«Цирковой» манеж был все тот же, только амфитеатр исчез, сузив пространство до иллюзорной комнаты с двумя полукружиями противостоящих друг другу прозрачных кресел. Их окружала внутренность лимонно-желтого шара без дверей и окон – даже входа в темный отсек уже не было. Невидимый источник чуть подкрашенного лазурью света не раздражал, а, казалось, даже смягчал назойливую яркость интерьера.
– Я – Друг, – сказал их знакомец, усаживаясь. – Мое имя непроизносимо по-вашему, а их – произносятся. – Он указал поочередно на усевшихся рядом:
– Это Фью, Си и Ос.
«Совсем птичьи созвучия», – подумал Алик, а Капитан сказал:
– Наши вы уже знаете. Кстати, не понимаю почему. Разве шлемы не чисто лингвистический инструмент?
– Шлемы принимают и передают всю накопленную вами информацию. Мы ее процеживаем, отбираем существенное и закрепляем в блоках памяти.
– Значит, вы знаете о нас больше, чем мы о вас. Тогда вопросы задаем мы. Каковы отношения между двумя группами гуманоидов, определяющих цивилизацию вашей планеты?
– Никаких. Гедонийцев, как вы их называете, видят только немногие, да и то в регенерационных залах.
– Что вы знаете о гедонийцах?
– Немного. То, что они бессмертны, а мы нет. То, что наш труд служит им, питает и дает радость жизни.
– Давно?
– По вашему счету пошло уже второе тысячелетие.
– И никогда ни у кого из вас не возникало чувство протеста?
– Против чего?
Вмешался Библ:
– Против рабовладельческого, паразитирующего общества. Фактически уже можно говорить не столько о двух биологически различных типах человека, сколько о двух социальных группах: творческой, производящей, и паразитической, потребляющей. Неужели вам незнакомы категории социальной справедливости и социального протеста?
После тихого пересвистывания голубых курток слово взял Фью, более удлиненный, плоский и большеголовый, чем остальные. Он говорил по-русски так же чисто, только медленнее и отчетливее.
– Биологическое здесь важнее социального. Мы созданы для одного, но по-разному. Одно – это наслаждение жизнью, разное – в понимании такого наслаждения. Мы наслаждаемся самим процессом труда, они – его производными. Мы и они, как стенки и дно одной чаши, как две дуги, образующие круг нашей цивилизации.
– Дуги могут быть разными. Короткая нижняя поддерживает длинную верхнюю. Снимите вершину – основание останется. Уберите опору – вершина обломится. То же и в примере с чашей. Срежьте верхнюю часть – получите дырку со стенками, а в нижней еще уцелеет и содержимое. У вас без гедонийцев будут и жизнь, и радость труда, и его производные. А отнимите у них ваш труд – они потеряют все: и радость жизни и саму жизнь. Неужели мысль об этом никогда не приходила вам в голову?
Воцарилось молчание, долгое и, как показалось Алику, скорее встревоженное, чем недоумевающее. Потом тихое пересвистывание с какой-то новой, взволнованной ноткой, и только затем последовал ответ Фью, в котором Алик опять подслушал не столько нерешительность, сколько испуг.
– Разве можно изменить неизменное и незыблемое? Почему вы тогда не спрашиваете нас о возможности погасить солнце или высадить сад на месте черной пустыни? Мы никогда ничего не переосмысливали и не перестраивали. Все мы получили готовым: готовую планету, готовые пространственные фазы, готовую технологию. От нас потребовалось только управление, продиктованное программой, и смена поколений. Мысль о возможности изменить что-либо принесли вы, и для того, чтобы обдумать ее, нужно не только время. Нужны смелость ума, сила воображения и логика выводов.
– Хорошо, – согласился Библ, – оставим эту мысль созревать и расти. Но она рождает другую. Почему вы обманываете Координатор? Ведь это тоже протест, объединивший не двух и не трех человек. И скажем точнее: ведь это тоже попытка изменить неизменное и незыблемое.
