Таким образом, это был по преимуществу продукт технической мысли, мало принимавший во внимание филигранную сложность социальных процессов и вовсе игнорировавший такой капитальный фактор, как человеческая психология.
Наконец, творение конституции было завершено, и спустя двадцать лет после высадки колонисты приняли ее всеобщим голосованием. Наиболее важный ее компонент составила Декларация профессионализма. Она провозглашала, что жители Гермеса отныне и навеки отказываются от разделения по национальному признаку и будут считать себя членами одной семьи – гермеситами. Одновременно заявлялось, что единственное социальное различие, которое допускается на планете, – это естественное различие по профессиям.
– Как неотчуждаемые права человека у Руссо и других просветителей.
– Совершенно верно. Вы видите, что здесь трудно усмотреть злой умысел. Наши предки резонно полагали, что разделение труда продиктовано самими условиями существования человеческого рода и, значит, отличие между людьми, как специалистами, носит естественный, природный характер. А чтобы отсюда не проистекало каких-либо элементов неравенства, все занятия объявлялись заслуживающими одинакового уважения.
Что касается системы управленческих органов, то она стала причудливой смесью традиционного парламентаризма и технократической утопии. Вдобавок гермеситы, подобно французам эпохи Великой революции, прошли стадию повального увлечения античной демократией. Отсюда у нас такие должностные лица, как эдилы, квесторы, префекты и тому подобное. Мода на Рим расширилась до моды на все итальянское. Начиная со своей столицы, гермеситы стали присваивать другим городам звучные имена: Неаполь, Милан, Флоренция, Венеция, Падуя, Мантуя, Верона. Более того, многие переселенцы взяли себе итальянские фамилии.
– Вероятно, так появились на Гермесе семейства Монтекки и Капулетти?
– К этому я и веду. Разумеется, сохранились имена других национальных звучаний. Мое, например, французского происхождения, а мой приятель Ферфакс явно из англичан. Впрочем, теперь все это – преданье старины глубокой. У нас нет наций, а есть профессии. В результате длительной эволюции произошло то, что с неизбежностью должно было произойти: положенный в основу конституционного строя и безобидный по своей сути принцип деления людей по специальности в условиях однобокой, сугубо технической цивилизации привел к формированию изолированных друг от друга, замкнутых в себе групп со своими интересами, взглядами, вкусами, обычаями и, главное, языком. Нормальный профессионализм выродился в тотальный. Приблизительно пятьсот лет назад эта дегенерация нашла законодательное закрепление. С тех пор идея кланизма приобрела доминирующее значение, все на ней строится и проникнуто ее духом: производство, быт, семья, школа, управление, даже религия.
– Да, мне рассказали об удивительном технократическом боге Разуме в его девяти ипостасях.
– Идея такой рационалистической веры, обожествления знания, как вам известно, легат, принадлежит все тем же утопистам. У нас ею воспользовались, чтобы хоть как-то возместить отсутствие самого могучего инструмента, формирующего нравственное сознание, – искусства.
– Вот чего я не могу понять, Дезар. Как основатели вашего общества, люди отнюдь не темные, могли выбросить на свалку художественное творчество?
– Дело обстояло не совсем так, легат. Никто не покушался на убийство муз, и на Гермесе не складывали костров из книг. Просто искусство не поощряли, поскольку в глазах фанатичных технократов оно не играло позитивной роли и лишь отвлекало людей от главной жизненной цели – совершенствоваться в своей специальности. Если первое поколение колонистов еще питало пристрастие к литературе, живописи, музыке, то последующие стали от них отвыкать, тем более что никто не печатал романов, не ставил пьес, не снимал художественных фильмов. Иначе говоря, искусство не убивали, оно тихо скончалось само от недоедания.
– И еще один вопрос, Дезар. Ну, хорошо, искусство мешало технократам, не вписывалось в их идеальную схему, и они его похоронили. Но объясните мне, как случилось, что гермеситы, достигнув известных успехов в технике, ухитрились утерять космоплавание? Кстати, где находятся корабли, доставившие пионеров на планету? Всякий раз, когда я спрашивал об этом, мои собеседники предпочитали уходить от ответа.
– Да, этот эпизод нашей истории находится под секретом. Дело в том, уже в первые десятилетия, когда гермеситские порядки приобрели отчетливые очертания, нашлись люди, которым все это не понравилось. Они попытались предостеречь общественное мнение, высказав убеждение, что упор на техническую цивилизацию и обожествление профессионализма может иметь самые пагубные последствия. От них отмахнулись. Им не оставалось ничего другого, как вернуться на Землю, и удалось привлечь на свою сторону нескольких технарей. Власти, естественно, этому воспротивились, произошло столкновение, в итоге которого космолет, готовившийся к старту на Землю, был взорван. И тогда один из фанатиков, пользовавшийся огромным влиянием, заявил, что гермеситы должны уничтожить оставшиеся корабли, как ахейцы сожгли свои суда у стен Трои, чтобы никогда и никто не мог покинуть планеты. Заодно было принято решение порвать связь с Землей, дабы никто не помешал успешному завершению великого эксперимента. Так Гермес оказался на долгие столетия отрезанным от других цивилизаций.
