Я быстро анализирую все сказанное ей: не проскочило ли чего лишнего, но быстро убеждаюсь, что — нет, ничего такого, что могло навести Мусю на след моих нынешних приключений, я не произнесла.
Впрочем, интуиция у нее всегда была развита чрезвычайно высоко. Поэтому я отвечаю как можно более спокойно:
— Абсолютно. Так я позвоню тебе в конце дня или, может, после обеда?
— Хорошо. Но если информация будет у меня раньше, я сама тебе позвоню.
Ты ведь будешь дома?
— Конечно — я произношу это быстро и уверенно, чтобы еще раз дать понять Мусе: у меня все по — прежнему.
Впрочем, в этом я вовсе не лгу: идти мне совершенно некуда и потому я, конечно же, останусь дома ждать ее звонка и очередного послания от Егора с указанием, когда состоится наше следующее свидание во всемирной паутине.
Я варю себе кофе на кухне, наслаждаясь тишиной, одиночеством и… ожиданием.
Да, наступили в моей жизни такие удивительные дни, когда состояние ожидания внезапно оказалось приятным.
Природа этого замечательного явления мне понятна: с каждым днем я все более привыкаю к тому, что все мои ожидания неизбежно сбываются, причем в точно назначенное время.
За кофе меня занимает одна лишь, незначительная, по существу, мысль: кто первым свяжется со мной сегодня: Егор или Муся?
Первым оказывается Егор.
Я еще допиваю вторую чашку кофе, когда раздается телефонный звонок. "
Муся" — почти уверена я, поднимая трубку, но в ней звучит незнакомый молодой голос.
— Служба "Alarm servis " городской телефонной сети, сорок восьмая — механически представляется собеседница — вы просили сделать звонок в 11 часов 13 минут за две минуты до 11. 15.
— Спасибо — почти радостно благодарю я сорок восьмую, хотя до сей минуты понятия не имела о службе побудки в системе городской телефонной сети, и уж конечно не делала никаких распоряжений относительно 11 часов 13 минут.
Но теперь, в отличие от первых двух вариантов, мне моментально все становится ясно.
То ли Егор, на сей раз, оказался не очень изобретательным, то ли я начала привыкать к его зашифрованным посланиям, но компьютер, вне всяких сомнений, следовало включить ровно в 11. 15.
В моем распоряжении оставалась только одна минута.
На этот раз ждать пришлось ему, по крайней мере, табло сообщило мне, что в чате уже находится один посетитель.
И зовут его Гор.
— Привет! — сразу же отреагировал он на мое появление, и по тому, как нервно побежали буквы по синей мерцающей поверхности монитора, я поняла, что он чем-то взвинчен. Не раздосадован, и не взволнован, а именно взвинчен.
Было у Егора такое состояние, и, как правило, он впадал в него перед лицом опасности.
— Привет. Ты чем-то встревожен?
— А ты не знаешь, чем?
— Сном?
— Вот именно.
— Но почему?
— А понравиться ли тебе, если ты начнешь разговаривать во сне, а я получу возможность слушать и даже беседовать с тобой. При этом, подчеркиваю, ты совершенно не отдаешь отчета в своих словах и не помнишь их потом?
— Значит, когда ты снишься мне, с тобой происходит нечто подобное — В точности. Со мной происходит в точности то, что я только что тебе описал.
— И ты не помнишь, о чем мы с тобой говорили?
— Нет. И это мне не нравиться.
— Но откуда же тогда ты знаешь про сон?
— Ну… Это как бывает в реальной жизни. Просыпаешься, помнишь, что что-то снилось, даже отдельные отрывки сна помнишь, но содержание улетучилось. Так и со мной. Помню, что общались с тобой, и как-то странно общались. Но — где, о чем — ничего не помню.
— Успокойся. Никаких своих страшных тайн ты мне не поведал.
— Но что я все же говорил? Расскажи подробно.
— Зачем? Говорю же: ничего необычного ты мне не сказал.
— Послушай, если я прошу, значит мне это важно. Никогда не отказывай мне, если я прошу, я ведь делаю это не так часто, не правда ли? — это снова был прежний Егор. Слово в слово, интонация в интонацию, хотя, разумеется, интонаций я не могла слышать, но я отлично ощущала их в нервном пульсе подрагивающих строк.
— Хорошо. Ты говорил, что мне угрожает какая-то опасность, но ты не можешь меня от нее оградить, и даже предупредить не можешь — Какая опасность?
— Этого ты тоже не мог сказать — Почему?
— Не знаю. Не мог — и все, и очень страдал из-за этого — И это — все?
— Почти.
— Я сказал: мне нужно все, до мельчайших подробностей.
— Ты говорил о том, что виноват передо мной, но не просишь прощения, потому что сам себя никогда не простишь.
— Допустим, это, на самом деле, так. Ну, и дальше?
— Дальше, ты сказал, что пытался хоть как-то искупить свою вину, но обрек меня не большие страдания.
— Ну!!!
— И все. Еще просил меня подумать и самой понять: что к чему, потому, что сам не можешь мне ничего объяснить. Это все.
