– Папа? – Голос был удивленный, молодой и немного запыхавшийся, голос человека, вошедшего в теплую комнату с холода.– Я здесь, Ларри, – откликнулся Бернс, и снова наступила тишина, на сей раз рассчитанная и нарушаемая только тиканьем часов.– Иду, – сказал Ларри, и Бернс услышал, как он прошел по всему дому и остановился перед гостиной. – Ты не против, если я свет включу? – спросил Ларри.– Включай.Ларри вошел в комнату, привычно двигаясь в темноте, и включил настольную лампу.Он был высокий парнишка, намного выше своего отца, рыжеволосый, с длинным и тонким лицом, с отцовским носом и материнскими ясными серыми глазами. Подбородок был слабоват, отметил про себя Бернс, и другим он уже не будет, поздно. На Ларри была спортивная рубашка, брюки и спортивная куртка. Бернс подумал, интересно, где Ларри оставил свой плащ – в прихожей?– Читаешь? – спросил Ларри. В его голосе уже не осталось ничего детского. Он говорил глубоким грудным голосом, необычным для молодого человека, которому не исполнилось еще и восемнадцати.– Нет, – сказал Бернс. – Тебя жду.– О?Бернс внимательно смотрел на сына, поражаясь, как много может передать простое восклицание «О?».– Где ты был, Ларри? – спросил Бернс. Он не отрывал взгляда от лица сына, надеясь, что тот не станет лгать. Ложь убьет Бернса, он ее не выдержит.– В школе, – ответил Ларри, и Бернс принял ложь, причем боль оказалась меньше, чем он ожидал. Неожиданно что-то внутри у него изменилось – он стал чувствовать себя не столько отцом, сколько начальником следственного отдела 87-го участка. Переход произошел быстро и необратимо – сказался многолетний опыт. За считанные секунды Питер Бернс превратился в полицейского, который допрашивает подозреваемого.– В школе?– Конечно, папа.– В Калмз-Пойнтской средней школе? Ты ведь там учишься?– А ты разве не знаешь, пап?– Вопросы задаю я.– Да, в Калмз-Пойнтской.– Не поздновато ли для школы?– Ах, вот что тебя беспокоит, – сказал Ларри.– Почему ты пришел так поздно?– Ты же знаешь, что мы репетируем.– Что?– Пьесу для старшеклассников. Все так серьезно, почти сотню раз повторили.– Кто еще занят в пьесе?– Много ребят.– Кто ее ставит?– Мисс Керри.– Когда начинаются репетиции?– Слушай, что это еще за допрос?– Когда закончилась репетиция?– Около часа, наверное. Мы с ребятами зашли еще выпить содовой.– Репетиция закончилась в половине одиннадцатого, – сказал Бернс спокойно. – Тебя там не было. И в пьесе ты вообще не участвуешь, Ларри. И не участвовал. Где ты был между половиной четвертого и двумя часами ночи?– Черт возьми! – сказал Ларри.– Не сквернословь в моем доме.– Боже, ты говоришь как окружной прокурор.– Где ты был, Ларри?– Ладно, в спектакле я не участвую, – признался Ларри. – Я не хотел говорить маме. Меня выгнали после первых же репетиций. Актера из меня не получилось. Видимо...– Ты плохо играешь и плохо слушаешь. Ты никогда не играл в этой пьесе, Ларри. Я сказал тебе это несколько секунд назад.– Ну...– Зачем ты лжешь? Что ты делал все это время?– Что я делал? – переспросил Ларри. – Послушай, пап, я хочу спать. Если ты не возражаешь, я пойду лягу.Он уже направился к двери, когда Бернс заорал:– Я возражаю! Вернись!Ларри медленно повернулся к отцу.– Здесь не вонючий полицейский участок, пап, – сказал он. – И не ори на меня, будто я твой лакей.– Я здесь командую подольше, чем в своем участке, – сурово проговорил Бернс. – Убери свою ухмылку, а то я тебе все зубы повыбью.У Ларри отвисла челюсть. Наконец он произнес:– Послушай, пап, я действительно...Бернс быстро встал со стула. Он подошел к сыну и приказал:– Вытащи все из карманов.– Что?– Вытащи все...– Подожди минутку, – сказал Ларри взволнованно. – Давай потише. Черт возьми, у тебя что, в полиции работы мало, раз ты дома продолжаешь...– Замолчи, Ларри. В последний раз говорю.– Сам замолчи! Я не собираюсь терпеть такого...Бернс ударил его неожиданно и зло. Он ударил его мозолистой от вечной работы рукой так сильно, что Ларри упал.– Вставай! – сказал Бернс.– Только попробуй еще раз ударить меня, – пробормотал Ларри.– Вставай! – Бернс наклонился, схватил сына за воротник, рывком поднял его на ноги и, подтащив к себе, сквозь зубы спросил: – Ты колешься?Тишина вползла в комнату, заполнив все углы.– Ч-ч-что? – спросил Ларри.– Ты колешься? – повторил Бернс. Теперь он шептал, шепот его хорошо был слышен в тихой комнате, из прихожей доносилось монотонное тиканье.