– Скажите, Дезар, неужели все это время не повторялось попыток сопротивления?
– Они были и есть, но лишь в виде пассивного протеста. Заложенная в натуре человека инстинктивная тяга к универсальности неистребима, она прорывается здесь и там вопреки всей давящей громаде гермеситского истэблишмента – законов, церкви, традиций, предрассудков. У нас не принято говорить об этом вслух, но все знают о существовании секты универов. На своих сборищах они поносят тотальный профессионализм и посвящают друг друга в клановые тайны. Гонимые властями, эти люди по-своему ищут способа реализовать истинно человеческую потребность во всестороннем развитии. Однако в наших условиях и эта форма самовыражения поневоле приобрела уродливый вид. Универы отрицают девятибожие, но только для того, чтобы поклоняться все тому же единому божеству – Разуму. Их мысль остается замкнутой в технократическом круге, им не приходит в голову, что само понятие ratio несовместимо с любой религией, включая ту, которая возводит на пьедестал науку.
– Вы правы, когда я спросил у Мендесоны, есть ли на Гермесе ереси, он уклонился от ответа.
– Мендесона? Бородатый начальник канцелярии Сената?
– Да.
Дезар рассмеялся. Тропинин взглянул на него вопросительно.
– Вам покажется это забавным, легат, но дело в том, что Мендесона сам сектант, только другого рода.
– То есть?
– Подобно тому, как в низах общества сложилась секта универов, в верхах сформировалась своего рода масонская ложа. Так вот, бородач – ее Великий магистр.
– И чем же занимаются ваши масоны? – спросил до крайности удивленный Тропинин.
– Да тем же, чем и универы. Вдобавок читают стихи, слушают музыкальную классику, показывают друг другу свои живописные полотна. Печально, не правда ли, что искусство стало всего лишь изысканным развлечением снобов. Для людей, принадлежащих к высшему кругу, это форма творческого наслаждения, испытание возможностей ума. Ревностно охраняя общественный порядок, на котором зиждется их благополучие, они нарушают его втихомолку. Конечно, речь идет о группе избранных, им приходится скрывать свою измену профессиональному кланизму от своих же соратников-обскурантов, что придает дополнительное острое ощущение их тайным сходкам.
– Поразительно! Как же относится к этому Великий математик, не может же он не знать о втором лице своего помощника?
– Он, безусловно, знает, потому что сам состоит в ложе.
4
– Ула, – позвал Ром.
Она открыла глаза и, сонная, потянулась в его объятия.
– Пойдем, соня, я тебе кое-что покажу.
Они вышли во двор, Ром подвел ее к зеленеющим грядкам.
– Видишь, какая здесь плодородная земля. Семена, что я высадил в день нашей свадьбы, уже дали первые всходы.
– Ты кудесник, – сказала Ула, рассеянно взглянув на грядки. И неожиданно добавила: – Знаешь, мы, должно быть, убоги – ты со своей агрономией и я со своей математикой. Ничего сверх того не умеем. И ничто уже нас не изменит.
– Ерунда, – возразил Ром, – мы молоды, у нас впереди целая жизнь.
На крыльце появился робот.
– Пожалуйте завтракать.
– А ты, Робби, как думаешь, способен человек овладеть несколькими профессиями?
– Я думаю, хозяин, человек способен на все. Он всемогущ, раз уж сумел создать себе в помощь нас, роботов. Только… – робот замялся.
– Не стесняйся, говори.
– Не в обиду вам будь сказано, все это блажь, хозяин. Каждый должен хорошо делать одно дело, к которому приставлен. Взять меня. Я сконструирован как повар. Кому будет польза, если вдруг мне втемяшится в голову знать и то, что полагается роботу-полицейскому или роботессе-медсестре?
– Но ведь ты робот, не человек.
– А какая разница?
Ула засмеялась.
– Ладно, Робби, пойдем посмотрим, чем ты собрался нас потчевать.
После завтрака они отправились верхом на прогулку и открыли для себя новые пленительные уголки горного края. На обратном пути Уле захотелось пить, деревня оказалась рядом, и она предложила заехать.
– Сторти советовал туда не заявляться, – заколебался Ром.
– Мало ли что! – беззаботно сказала Ула. – Мы ведь не прокаженные, чего нам бояться?
