Но легко ли расск
азывать дальтонику или слепому о разнообразии красок на летнем закатно
м небе? Она говорила:
Ц Вот эта икона довольно поздняя. На ней проставлена дата Ц 1787 год. Конец
восемнадцатого века. Но писал ее замечательный мастер. Смотрите, как пер
ебегает по иконе красный цвет. Он зарождается в левом нижнем углу и, нарас
тая, в убыстряющемся ритме распространяется по доске, чтобы достигнуть с
воего апогея в одеждах Спасителя.
Или посмотрите на этой иконе (это жемчужина нашей коллекции Ц конец пят
надцатого). Какая смелость и цельность линий, какая выразительность при
скупости средств. Там было пиршество красок, а здесь господствуют одни т
олько линии. Теперь взглянем издали на ту красную икону, оценим ее как пят
но. Самый модный абстракционист сдох бы от зависти (это «сдох бы» прозвуч
ало в ее устах вовсе не грубо, а, напротив, очень к месту) перед таким вырази
тельным пятном. Эта икона, хотя она очень невелика по размеру, способна де
ржать целую большую стену в любом современном интерьере.
Мы остановились около иконы, необыкновенной по форме. Это была узкая гор
изонтальная доска. На ней были нарисованы семеро святых. Огрудные образы
, как я сказал бы теперь, шесть лет спустя. В середине, строго в фас, Ц изобр
ажение Иисуса Христа. Справа и слева обращены к нему святые, по трое с кажд
ой стороны. Святые обращены к Христу не только лицами, но даже и ручками, к
оторым несколько тесно на доске.
Ц Это называется деисусный чин, Ц объясняла хозяйка. Ц Чаще он состои
т из многих икон. Каждый святой изображается на отдельной доске. Обратит
е внимание на полную, сочную зелень фона. Икона писалась на русском север
е. Зелень просторного северного леса самая приятная краска для глаз севе
рянина. Этот цвет он сделал основным на иконе. Даже нимбы здесь не золотые
, как было бы, если бы икона писалась в царствующей Москве, но тоже нежно-зе
леные, мягкие, нежные.
Обратите внимание на расположение рук. Если проследить их графику слева
направо, получается волнистая, очень ритмичная линия, словно уточки пока
чиваются на волнах. Во всем разлита мягкость, просьба, мольба. Но в этом и с
остоит смысл иконы.
Ц Скажите, а эти черные зияющие дырки по краям доски, они от гвоздей?
Ц Видите ли, икона, когда мы ее нашли, загораживала дверь на колокольню.
Ц То есть как?
Ц Очень просто. Дверь. Чтобы в нее никто не входил, нужно приколотить поп
еречную доску. Только не надо возмущаться. Икона потому и осталась цела, ч
то была употреблена в дело. Очевидно, ее приколотили к двери, когда церков
ь закрылась. В начале тридцатых годов.
Ц А где остальные иконы? Вероятно, они были не хуже этой?
Ц Мы не знаем. Церковь теперь пуста. Вот одна-единственная икона, которо
й была заколочена дверь на колокольню. Да что вы так удивились? Посмотрит
е теперь на это.
Мне показали доску, размером пятьдесят на семьдесят сантиметров. На доск
е нарисован Иисус Христос, едущий на осле. Архитектура. Большое дерево. Лю
ди, встречающие Христа, кидают ослу под ноги пальмовые ветки и одежды.
Ц Ну вот. Икона называется «Вход в Иерусалим». В народе ее чаще называют
«Вербное воскресенье». Эта икона из праздничного чина. Она уцелела совер
шенно случайно. Вологодская старушка, у которой нам довелось ночевать, н
акрывала ею кадушку с солеными огурцами.
Ц Как же так? Даже я, ничего не понимающий в живописи, а тем более в иконах,
вижу, что она красивая.
Ц Конечно, если бы она выглядела как сейчас, то, может быть, не поднялась б
ы рука накрывать кадушку. Мы вам покажем, как выглядят иконы, которыми в за
крытых церквах заколочены окно или дверь. И которыми накрывают кадушки.
И которые валяются на полу просто так. Возьмите эту. Отнесем ее в комнату и
положим на стол.
Я взял доску, показавшуюся мне тяжелой, отнес и положил ее на стол, как мне
было сказано. Во мне возникло недоумение. На столе лежала совершенно чер
ная, непроницаемая, ничего не выражающая доска. Местами чернота шелушила
сь мелким белесым шелушением. В одном месте от доски отсыпался как бы сло
й штукатурки. Там, где были гвоздики, прикреплявшие медный оклад, оказали
сь теперь белые выкрошившиеся дырочки. Часть медных гвоздиков уцелела. О
дин гвоздик задержал около себя лоскуток медного оклада величиной с коп
ейку. Края лоскутка были рваные, загибались кверху.
К этому времени сам художник подошел к иконе, чтобы принять участие в том,
что должно было происходить дальше.