На этот раз Фью ответил уверенно и без пересвистывающей подсказки:
– У нас нет физического бессмертия и сменяемости циклов сознания. Мы рождаемся, стареем и умираем со всеми биологическими изменениями организма. Но при рождении каждому из нас вживается в мозг особая электродная сеть, как некий механизм связи с Координатором. Связь, постоянная и действенная от рождения до смерти, контролирует учебные и трудовые процессы и сохраняет стабильный демографический уровень. Я прибегаю к вашей терминологии и надеюсь, что вы меня поймете. То, что вы называете любовью, есть и у нас. Есть пары, но нет семьи и потомства. Это первая задача вживленных электродов. Дети рождаются в особых колониях у специально отобранных для этого «матерей». Вам, вероятно, известно, что в ядре любой клетки человеческого организма заключены все его наследственные признаки? Такое ядро, безразлично где взятое – в крови, коже или слизистых оболочках, – извлеченное из «отцовской» клетки и трансплантированное в организм «матери», сохраняет все наследственные свойства «родителей». Это вторая задача электродов по стабилизации демографического уровня города. Третья определяет предел работоспособности. У одних он наступает к сорока годам, у других к пятидесяти – я беру опять же вашу систему счета. Симптомы понятны: понижается скорость реакций, уровень внимания, быстрота действия. В таких ситуациях электроды мгновенно прекращают деятельность организма, а тело поступает в атомные распылители. Аналогичен финал и несчастных случаев, какие возможны в блоках телепортации и плазменных реакций. В регенерационные залы направляются лишь технологически особо ценные экземпляры.
– Эгоистично, безнравственно, жестоко и античеловечно, – подытожил Капитан.
Фью поморгал глазами – у него это получилось совсем по-земному – и сказал нерешительно:
– Большинство ваших терминов мне понятно, кроме последнего: античеловечно. Это и привело к тому, что вы называете чувством протеста. Столетие назад один из наших медиков при оживлении погибшего в аварии технолога изъял у него часть электродной сети. Связь с Координатором сохранилась, оживленный мог получать указания и передавать накопленную им информацию. Но у него появилась свобода выбора и право самостоятельного решения. Аннулировалась и неотвратимая раньше угроза насильственной смерти. Теперь вам понятно, что и как привело к созданию оппозиционного меньшинства технически связанного с Координатором, но сохранившего и тайну своего освобождения и неподавленную свободу воли.
Капитан с трудом сдерживался: Алик подметил, как сжимались и разжимались его кулаки. Да и все остальные были поражены тем спокойствием, даже бесстрастием, с каким была обрисована перед ними картина откровенного рабства, без всяких сомнений в его правомерности, без гнева и укора поработителям и без надежд на иное будущее. Даже крохотный лучик света, блеснувший здесь за последнее столетие, так и не пронизал всей толщи этого зловещего темного царства.
– Пора, – сказал Капитан, – пора наконец познакомиться и с Координатором.

7. Четыре пути в неведомое. Гравитационный удар

– Это уже предусмотрено, – был ответ. – А до встречи каждый увидит то, что ему покажется наиболее интересным.
Совместное путешествие не планировалось: «Слишком шумно, четырехсторонний разговор неизбежно вызовет появление локаторов и защитных полей». Каких полей, землянам не объяснили. Каждый получил голубую куртку, чтобы «не привлекать внимания там, где это неизбежно может случиться». Каждый выбрал и провожатого: Капитан – Друга, Библ – Фью, а Си и Ос отправились с Малышом и Аликом. «Совершенно неотличимые», – даже растерялся Алик, но Капитан, уже присмотревшийся к их внешнему виду, заметил, что первый был чуть темнее и курчавее. А вообще, объяснили им, обилие близнецов здесь было нормой, а не диковинкой. Многократная трансплантация клеточных ядер с одного индивидуума порождала людей с одинаковыми генетическими свойствами. Выбор свойств зависел от видов работы. Для одних наиболее важным была острота внимания, для других – скорость реакций, для третьих – привычка к высоким температурам, для четвертых – способность к сложным математическим вычислениям в уме. Телекинетчикам требовалась повышенная энергетика мысли, синтезаторам – умение представить предмет, не забыв ни одной внутренней или внешней детали, диспетчерам пространственных связок – тончайшая точность стыковки. Но и при одинаковых генетических признаках даже в идентичных условиях операций близнецы далеко не всегда дублировали друг друга. Порой неуловимые психологические отличия, разные знакомства и влияния, индивидуализация вкусов создавали по существу разных людей. Друг совсем не походил на Фью, и даже между Си и Осом можно было подметить разницу. В общем, хороший народ, подумал Капитан, в нормальных бы условиях мог создать интересное общество. Убрать бы генетический подбор, узость специализации, ощущение вторичности, придаточности существования – и не в Аоре, а здесь могла бы возникнуть база здорового развития цивилизации. Но вслух Капитан этой мысли не высказал.
Молча подошли к знакомому перекрестку эскалаторных «улиц»-дорожек. Издали Алику показалось, что он видит высоченную елку, увитую цветным серпантином так густо, что естественная зелень ее уже не просматривалась.
Вблизи переплетения формировали колоссальных размеров и невероятной причудливости геометрическую фигуру, терявшуюся в багровой смутности купола. Все это двигалось, свивалось, переплеталось, сворачивалось, играя искажениями формы и цвета.
