Жил, жил человек, земли за свою жизнь перевернул с боку на бок видимо-невидимо, детей родил и детей пережил, а вот умер – и кончилось все, даже нечем проводить в последнюю дверь… Кто же установил такой непотребный порядок? Нехорошо, не по людски, хоть какой стороной поверни, не по-людски, не должно так быть.
К вечеру опять натянуло тучи, поднялся ветер; прислушиваясь, Митька застыло глядел на бледный язычок пламени в лампе. Анюта, давно ходившая около, обхватила его сзади за шею мягкими, теплыми руками.
– Что ты, Мить, сидишь, пора ужинать… Поздно…
– Успеется.
– Ну уж говори, что уж ты, – ласково попросила Анюта, трогая дыханием волосы ему на затылке.
– Война вспомнилась отчего-то… Вот такая ночь, льет, холодно, до костей пробирает… А мне еще верст сорок до своих идти. – Митька по-прежнему не шевелился, ему была приятна сейчас скупая ласка жены.
– Родной ты мой… Дошел? – Руки Анюты стали бережливее, чутче.
Он не ответил, неуверенно взглянул на нее.
– Самогонки бы надо литров сорок достать, Анют…
– Со-о-рок, – озадаченно потянула она. – Куда столько? Хватит и двадцати, не на свадьбу, поминки как-никак…
– Двадцати! – поднял брови Митька. – Двадцати… Эх вы, бабы… курицы… Он сто четыре года прожил… сто четыре! Его бы с полком на лафете провожать надо, чтоб потом – все вусмерть! Столетний человек ушел… Слушай, Анюта, не подскажешь, у кого эта дурость есть? – спросил он, кивая на мутно белеющие на окне бутылки.
– У кого… поди узнай, у кого… У Стешки Бобчихи, должно, есть, но не даст, думаю…
– Почему?
– Белый свет не напоишь, а ее вон за налог что ни день трясут. – Анюта потерлась подбородком о затылок мужа; с тех пор как отношения между ними кое-как наладились, Анюта даже внешне переменилась, стала спокойнее и ровнее, а на мужа не решалась лишний раз глаз поднять. И сейчас она глядела на него с понимающей нежностью. – Давай, Мить, ложиться, – попросила она. – Бабка-то сегодня над покойником будет сидеть, ждать ее нечего…
– Ты ложись, я только до тетки Стешки доскачу, – сказал Митька и торопливо встал, затянул ремень. – Ложись, ложись, я мигом, – добавил он, заметив мелькнувшее у жены на лице недовольство, и через несколько минут уже разговаривал со Стешкой Бобок, вышедшей к нему за порог в накинутой на плечи старой шубейке.
Выслушав Митьку, она покачала головой.
– Хочешь – обижайся, хочешь – нет, Мить, не дам, – ответила тетка Стешка, поблескивая в темноте белками глаз. – Тут у меня своя забота: может, с государством разочтусь, бог даст, а то намеднись агент-то приходил, последнего поросенка грозился забрать, ирод бездушный. Не проси, не дам, у меня больше и бураков не осталось, все в ход пустила… Что ж я, тебе отдам, а сама кулаком утрусь? Дед теперь помер, ему теперь все равно…
– А нам, тетка Степанида, нам-то не все равно! – разгорячился Митька. – Я тебе свои отдам, только и останется, что твой труд… и в этом люди помогут… Я тебе…
– И-и, Мить! – протянула тетка Стешка, запахивая плотнее шубейку на плоской, широкой груди, и в лице у нее появилась слабая улыбка. – Да ты у себя этот год бураков-то не сеял…
– Правильно, не сеял, – не растерялся Митька. – Так ведь что из того, что не сеял? Что ж ты думаешь, у меня их и нет? Будут у тебя бураки, тетка Степанида. Это я тебе говорю, за каждый литр по два пуда. Хочешь, расписку дам? Завтра же ночью будут…
Тетка Стешка примолкла, предложение было заманчиво, и не слышно было случая, чтобы Митька-партизан кого-нибудь обманул.