— А где мы виделись с тобой, я помню что-то очень странное…
— Да не такое уж странное: на той трассе — На какой?
— На той самой, как я поняла — Вот оно что… Поэтому мне было так неуютно. Мы говорили о том, как это все случилось?
— Нет. Ты не рассказывал, а я не смела спросить.
— Тогда откуда ты знаешь, что это та самая трасса?
— Не знаю. Я ничего доподлинно не знаю, но почему-то у меня была такая уверенность — А как она выглядит?
— Трасса как трасса. Сложная. Вроде бы, на «пике Дьяволицы». Крутой поворот, и сразу — резко вниз. Вот там ты и сидел, рядом с трассой, сразу за поворотом. — наступает долгая — долгая пауза. Я уже жалею, что так подробно описала Егору это проклятое место. Возможно, теперь он переживает все сызнова.
— Да — откликается он, наконец. — То самое место. Ты права…. Но вот что. Послушай меня внимательно. И не просто послушай, а обещай, что выполнишь все, что я сейчас тебе скажу. Мне очень неприятно. Нет, если честно, мне очень больно, когда все это происходит. Когда я теряю контроль над собой, в беспамятстве являюсь тебе, о чем-то умоляю… Понимаешь?
— Думаю, что понимаю. Но поверь, ты вовсе не был жалок — Допускаю. В этот раз. Неизвестно, что будет в другой. И вообще, я не желаю, чтобы ты общалась со мной, когда я не в себе Это понятно?
— Понятно. Но как я могу этого избежать? Не забывай: я ведь тоже в это время сплю.
— Да. Ты спишь. Но есть такие таблетки, которые делают сон настолько глубоким, что человек перестает видеть сны. Я точно знаю, что есть. Достань их. И пей перед сном. Я больше не хочу этих встреч во сне. Ты поняла меня?
— Да — Ты сделаешь это?
— Попытаюсь — Спасибо. Когда — ни — будь я расскажу тебе все сам, но сейчас не надо.
— Чего не надо?
— Не надо тебе знать больше того, чем я тебе рассказываю. Потом ты поймешь, почему. А пока просто поверь мне. Ладно?
— Ладно. Но раз уж так случилось, что я все же выслушала тебя против твоей воли, может, все-таки, объяснишь мне, что ты имел в виду?
— Что именно тебя интересует?
— Каким образом ты хотел искупить свою вину передо мной и почему от этого мне станет только хуже?
— Каким образом… Каким образом… А каким бы ты хотела? Ну, вот скажи честно, что я должен был сделать, по твоему разумению, чтобы ты меня простила?
— Очень просто: вернуться ко мне — Вот, и я так думал — И что же?
— И оказалась полная чепуха!
— Почему?!!!
— Потому что, я вернуться к тебе, как ты понимаешь, сейчас уже не могу никак, и значит…
— Что значит?
— Ничего не значит! Бред и безумие, вот что это значит!
— Помнишь, ты всегда требовал от меня: сказала "а" — говори "б"
— Помню — Так говори: "б"
— Не хочу — Я все равно знаю, что за ним стоит!
— И что же?
— Если ты не можешь вернуться ко мне, то для того, чтобы мы оказались вместе, я должна придти к тебе сама — Откуда ты это взяла?
— Я же рассказывала тебе: картинка в журнале, женщина в церкви, могилы, кресты. Ты не стал слушать… И только во сне умолял меня подумать над этим.
— Над этим…. Потому и прошу тебя: не слушай то, что я говорю во сне — Но я уже услышала, и подумала, и все поняла. Ты ведь это имел в иду, когда говорил, что хотел искупить вину, но снова обрек меня на страдание?
Ведь это?
— Я не буду тебе отвечать — Пожалуйста, можешь не отвечать. Но теперь я знаю точно, что это так.
Только вот страдание — в чем оно? Это смерть? Но ведь можно умереть, не страдая? Разве нет?
— Я сказал: не хочу обсуждать эту тему.
— Но ответь хотя бы на один вопрос — Какой?
— Мы точно окажемся вместе, если я… в общем, покину этот мир?
— Конечно! То есть… не знаю И, вообще, не смей задавать мне такие вопросы! Я не хочу, я не буду подталкивать тебя к этому… Это бред, глупость, наивные мечты дурака, который…
— Который, что?
— Все. Хватит на сегодня. Я не могу больше. Ухожу… Что же ты не спрашиваешь, приду ли я еще?
— Придешь?
— Приду. Ты теперь точно знаешь, потому и не спрашиваешь. Приду, потому что не могу без тебя долго обходиться. Я теперь вечно при тебе.
— Но душа не может вечно находиться здесь, подле меня — Не может, вернее не должна, но будет, не сомневайся…
— Но ведь ей это тяжело — Тяжело? Ей это невыносимо…. Но кто же виноват?! Только я. Я так решил, я так хотел. Так и вышло.
— Но ведь все может измениться?
— Все. Не провоцируй меня, я дважды на одни грабли не наступаю. Ушел.
До скорого…
Я остаюсь одна в чате.
На самом же деле, это совсем не так, потому, что со мной остается теперь ночная тайна Егора.
Теперь это вовсе не тайна.
