человека средних лет, преждевременно состарившегося, расслабленного, подагрического, медленно сходящего в могилу посреди толпы прихвостней, презирающих его, и любовниц, обирающих и обманывающих его.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что она не оставила без внимания более свежего поклонника. Она стала нашептывать Карлу, что их связь пятнает ее имя и только поспешный брак со знатным лордом может поправить дело и замаскировать их отношения. При этом она упомянула имя герцога Ричмонда. Король со свойственным ему эгоизмом на словах согласился с этим браком, но на деле всячески препятствовал ему. Тогда Тереза, которая, как всякая падшая женщина, стремилась выглядеть честной дамой, дала герцогу Ричмонду полный фавор. Долгими вечерами они обсуждали вдвоем планы бегства и женитьбы, а королю докладывали, что леди Тереза Стюарт больна и лежит в постели.
Однажды ночью соскучившийся Карл вошел к ней без доклада и, что называется, накрыл парочку. Он разразился такой речью, которую, верно, мало кому еще довелось слышать из королевских уст. Тереза дрожала; Ричмонд, опустив глаза, выслушал короля до конца, поклонился и вышел. По дороге домой его догнал королевский офицер с отрядом солдат и предложил ему другое пристанище – Тауэр.
Причина ареста герцога держалась в тайне – его не допрашивали, не предъявляли никакого обвинения. Выдержав гордую паузу, Ричмонд написал королю короткую записку с просьбой возвратить ему свободу. Карл, уверенный в том, что отбил у двоюродного брата охоту к женитьбе, дождался истечения третьей недели ареста и в пятницу утром, 21 апреля 1665 года, приказал выпустить узника.
Ричмонд отомстил немедленным исполнением своего плана. Красавица Тереза бежала из Уайтхолла и спустилась по Темзе на лодке к Лондонскому мосту, где в «Медвежьей таверне» ее дожидался жених. Вместе они уехали в Кент, в Кобгем-холл, и там обвенчались. Герцогиня Ричмонд возвратила королю все подаренные им бриллианты, а Карл объявил, чтобы она не смела показываться ему на глаза.
Эта история в течение нескольких месяцев служила предметом разговоров при дворе и в Лондоне. Терезой восхищались. «Я в жизни не видел более мужественной женщины, не читал более благородного романа», – писал один современник.
Впрочем, благородного романа не получилось. Вскоре король и герцогиня Ричмонд вновь были друзьями, и мисс Британия зажила далеко не так, как подобает порядочной женщине. Ричмонд умер спустя пять лет после женитьбы; Тереза пережила его тридцатью годами. Она оставила после себя громадное состояние и богатые пожизненные ренты своим кошкам.
Оправданный убийца
В тот самый день, когда Ричмонд покинул Тауэр, сэр Джон Робинсон получил от короля приказание приготовить помещение для пэра, обвиняемого в убийстве одного джентльмена во время драки в таверне. Этот пэр был сэр Томас, барон Морли, внук одного из участников Порохового заговора.
Поздно вечером в пятницу 21 апреля 1665 года несколько аристократов кутили в одной из комнат таверны «Золотое руно» возле «Ковент-Гардена». Среди них были лорд Морли, его адъютант капитан Фрэнсис Бромвич, Гарри Гастингс со своим другом Марком Тревором и еще несколько человек из клуба, к которому принадлежали названные джентльмены. «Золотое руно» славилось шумными попойками, стоившими жизни не одному знатному лорду.
Морли и Гастингс, известные лондонские ночные сычи, явились в таверну часов в одиннадцать вечера и просидели за стаканами до четырех часов утра. Когда за окнами забрезжил рассвет, Морли потерял (или сделал вид, что потерял) золотую монету, положенную им на стол; он стал искать ее, обвиняя собравшихся в ее исчезновении. Гастингс, разгоряченный вином, заявил, что считает его слова оскорблением.
Лет за десять перед тем между Морли и Гастингсом уже произошла дуэль, на которой Морли был ранен. С тех пор отношения между ними были весьма натянутыми. Морли искал случая отомстить обидчику, но уже не полагался на твердость своей руки. Все, что произошло далее, было, по-видимому, хорошо продуманным планом убийства Гастингса.
– Где моя монета? – кричал Морли, вонзив злобный взгляд в пьяного врага.
– Монета! – презрительно пожал плечами Гастингс и бросил на стол четыре золотых: – Вот вам вместо нее.
Но Морли продолжал настаивать, что ему нужна именно его монета.
– Разве порядочному человеку пристало поднимать историю из-за золотого? – недоумевал Гастингс.
При этих словах Бромвич обнажил шпагу.
– Вложите шпагу в ножны и не мешайтесь в чужие дела! – прикрикнул на него Гастингс.
Капитан послушался его, а Морли закричал через стол:
– Мы пришли сюда не для того, чтобы убивать людей!