– Чего ты мозгу-то сушишь? – не выдержал Митька. – Прямо в погреб ссыпем, знать ничего не будешь. За литр – два пуда. Сколько у тебя-то, а, тетка Степанида?
– Литров тридцать будет, – с недоверием, помедлив, вздохнула тетка Стешка.
– Ну, так завтра утром заберу, – подвел черту Митька. – А в ночь все вернем. В этом я тебе самое верное слово даю…
– Ладно, – согласилась наконец с явной натугой тетка Стешка. – Только ты уж не обмани, Мить, грех тебе большой будет вдову обидеть… а, Мить?
– Заладила свое, перестань, тетка Степанида, – в досаде махнул Митька рукой и тотчас исчез в темноте; тетка Стешка еще поежилась, потопталась у двери, не зная, правильно ли она поступила, и, озябнув, отправилась спать.
На другой день с утра опять стал побрызгивать мелкий, спорый дождь, тотчас, как это и бывает осенью, земля раскисла, вода выступила на дорогах и стежках; Митька еще спозаранку пришлепал на наряд и, дождавшись, когда Федюнин, нахлобучив на голову капюшон брезентового плаща, пошел от скотного двора к конторе, догнал его.
– Слышь, Фрол Тимофеевич, – сказал он, пристраиваясь рядом, – дело до тебя есть…
– Говори, – коротко уронил Федюнин, злой на дождь, остановивший снова все работы, на свою участь, которая казалась ему тем хуже и несправедливее, что всего в каких-нибудь двадцати километрах, в Зежске, ждал его чистый, просторный дом с водопроводом и теплой уборной и не было там никаких тебе забот со свеклой и гниющим в поле картофелем, с дохнувшими по непонятной причине свиньями и многим другим, чего нельзя было даже примерно перечислить.
Митька, старавшийся по своему делу и меньше всего заботившийся о председательских, как и большинство густищинцев, испытывал к Федюнину скрытую и глубокую неприязнь и говорил, стараясь не встречаться с ним глазами.
– Дед Макар умер, Фрол Тимофеевич, на похороны бы ему пудов пятьдесят бураков выписать, – сказал Митька. – Надо старика проводить…
От неожиданности Федюнин даже споткнулся и рывком повернулся всем своим объемистым туловищем к Митьке; тот невозмутимо глядел ему по-прежнему выше переносицы, и у Федюнина даже горло перехватило от такой наглости.
– Ну а еще что выписать? – спросил он довольно миролюбиво. – Может, корову или двух забить, чтобы уж и закуска была?
– Правильно, неплохо бы какого-нибудь шелудивого бычка завалить, – согласился Митька, изо всех сил удерживая на лице выражение полнейшего равнодушия. – Только подумай, Фрол Тимофеевич, целый век человек по земле топал…
Федюнин приблизил к Митьке почти вплотную мокрое от дождя длинноносое лицо.
– Вы меня здесь все за дурака считаете или только ты такой один отыскался, а, Волков? – спросил Федюнин, тяжело уставясь в невозмутимые Митькины глаза, и ни тот, ни другой не хотел уступить; вот тогда именно и затянулся между ними узелок, и потом уже его не под силу было распутать никому; Митька почувствовал непреоборимое желание стоять на своем, показать чужому ко всему здесь человеку, кто здесь в самом деле хозяин, он даже укорительно и ласково покачал головой; ощутил и Федюнин острый холодок между лопатками и, засопев, прочнее расставил короткие ноги.
– Ты, Фрол Тимофеевич, не отнекивайся, – с нарочитой мягкостью прищурился Митька. – Я к тебе по делу, вот давай об деле и говори, а то ты куда-то вбок гнешь. Бурак общественный, колхозный, дед Макар тоже всю жизнь спину на общество гнул. Собрал бы правление, оно и решило бы… Для колхоза пятьдесят пудов бураков, сам посуди, все равно что ничего…
– За такие разговорчики знаешь куда пропечатать можно, а, Волков? Если каждому старцу по пятьдесят пудов швырять, от колхоза ничего не останется. – Федюнин сплюнул. – Ведь твой старичок, Волков, насколько мне известно, вообще в колхозе не работал. Что ты мне на это скажешь?