Я разгадала ее всю, до донышка, несмотря на то, что виртуальный Егор противился этому изо всех сил " Так ли уж противился? — вдруг спрашивает меня кто-то ироничный, и в глубине души я вынуждена согласиться с ним — Нет, не так. Скорее, делал вид, что противится. А сам… "
Но эту мысль я гоню.
Пусть так.
Пусть Егор стыдливо, скрываясь и лукавя, сам подталкивал меня в разгадке своей ночной тайны, но разве он не имел на это права?
Может, нет у него более сил терпеть эту муку неприкаянности?
Нет, как бы там ни было, не мне судить его.
Мне предстоит задача куда более сложная.
Спасти его, сделав шаг ему навстречу.
Или отречься, обрекая себя на тоску и одиночество в реальной земной жизни.
Телефон звонит снова.
Громко и настойчиво, словно ему известно, что я глубоко погружена в собственные мысли, и не сразу реагирую на его мелодичный призыв.
На этот раз, звонит, действительно, Муся.
Время еще не доползло до обеденного, а она уже раздобыла для меня координаты некой совершенно замечательной ясновидящей, из тех, которые «настоящие», ничего общего не имеют с шарлатанами, никогда не рекламируют себя, и часто не просят никакой платы за свою работу. Муся верна себе, и если уж берется за дело, то делает его основательно и до конца.
И теперь, она не просто отыскала координаты современной Кассандры, но и сумела договориться с той обо мне.
Потому что Кассандра людей " с улицы " вообще не принимает, а люди с рекомендациями всего лишь занимают очередное место в списке страждущих ее помощи.
И список тот растянулся на многие дни.
Так что если я и могла рассчитывать на аудиенцию, то не ранее чем через две-три недели.
— Но тебе же надо проконсультироваться немедленно.? Потому что, потом, ты просто передумаешь идти, или уже отпадет необходимость: вдруг он снова перестанет тебе сниться? — Резонно рассуждает Муся. Лед в ее голосе заметно подтаял, и то обстоятельство, что я все же обратилась к ней за помощью, похоже, значительно ослабило степень ее обиды. Теперь она готова была и далее служить мне добрым ангелом и прилежной сиделкой, стоило только намекнуть на то, что я снова этого желаю. Но я не намекаю. Однако, обижать Мусю мне не хочется, поэтому я легко соглашаюсь с ее доводами.
— Все может быть. И ты права. Уже завтра я могу передумать. Ты же знаешь, как я ко всему этому отношусь. Хотя сейчас понимаю: в другом месте мои сомнения вряд ли разрешат — Конечно, не разрешат. Слава Богу, что теперь ты это понимаешь.
— Но как тебе удалось ее уговорить?
— Пациентка. — Коротко отвечает Муся. И этим все сказано. Что ж, провидицы не перестают от этого быть женщинами, им тоже хочется выглядеть моложе.
Выясняется, что Кассандра, которую на самом деле зовут Дарьей, ждет меня уже через час в Сокольниках, и значит времени на сборы, а главное! — долгую беседу с Мусей у меня уже нет.
Впрочем. Муся и сама понимает это, и прощается коротко, позволяя себе лишь одну просьбу: позвонить ей после возвращения.
Возможно, в дальнейшем, после этого звонка, она и рассчитывает на большее, но я обещаю ей только это — звонок после визита к Кассандре Но, сразу же, дабы избавить ее от волнений.
Кассандра встречает меня на пороге своей квартиры.
Обычной квартиры в обычном старом московском доме, из тех, что сохранились еще кое — где в тихих двориках, отгороженных от ревущих магистралей изгородью более современных зданий.
Они, как правило, невысоки — этажа в два или три, сильно обшарпаны, потому что никто не собирается их ремонтировать.
Напротив, все только и ждут, когда же, наконец, дом пойдет под снос. Во дворе большого дома освободится свободное место, а жильцы получат новые квартиры.
Квартир в таких домах, как правило, совсем мало — пять или шесть, и те представляют собой всего лишь огрызки некогда приличных парадных зал и гостиных, жилых комнат, просторных коридоров, узких черных лестниц, крохотных лакейских и комнат прислуги когда-то добротного московского дома, принадлежавшего достойной семье.
Потом, когда задули ледяные революционные ветры, и прошелся по стране смерч экспорприаций, хозяев дома вышвырнули за порог, а милый уютный дом, изуродовали, раскромсали, на крохотные норки-огрызки, в которые заселялись новые хозяева жизни, вернее те, кто таковыми был формально объявлен.
Теперь в этих домах доживали свой век, как привило, очень пожилые люди.
Чудом выжившие потомки бывших хозяев, которым иногда от щедрот оставляли для проживания одну комнатенку. Другие бедолаги, не смевшие рассчитывать на лучшее жилье: отбывшие свое заключенные, иногородние рабочие, рабским трудом заслужившие право на вожделенную московскую прописку, и еще Бог весть кто.
Но Кассандра, как упрямо называю я про себя эту женщину, вовсе не была похожа на иногороднюю рабочую или отбывшую свой срок преступницу.
Скорее, она из тех, настоящих, владельцев дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36