Поселение состояло из нескольких десятков аккуратных домиков, выстроенных вокруг небольшой центральной площадки, где размещались местная управа, школа, поликлиника, кафе. Слонявшиеся здесь несколько человек оглядели наездников равнодушными взглядами: богатые горожане, проводящие отдых в горах, были здесь не в диковинку.
Когда Ула увидела знакомое типовое здание школы, она остановила коня и поделилась с Ромом мыслью, давно не дававшей ей покоя.
– Послушай, милый, а почему бы мне не устроиться сюда преподавателем? Честно говоря, я соскучилась по своим формулам.
– Ты всерьез?
– Вполне. Не сидеть же мне у кухонной плиты с нашим Робби.
– На участке много работы. Я надеялся, что ты увлечешься садом. – В голосе Рома прозвучало разочарование.
– Я только крутилась бы у тебя под ногами.
– Потом, ты ведь знаешь, что в средней школе учительствуют только роботы.
– Не совсем так. Те, кто готовится в аспирантуру, чтобы стать профессором в Университете, обязательно должны пройти стажировку в школе. А вообще, нового суперисчисления я не открою, мое призвание – педагогика. Да и лишние деньги нам не повредят, не можем же мы жить на одни подачки родителей.
– Положим, я в состоянии обеспечить семью, – оскорбился Ром. – Ну, ладно, раз уж ты так загорелась – учи детишек.
Они спешились, вошли в здание и попросили привратника-робота провести их к директору школы. Тот вежливо приветствовал молодых людей и спросил, чем может быть полезен.
– Видите ли, синьор директор, моя жена ищет работу и хотела бы стажироваться в вашей школе. Мы поселились неподалеку. Извините, я не представился: Ром Монтекки, а это – Ула.
– Монтекки? Постойте, олдермен Монтекки из Вероны уж не ваш ли родственник?
– Это мой отец.
– Подумать только! – Подвижный, как живчик, пухлый директор выкатился из-за своего стола и горячо пожал Рому руку. – Ведь мы с ним учились в одной группе на агрофакультете. Чрезвычайно достойный человек. К сожалению, с тех пор нам не довелось встречаться, и я лишь издалека радовался его успехам. Как он сейчас?
– Отец болен, но врачи надеются, что ему удается стать на ноги.
– Пожелайте вашему родителю скорейшего выздоровления и посоветуйте переселиться в наши края. Здесь целительный воздух, а дело для такого крупного специалиста всегда найдется.
– Благодарю вас, синьор директор.
– Называйте меня просто Этторе. Итак, вы хотите устроить к нам свою женушку? Что ж, думаю, это возможно. У юной синьоры есть, конечно, диплом об окончании агрофакультета.
– Не совсем так, – сказала Ула.
– То есть вы еще студентка? Ничего страшного, мы имеем право брать на стажировку и без диплома.
– Дело не только в этом. Я учусь на математическом факультете и хотела бы преподавать у вас смежные знания по этой дисциплине.
Глаза директора округлились.
– Не понимаю, ведь вы синьора Монтекки…
– Да, я из семейства Капулетти, – возможно, вы слышали эту фамилию, – вышла замуж за сына вашего друга.
– Но позвольте, агр и мата, это так необычно… Теперь я вспоминаю, что читал о вас в газетах.
– Увы, синьор Этторе, мы с Улой стали жертвами кланового фанатизма. Убежден, что вы не разделяете мнения, будто мужчина и женщина не имеют права пожениться только потому, что у них разные профессии.
– Лично я, голубчик, не стал бы поднимать вокруг этого большой гвалт. Каких только странностей не случается в жизни! Даже в нашей забытой богом дыре. Тут у нас недавно один старый осел – ему под восемьдесят – ухитрился жениться на двадцатилетней. Правда, они оба билы.
– Благодарю вас, я не слишком опытен в житейских делах, но отец всегда говорил, что у сельских жителей в тысячу раз больше здравого смысла, чем у горожан.
– Твой родитель – умница и настоящий агр. Скажи ему, что, если он захочет к нам перебраться, место здешнего главного агра ему обеспечено. Я пользуюсь некоторым влиянием в общине.
– Так вы берете меня? – спросил Ула.
– Нет, доченька, – не моргнув глазом, ответил живчик. – Стажера по математике нам не требуется, у нас ведь учебное заведение с агроуклоном. Так что с преподаванием смежных знаний, пустяковых по объему, вполне справляются роботы. Это, я вам скажу, такие интеллектуалы, что я и сам люблю с ними потолковать о том о сем. От них можно набраться ума-разума. Ну вот, и физиономии у вас сразу вытянулись. Эх, нынешняя молодежь, при первом же препятствии опускаете руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39