– Ага, не работал, – готовно согласился Митька, слизывая с губ капли дождя. – В колхозе-то оказался чуть ли не в девяносто лет… Так ведь и раньше он тоже не Думой царской управлял, Фрол Тимофеевич…
– Несерьезный ты человек, Волков, – с досадой махнул рукой Федюнин, порываясь идти дальше; дождь усиливался, начинал пробивать одежду, больные колени ныли все сильнее.
– Раньше тоже хлеб сеяли, убирали, память у человека все та же, – гнул свое Митька. – Дед Макар – это же корень в нашем селе, как же его… вот так взять и выдернуть без всякого почету?
– Знаешь, Волков, ты мне здесь сантименты не разводи, – повысил голос Федюнин, всем своим видом показывая, что терпение его лопнуло и что еще немного – и он окончательно взорвется. – Ты и сам-то не колхозник, служишь в эмтээсе… Несерьезный разговор затеял, не дам, не проси, мне своя голова дороже.
– Вот как, не дашь, значит, – раздумчиво и даже с каким-то удовлетворением подвел итог Митька и опять облизнул губы. – Ну, и на том спасибо. Фрол Тимофеевич, значит, самим придется брать…
Федюнин, с облегчением переведший дух от утомительного и неприятного разговора и уже хотевший идти дальше, быстро повернулся на последние слова Митьки.
– Как это самим? – спросил он с тихой угрозой.
– Просто, Фрол Тимофеевич, – мирно усмехнулся Митька и добавил ласково: – Пойдем в поле да и возьмем, сколько надо, а куда же деваться, надо же деда по-христиански проводить. Потом, что положено на трудодни, можешь с нас удержать. Так что восполним…
– Ах так, значит, в поле? – заражаясь от Митьки каким-то тихим очарованием, тоже понизил голос Федюнин. – Ну, так я вас из ружья… из ружья… сам караулить пойду… из ружья. Пуф! Пуф!
– Напугал, Фрол Тимофеевич, весь дрожу, – тем же ласковым шепотом ужаснулся Митька и посоветовал: – Только уж лучше не ходи, не надо…
– Всех под суд отдам… всех! – показывая наконец истинный свой характер, сорванным голосом крикнул Федюнин.
– Пожалуй, это еще поймать надо, Фрол Тимофеевич, – усомнился Митька, и глаза у него окончательно и как-то ласково-бессмысленно посветлели. – Ты уж лучше не ходи, не тревожь себя, Фрол Тимофеевич, простуду схватишь… а ты для государства человек ценный, надо себя беречь…
Он пошел не оглядываясь, что-то весело и фальшиво насвистывая, а у взбешенного сверх всякой меры Федюнина, убежденно считавшего всех густищинцев ворами и бандитами, от невозможности тут же показать свое право предательски задрожали ноги. Он бессильно плюнул и крикнул вслед Митьке:
– Запомни, Волков… из ружья! Из ружья! пуф! пуф!
Митька услышал, зло оскалился, но оглядываться не стал.