– Мы чуть не пропали с Библом в этой мешанине, когда он свалился на одну дорожку, а я догонял его по другой, – вспомнил Капитан.
– Мог бы и не догнать, – заметил Друг, – большинство дорожек с односторонней поверхностью – сцепления скручены на полукружии.
– Понятно, лист Мебиуса. – Капитан показал на пальцах, как образуется соответствующая полоска. – Сколько же связок на такой дорожке?
– Никто не пробовал подсчитывать – слишком сложно. Все сведения у диспетчеров.
Заинтересованный Алик обежал систему переплетений.
– Хитро. Но, вероятно, можно вычислить направление и протяженность?
– Пять-шесть порядков – не больше. За седьмым уже связность системы не вычислит ни одна машина. Сеть сверхпространственная. Только Координатор может рассчитать пути, уходящие за пределы трехмерности.
– Зачем?
Опять пересвистывание и осторожный, хотя и откровенный ответ Фью:
– Для отчужденности. Разные уровни – разные порядки связности. Жители одних пространств не проникают в другие. Даже мы не знаем всех уровней города. А мы можем передвигаться и без ведома Координатора.
– А зачем тогда вам вся эта сверхсложная система связок и уровней, когда можно совсем как в сказке: захотел, шагнул – и ты у цели, независимо от ее отдаленности.
– Телепортация за пределами города, – пояснил Друг, – здесь только механизм телепортации. Хочешь взглянуть? Синяя дорожка. Да, вот она.
И они исчезли вместе с васильковой струей пластика, хлестнувшей сверху и винтом ушедшей под нависшее крыло плоскости. Библ предпочел травянистого цвета дорожку, увлекшую его к генетической пирамиде – рождению, младенчеству, детству и школе. Алик выбрал перспективу отдыха гедонийцев – на работе и после работы, а Малыш буркнул с кривой усмешечкой:
– Сиропчик. Вареньице. Я лично смелость ценю, бесстрашие. У вас есть страх, скажем, перед высотой? Или перед скоростью? Есть риск для жизни? Есть опасность?
– Синтетический реактор, – лаконично ответил Ос, и пунцовая дорожка спиралью умчала обоих вниз.
– Американские горы, – хохотнул Малыш.
Их подбрасывало, прижимало свинцовой тяжестью к пластику, сгибало и выпрямляло. Малыш держался как влитой, да и Ос никак не реагировал на цирковые кунштюки дорожки: наверное, вестибулярный аппарат его был к этому приспособлен. «Не повод для страха, – внутренне усмехнулся Малыш, – аттракцион для парка культуры и отдыха». А вслух спросил, почему же так трудно вычислить систему уравнений этой качалки: параметры-то одни.
– Какие? – спросил Ос.
– Протяженность, скорость, упругость, число витков, – начал было Малыш, но Ос перебил:
– А дискретность самой связности, переходы из трехмерного пространства в четырехмерное, скрученность и раскрученность стыков, однозначность скольжения. Хочешь еще?
– Хватит.
«Пейзаж» по сторонам «улицы» Малыша не интересовал, само движение ее увлекало его, как виражи самолета. Это уже не аттракцион, это испытание воли и мускулов. Не для хлюпиков этот винтовой врез в серую муть, мгновенно защекотавшую глаза, уши и ноздри. Становилось темнее с каждой секундой, температура росла.
– Что это? – хрипло спросил он едва заметного в «смоге» спутника.
– Катализатор.
Какой катализатор, для какого процесса, Ос не объяснил, а Малыш постыдился спросить. Процесс же явно менял суть и характер, жжение в носу и ушах исчезало, в глазах появились очертания возникающих в тумане предметов, смутно напоминавших что-то знакомое: прозрачное кресло, вырвавшееся прямо из пустоты и заслоненное розовой сферой, пузатый кувшин с узким горлышком, рукоятка «хлыста», блюдце или пепельница. Нет-нет, едва ли пепельница: здесь не курили. А там уже плыли гигантские прозрачные дирижабли, как сгустки жидкого пламени в черном небе. Плазма или фотонный газ? Вероятно, плазма: жидкий свет едва ли подходящая среда для синтетических операций. Впрочем, кто знает, их наука и техника не для пилот-механика Восточно-Европейской космической службы. Мало каши съел, чтобы понять эту психовину. Но где же все-таки риск, где опасность, где подстерегает она ротозеев у пульта? Ведь есть же у них ротозеи, влюбленные мечтатели за отвлекающей от мечты работой, фанатики идеи, туманящей даже натренированный глаз. Или их нет? Или на месте Координатор, регулирующий такую же фантастическую технику безопасности?
– Осторожней, – услышал Малыш, и цепкая рука сзади схватила его за плечо. – Не отклоняться! Опасно. Держись крепче.
– Что?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34