Хозяйка оторвала кусочек ваты, окунула его в подсолнечное масло, налитое
в розеточку, и начала намасливать черную доску. Сквозь непроглядную чер
ноту начали проступать контуры изображения. Было это похоже на то, как ес
ли бы грязное, глухое, шелушащееся кровельное железо на глазах превращал
ось в черное же, но все-таки стекло, сквозь которое, как бы черно оно ни было
, можно что-нибудь разглядеть. Одно это было удивительно для меня.
Ц Неужели столько грязи накопилось веками? Ц спросил я, искренне думая
, что за несколько веков могло накопиться столько грязи.
Ц Это не грязь, а олифа.
Ц В таком случае для чего замазали олифой икону?
Ц Олифой ее покрыли, чтобы предохранить краски от влаги, от царапин и воо
бще от времени. Кроме того, покрытая олифой икона сияет и светится. Олифой
в старину пользовались вместо лака. Но у нее есть одно коварное свойство.
Через каждые восемьдесят Ц сто лет олифа чернеет, и, вместо того чтобы де
лать живопись иконы более яркой, сияющей, загораживает ее, как черная зан
авеска. Сейчас мы в этой занавеске прорежем маленькое окошко.
Теперь и художник и его жена действовали совместно, дружно, как будто и то
ропливо, но в то же время без лишней суеты. У меня невольно возникло сравне
ние с хирургической операцией. Все тут было похоже: и то, как доску положил
и на стол, и как подтянули к ней яркую лампу на «гармошке», и как разложили
инструменты: скальпель, пинцет, пузыречки с химией, вату, шприц. И вот два х
ирурга, или, скажем, хирург с ассистентом, внимательно склонились над опе
рируемой.
Все это было для меня так ново и так интересно, что я старался не пропустит
ь ни одного движения. Женщина ловко вырезала ножницами из фланелевой тря
пки прямоугольную ровную тряпочку в пол-ладони величиной, подровняла ее
края, чтобы получился совсем уж правильный прямоугольник, и пинцетом ок
унула ту тряпочку в розетку с вонючей жидкостью. Женщина старалась не за
мочить кончики пальцев, Ц надо полагать, жидкость была едучая.
Ц Куда будем ставить?Ц спросила она у мужа, напитывая тряпочку, поворач
ивая ее пинцетом и так и этак. Ц Может быть, сразу на лик?
Ц Ни в коем случае.
Ц На град? Или на меч?
Ц Нет, давай скромненько Ц на одежду. Вот сюда. Или я ничего не понимаю, ил
и здесь потом обнаружится жемчуг.
Я забыл сказать: когда икону протерли маслом, то сквозь черноту мы разгля
дели, что на иконе в рост изображен святой. В одной руке, на уровне своего п
леча, он держит не то город, не то монастырь, во всяком случае какие-то архи
тектурные построечки, а в другой руке, на таком же уровне, короткий и криво
ватый меч.
Ц Это «Никола Можайский», Ц пояснили мне обладатели иконы. Ц Прекрасн
ый сюжет. В одной руке Никола держит русский город, а другой рукой, с мечом,
как бы охраняет его от разрушителей и вообще от любых посягательств. В на
роде очень любили эту икону. Еще ее называют «Никола с мечом и градом».
Теперь, как я понял, художники-хирурги выбирали на иконе место, куда полож
ить тряпочку, намоченную в едучей жидкости. На лик, как я понял, побоялись,
Ц слишком ответственное место, на город Ц тоже не стали рисковать и реш
или «скромненько» Ц на одежду.
Бледно-зеленая фланелька, потемневшая оттого, что намокла, легко и плотн
о прилипла посредине доски. Края ее расправили, разгладили, и для этого Ни
на (так звали хозяйку) не пожалела даже своих ловких, умелых пальцев. На фл
анельку наложили стекло и придавили.
Ц Гирьку!Ц нетерпеливо приказал главный хирург.
Тотчас и возникла двухфунтовая старинная гирька. Она прижала стекло и тр
япочку под ним. Мы распрямились, вздохнули, отступили на шаг: нужно было жд
ать несколько минут, пока химия под стеклом сделает свое дело.
Эти минуты я решил не терять даром. Я стал расспрашивать, и, хотя вопросы м
ои были очень наивны, мне отвечали с охотой, разъясняли, словно маленьком
у. Так я узнал, что когда писали икону, то на доску сначала наклеивали груб
ую холстину, называемую паволокой. Поверх паволоки накладывали левкас, п
олучаемый из алебастра с клеем. Этот левкас, когда застынет и когда его от
шлифуют, делается похожим на прочную глянцевую слоновую кость. Но все же
и самый хороший левкас в течение веков покрывается мелкими трещинками. Т
рещинки называют крокелюрами. Они не портят старинной иконы, напротив, п
ридают ей особое обаяние. Икона с крокелюрами так и дышит древностью.
По белому глянцевому левкасу писали красками. Краски в старину были нату
ральные, растирали их на яйце. Киноварь так киноварь, охра так охра. Охру о
собенно любили в старину, ею писали лики, поля иконы и часто Ц фон. На очен
ь древних и очень ценных иконах на фон положено чистое золото.