4
Первый пыл прошел, Федюнин, отогревшись горячим чаем, хорошенько обдумав сложившуюся ситуацию, решил позвонить начальнику районной милиции; тот, выслушав его невнятный рассказ, загремел в трубку, что отвлекают, понимаешь, всякой ерундой, хорош он будет, если станет гонять по наряду караулить каждый бурак в поле, тут и дивизии, понимаешь, не хватит, когда в наличии всего каких-то два десятка человек, и бросил трубку. Федюнин, хорошо знавший норов начальника милиции, в свою очередь непечатно и непочтительно выругался в его адрес. Он совсем было собрался звонить секретарю райкома, но в последний момент передумал. Вальцева он тайно ненавидел именно за то, что тот сунул его в эту вонючую дыру, Густищи. Нет, звонить Вальцеву нельзя, помощи от Вальцева не дождешься, только на смех подымет, решил он. И Митьке Волкову спускать было нельзя, это Федюнин безошибочно чувствовал, тут уж схлестнулось ва-банк, кто кого. Один раз уступишь, потом на голову сядут, какое уж тут руководство, слезы одни. Во что бы то ни стало решив не допустить свершения Митькиной угрозы и промаявшись до вечера, Федюнин неторопливо и тщательно собрался, пододел шерстяное теплое белье, чтобы хоть как-нибудь успокоить нывшие колени, надел сверху телогрейку, затем не высохший еще полностью брезентовый плащ, проверил свою тулку, любовно протер курки (старухи хозяйки по случаю покойника не было дома), вышел, запер двери и ключ положил в условленном месте. Вскоре он, поеживаясь от холодного, пронзительного ветра, то и дело попадая сапогами в лужи и колдобины, выбрался за село, в поле, и, выбрав себе место у крайнего бурта, пристроился с наветренной стороны у кучи соломы. Солома была запасена для того, чтобы перед самыми морозами укрыть бурт еще раз, и вот теперь оказалась как нельзя кстати. Федюнин поворочался, выбрал в соломе углубление, грузно втиснулся в него, приготовляясь к затяжному одинокому сидению. Пряча в ладони огонек зажигалки, он закурил и, с наслаждением посасывая папиросу, глотал горьковатый дым и думал о своей несчастной жизни, которая так и не задалась. Вот уже и старость подступает, а что хорошего? Сидит, как продрогший кобель, на ветру, и хотя бы свое караулил, а то черт знает что… какую-то паршивую свеклу. Вся, вместе взятая, она не стоит одной минуты его сидения в этой гнилой соломе под дождем, и, однако, он будет сидеть и караулить. И никуда не уйдет, вот такой у него дурацкий характер, не уйдет – и все, а почему, сам не знает…
Он докурил, тщательно затушил окурок, еще теснее вдвинулся спиной в солому, спрятал подбородок в воротник плаща. Несмотря на теплую одежду, сырость и промозглость, однако, чувствовались; хоть и солома, долго не высидишь, думал Федюнин, как бы назад не пришлось топать. Пожалуй, завтра надо будет назначить сторожа, решил он и зло сплюнул. Сторож! Да он хоть и увидит кого, нарочно отвернется. Это же какой проклятый народ! Все за одного, круговая порука! Воры, голодранцы… все готовы растащить, лишь бы собственное брюхо набить!
Федюнин удивленно захлопал глазами, потому что народ в жуткой реальности представился ему в виде огромного числа продолговатых сахарных корнеплодов, двигавшихся со всех сторон неохватного поля; у каждой свеклы были небольшие проворные ножки, шевелившиеся по-тараканьи быстро-быстро, и Федюнин едва не задохнулся от изумления, он уже ясно различал у приближавшихся свекольных человечков руки и ноги, глаза и узко надрезанные улыбающиеся рты; от неумолимости подступавшей орды ему стало жарко. Этот молчаливо надвигавшийся со всех сторон свекольный народец был уж слишком зловещ в своей многочисленности и зубатости; свекольные человечки бугрились уже совсем рядом, лезли друг на друга, пытаясь дотянуться тонкими мокрыми ручками до Федюнина, и вот уже эти омерзительно тонкие на ощупь ручки странным образом проникали своими мокрыми голыми ноготками под одежду, к телу, подбираясь к самым потаенным местам. Федюнин взревел от невыносимого ужаса и отвращения, вскочил, отряхивая с себя бегающих человечков.
– Тихо, тихо, председатель, – раздался рядом с его ухом басовитый знакомый голос, и Федюнин, по-прежнему захлебываясь все тем же удушающим маревом, скосил глаза, но ничего не увидел в темноте, лишь почувствовал, что его крепко держат за плечи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130