн дать ему имя как раз по такому способу.
Археологи, например, постоянно находят при раскопках стоянок каменного века маленькие костяные пластинки особой формы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55