Для большой иконы доска составлялась из нескольких узких досок. Соединя
лись доски поперечными шпонками. Эти шпонки служили еще и тому, чтобы ико
на от времени не коробилась. Мне показали обратную сторону одной небольш
ой иконы, и я увидел, что действительно в доску иконы врезаны две поперечн
ые планки.
Ц Видите, эта небольшая икона написана на цельной доске. Здесь шпонкам н
ечего соединять. Они здесь только для того, чтобы икона не выгибалась.
Пока я все это узнал, нужные минуты прошли, и мы снова наклонились над опер
ационным столом. Двухфунтовая гирька отставлена в сторону, стекло припо
днято за угол и снято с фланельки. Светло-зеленая фланелька пропиталась
снизу, от доски, чем-то темно-коричневым. Это темно-коричневое проступил
о сквозь тряпочку и даже осталось на стекле в виде липкой маслянистой ис
парины.
За уголок начали отдирать фланельку. Она прилипло, словно прикипела к до
ске, но все же отделилась, и я увидел, что чернота под ней набухла, приподня
лась и как-то очень разрыхлилась. Нина, не мешкая ни секунды, взяла комок в
аты, свернула его потуже, обмакнула все в ту же вонючую химию (теперь для м
еня это самый приятный запах) и образовавшимся тампоном провела по разры
хлившейся олифе. Ее жест оказался равным жесту волшебницы. Вся чернота в
друг осталась на вате, а из-под нее загорелись красным и синим неправдопо
добно яркие краски. Захватило дух. Мне показалось, что я присутствую при с
вершении чуда, мне казалось невероятным, чтобы под этой ужасной глухой ч
ернотой скрывались такие звонкие, такие пронзительно-звонкие краски.
Ц Нина, тихо, Нина, с любовью, Нина, не горячись, Ц возбужденно частил хоз
яин в то время, как Нина бралась за скальпель.
Острейшим скальпелем, аккуратными, но твердыми, ровными движениями Нина
подчистила с проявившегося прямоугольника остатки олифы в тех местах, г
де они особенно сильно прикипели и не поддались тампону из ваты. Теперь п
еред нами было действительно окошечко, прорезанное в черной занавеске. З
а окошечком было ярко и празднично, красно и сине, звонко и солнечно, в то в
ремя как сами мы оставались по сю сторону занавески в немоте, глухоте и мр
аке. Из темноты зрительного зала мы смотрели на экраник, залитый светом. И
вот на экране Ц иное время, иная красота, не наша жизнь. Другая планета, др
угая цивилизация, таинственный и сказочный мир.
Ц Да. Не то!Ц неожиданно для меня заключил художник.
Ц Но как же не то, когда прекрасно!
Ц Что прекрасного? Грубая мазня. Смотрите, какие жирные, неопрятные лини
и. Одежда замалевана сплошь, никакой разделки. Эта плоскость абсолютно г
лухая. Одним словом, все как у Пушкина: «Художник варвар кистью сонной кар
тину гения чернит». Да, Нина, здесь определенно запись, давай пробиваться
глубже.
Ц Что такое запись?Ц неуверенно спросил я. Ц И что значит «глубже»? Над
о полагать, «глубже» Ц доска или этот самый левкас, подобный слоновой ко
сти?
Ц Э, нет. Мы ведь сняли только одну олифу. А что нас ждет впереди, неизвестн
о. Впрочем, может быть, действительно, ничего не ждет. Тут мы рискуем. Но есл
и под этой живописью ничего больше нет, то ее не жалко. А если есть…
Ц Но что еще может быть под живописью?
Ц Еще одна черная олифа, а потом другая, гениальная живопись.
Ц ???
Ц Дело в том, что в старину, когда олифа чернела, икону не выбрасывали. Зва
ли иконописцев, и они поверх черной олифы, по едва проглядывающимся конт
урам, подновляли икону, а проще говоря Ц писали заново. И снова покрывали
олифой, и снова олифа чернела, и снова приходилось подновлять и писать. Те
перь разделите пятьсот на восемьдесят и судите сами, сколько слоев живоп
иси и олифы может оказаться на иконе четырнадцатого или пятнадцатого ве
ка. С рублевской «Троицы» тоже сняли несколько слоев поздней живописи, п
режде чем добрались до подлинного рублевского слоя. Этот последний слой
называется у реставраторов авторским. Под ним действительно нет ничего
больше, кроме левкаса, и если неосторожно смоешь авторский слой, то смоеш
ь все и навсегда. А эту грубую мазню разве жалко! Сейчас мы ее уберем и прол
омим в этой глухой стене еще одно окошко, надо полагать, в шестнадцатый ве
к.
Ц А пока?
Ц Конец восемнадцатого, причем плохой и грубый. Все это было непостижим
о. Но я решил слушать и смотреть. Снова фланелевая тряпочка, но теперь нало
женная не на олифу, а на яркие краски, словно на живую и трепетную рану. Сно
ва химия, снова стеклышко, снова двухфунтовая гирька, снова минуты ожида
ния. Наш разговор не уходил от старинной живописи, напротив, углублялся в
нее все больше и дальше.
Ц Да, было время, когда мы не знали, что у нас есть наша прекрасная древняя
живопись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25