– Да, – сказал Гастингс, – если же все-таки хотите драться, то на улице приличнее.
Бромвич вновь вынул шпагу, а Марк Тревор обнажил свою. Морли и Гастингс бросились друг на друга. Поднялся шум хуже прежнего, и все кутилы высыпали на улицу. Белая полоска апрельской зари освещала город, и сонные горожане высовывали головы из окон, когда шумная ватага с обнаженными шпагами проносилась мимо их домов по направлению к Линкольн-Инн, излюбленному месту лондонских дуэлянтов. На одной из улиц Морли вдруг исчез, а Бромвич (как подозревали позже, он выполнял в этой истории роль наемного убийцы) попытался нанести Гастингсу предательский удар; однако Марк Тревор отразил его. Тогда Морли вновь присоединился к компании.
– Зачем мы деремся? – спрашивал между тем Гастингс, протрезвевший на свежем утреннем воздухе. – Я дал бы пять фунтов тому, кто объяснит мне причину всей этой ссоры.
Под аркой, отделявшей Дюк-стрит от Линкольн-Инн, Морли внезапно напал на Гастингса. Тот отпарировал удар и отступил на несколько шагов, но Морли и Бромвич не дали ему занять оборонительной позиции. Бромвич выбил у него из рук оружие, а Морли вонзил ему в череп свою шпагу, словно кинжал. Гастингс упал, смертельно раненный. Морли выдернул шпагу и бросил ее на тело поверженного врага со словами:
– Вот тебе, подлец! Я сдержал свое слово.
Прочие участники ссоры отнесли Гастингса к доктору, но раненого уже не могли спасти никакие микстуры и перевязки. Тем же утром он скончался. Но прежде чем он умер, Морли был арестован за дуэль в нарушение королевского приказа, а после осмотра тела Гастингса ему предъявили еще и обвинение в убийстве. Наместник Тауэра сэр Джон Робинсон с угрюмой радостью положил в карман деньги, отпущенные на содержание благородного лорда.
Целый год пробыл Морли в Наместничьем доме, прежде чем состоялся суд. Все это время судьи выясняли разные юридические тонкости: какие обстоятельства оправдывают убийство, где граница между умышленным и неумышленным убийством и т. д. Между тем общественное негодование по поводу поступка Морли пошло на убыль, и король вместе с большинством членов палаты лордов надеялся спасти пэра от виселицы.
Ровно через год после убийства Гастингса Карл II назначил суд из двадцати девяти пэров под председательством лорда Кларендона. В Вестминстере был воздвигнут трон под балдахином для короля и приготовлены скамьи для судей; члены королевской семьи могли наблюдать за происходящим из двух скрытых лож.
В десять часов утра началось заседание. Обвинителем выступал генеральный прокурор Финч, желавший, чтобы убийца понес наказание по всей строгости закона. Лорд Кларендон, напротив, напирал на обстоятельства, смягчавшие вину подсудимого, и прибегал к различным судейским уловкам. Так, он не позволил зачитать показания свидетелей, не явившихся в суд, не произнес заключительной речи, предоставив пэрам руководствоваться в этом деле своими соображениями, и т. д.
Судьи удалились в отдельную комнату и совещались три часа, ибо, несмотря на их желание освободить Морли от наказания, улики против него были весьма серьезны. Пэры даже не разошлись на ланч, так что пришлось отправить в комнату, где происходило совещание, вино и бисквиты. Когда они возвратились в зал заседания, Кларендон спросил их, виновен ли Морли или нет.
– Виновен, но в непредумышленном убийстве, – ответили двадцать семь судей. Двое пэров обвинили Морли в умышленном убийстве, но, поскольку на суде пэров не требовалось единогласия судей в квалификации преступления, лорд Кларендон признал подсудимого оправданным и приговорил его только к уплате штрафа за нарушение королевского указа о дуэлях.
Робинсон возвратился в Тауэр без узника.
Бромвич, не будучи пэром, провел в тюрьме еще несколько месяцев. Судьи, простившие Морли, разумеется, не могли казнить его секунданта. Начавшаяся война с Францией послужила отличным предлогом для его освобождения. Карл принял капитана на морскую службу с условием, чтобы он никогда не возвращался в Лондон.
Второй Бэкингем
Прекрасным майским вечером 1666 года у ворот Тауэра остановилась толпа гуляк, во главе которой был пэр Англии, известный своей безнравственной жизнью и великолепными костюмами; он потребовал Джона Робинсона и объявил ему, что предает себя в его руки в качестве королевского узника. Сэр Джон обрадовался, но не удивился: еще утром ему дали знать из таверны «Солнце», что герцог Бэкингем, обвиняемый в государственной измене и продолжительное время скрывавшийся от правосудия, обедает там с друзьями, после чего намеревается отправиться в тюрьму. И действительно, теперь он стоял перед воротами Тауэра, веселый, полупьяный, громко называя короля своим всегдашним и задушевнейшим другом.
В четвертый раз являлся он в Тауэр. Сэр Джон был рад гостю, так как знал, что плата за него будет высокой, а надолго узник не задержится и не обременит его расходами. В любом случае господину наместнику должно было перепасть не менее двухсот фунтов.
Лучшие комнаты в Наместничьем доме уже были готовы принять высокого гостя, который знал жилище сэра Джона не хуже, чем свое собственное.
Хотя герцог часто сиживал в Тауэре, он всегда выходил оттуда с улыбкой на устах, словно из театра. Герцог Бэкингем был достойным сыном своего отца, и даже превзошел знаменитого родителя в умении превращать жизнь в веселый праздник. Вся жизнь его была фарсом, все его поступки представляли вереницу театральных эффектов и неожиданных катастроф, ибо второй Бэкингем был смесью противоречий. Остроумный и глупый, наглый и трусливый, преданный и коварный, он был способен на все и ни на что. Он любил сцену и актеров, в особенности актрис, в отношении которых разыгрывал роли намного фееричнее, нежели их сценические кавалеры. Никто не мог на него положиться, он клялся на ветер и писал свои обещания вилами на воде. Он никогда бы не сдержал своего обещания прийти в Тауэр, если бы его не пленила оригинальность подобной выходки.
Десять лет прошло с тех пор, как он впервые был заключен в королевскую тюрьму – за свое единственное честное дело: женитьбу на леди Мэри, прелестной дочери лорда Ферфакса, чего ему не могло простить правительство Кромвеля.
Находясь в годы революции в изгнании и видя свои поместья в чужих руках, двадцатишестилетний Бэкингем убедился, что сделал глупость, приняв сторону побежденных при Нэйзби. Теперь уже поздно было сражаться за парламент против короля, но можно было породниться с победителями посредством брака. При дележе конфискованного имущества эмигрантов Йоркхауз, дворец Бэкингема на Темзе, достался лорду Ферфаксу, ближайшему сподвижнику Кромвеля. Изгнанник решил получить свой дом обратно вместе с дочерью Ферфакса. Он был уверен, что ему стоит только появиться перед ней, чтобы снискать ее любовь. Разве он не первый красавец на свете? Разве титулы в Англии больше ничего не значат?
Чтобы получить руку мисс Ферфакс, нужно было, прежде всего, вернуться в Англию. За каждым шагом Бэкингема зорко следили, и он начал с того, что открыто признался шпионам Кромвеля в своих намерениях. Это известие вызвало у лорда-протектора презрительную усмешку, а лорд Ферфакс испытал некоторый прилив гордости. Затем Бэкингем явился в Лондон инкогнито; он искусно исполнял роль знахаря, продавая целебный пластырь у церкви Святого Павла, между тем как сыщики и солдаты Кромвеля тщетно его разыскивали по всем дворцам и трущобам Лондона. Обманув всех шпионов, Бэкингем явился в дом Ферфакса, очаровал мисс Мэри, выманил благословение у ее отца и обвенчался.
Медовый месяц молодой четы был внезапно нарушен появлением офицера, имевшего на руках приказ Кромвеля бросить Бэкингема в Тауэр. Лорд Ферфакс вступился за зятя, но Кромвель ни за что не соглашался отпустить узника (злые языки уверяли, что диктатор был зол на Бэкингема потому, что предназначал его в качестве мужа для одной из своих дочерей). После смерти Кромвеля его сын Ричард позволил молодым воссоединиться. Бэкингем пленял пуритан своей воздержанной жизнью до тех пор, пока не вернулся его старый друг Карл II; тогда он изумил всех расточительством и развратом. Он закатывал лукулловы пиры, громко хохотал в церквах и глумился над священнослужителями: приглашая их к себе во дворец, якобы для душеспасительной беседы, он заставлял их дожидаться в приемной, а сам пьянствовал и распутничал с любовницами.
Второй раз он попал в Тауэр вследствие распри с графом Томасом Осори, одним из своих ирландских родственников. В палату лордов был внесен билль о запрещении ввоза скота в Англию из Ирландии – для защиты интересов английских лендлордов. Бэкингем, не имевший владений в Ирландии, стоял за принятие билля, но Осори, крупный ирландский землевладелец, желал продавать свой скот там, где за него дадут наивысшую цену.
– Кто подаст голос против билля, – воскликнул Бэкингем на заседании палаты лордов, – тот докажет, что у него ирландское сердце.
Осори принял эти слова на свой счет и отозвал обидчика в соседнюю комнату, где потребовал удовлетворения. Бэкингем поначалу только смеялся, но, когда его родственник начал горячиться, изъявил согласие проткнуть его ирландское сердце своей шпагой. Их секунданты решили, что дуэль состоится на следующее утро в Челси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49