– Кто тебе сказал? – выдавил из себя Ларри.– Отвечай.– Я... я балуюсь немного.– Садись, – устало сказал Бернс.– Пап, я...– Садись, – повторил Бернс. – Пожалуйста.Ларри сел в кресло. Бернс походил по комнате, остановился напротив сына и спросил:– Насколько это серьезно?– Не очень.– Героин?– Да.– Давно?– Около четырех месяцев.– Нюхаешь?– Нет. Нет.– Подкожные инъекции?– Пап, я...– Ларри, неужели внутривенно?– Да.– Как это началось?– В школе. Один парень курил травку. Марихуану. Мы называем это...– Я знаю названия, – сказал Бернс.– Вот так это и началось. Однажды я перепутал. Думал, что мне дали понюхать кокаин, а это оказался героин... Потом я начал делать себе уколы под кожу.– Как скоро ты перешел на внутривенные?– Через две недели.– Тогда ты прочно влип, – сказал Бернс.– Я могу сам бросить, когда захочу, – заявил Ларри с вызовом.– Конечно. Где ты берешь наркотики?– Послушай, пап...– Я спрашиваю тебя как отец, а не как полицейский, – поспешно вставил Бернс.– В... в Гровер-парке.– У кого?– Какая разница? Послушай, пап, я брошу, хорошо? Честное слово. Но давай сейчас оставим это. Мне как-то не по себе.– Тебе скоро будет еще больше не по себе. Ты знал парня, которого зовут Анибал Эрнандес?Ларри молчал.– Послушай, сын. Ты ездил через весь город в Айсолу и почему-то покупал в Гровер-парке, на моем участке. Ты знал парня по имени Анибал Эрнандес?– Да, – признался Ларри.– Хорошо знал?– Я покупал у него пару раз. Он был толкач. То есть продавал другим ребятам. Хотя и сам кололся.– Я знаю, что значит толкач, – сказал Бернс терпеливо. – Сколько раз ты покупал у него?– Пару раз, я же сказал тебе.– Ты хочешь сказать, два раза?– Ну, побольше.– Три?– Нет.– Четыре? Ради всего святого, Ларри, ответь мне, сколько раз?– Видишь ли... по правде говоря, я почти все время покупал у него. Ты же знаешь, если толкач продает хороший товар, то за него держишься. Вообще-то он был хороший парень. Несколько раз мы... мы балдели вместе. Бесплатно. В таких случаях он с меня ничего не брал за героин. Так давал. Хороший был парень.– Ты все время говоришь «был». Значит, ты знаешь, что он умер?– Да. Я слышал, он повесился.– А теперь слушай меня внимательно, Ларри. На днях мне позвонили и сказали...– Кто звонил?– Он не назвался. Я согласился говорить, потому что это имело отношение к делу Эрнандеса. Это было еще до того, как мы получили результаты вскрытия.– И что же?– Этот человек сказал мне несколько вещей про тебя.– Каких? Что я наркоман?– Не только.– Что еще?– Он сказал мне, где ты был и что ты делал вечером семнадцатого декабря и ночью восемнадцатого.– Да?– Да.– Так где же я был?– В подвальной комнате Анибала Эрнандеса.– Вот как?– Так мне сказали по телефону.– Ну и?..– Это правда?– Может быть.– Ларри, хватит умничать. Помоги мне Господь, чтобы я...– Хорошо, хорошо, я был у Аннабелля.– С каких и до каких?– Дай мне подумать... должно быть, с девяти часов. Да, с девяти и до полуночи. Точно. Я ушел от него около двенадцати.– Ты был с ним весь тот день?– Нет. Я встретил его на улице около девяти. Потом мы пошли к нему в подвал.– Когда ты ушел от него, то сразу отправился домой?– Нет. Меня порядком зацепило. Аннабелль уже клевал носом на койке, и я не хотел там заснуть. Так что я ушел и погулял по улицам.– Тебя здорово зацепило?– Очень, – сказал Ларри.– Когда ты пришел домой?– Не знаю. Очень поздно.– Что значит очень поздно?– Часа в три-четыре.– До двенадцати вы с Эрнандесом были одни?– Да.– И он вколол себе дозу при тебе?– Да.– И когда ты уходил, он уже спал?– Кемарил. Ты знаешь – не спал и не бодрствовал.– Сколько вколол себе Эрнандес?– Мы поделили одну шестнадцатую.– Ты уверен?– Уверен. Аннабелль сам сказал, когда доставал упаковку. Это была шестнадцатая. Честно тебе говорю, я был рад, что мы кололись вместе. Я боюсь колоться один. А вдруг передозирую?– Ты сказал, что вы кололись вместе. Одним шприцем?– Нет. У Аннабелля свой шприц, у меня свой.– А где сейчас твой?– Как где? У меня.– Он и сейчас у тебя?– Разумеется.– Расскажи мне в деталях, как все было.– Я что-то тебя не понимаю.– Все, что произошло, после того как Аннабелль показал тебе упаковку с героином.– Я вынул свой шприц, он – свой. Затем мы приготовили раствор в бутылочных колпачках и...– Это те колпачки, которые валялись в оранжевой корзине под лампочкой?– Да, наверное. Там у противоположной стены стояла оранжевая корзина.– Вы брали с собой шприцы, когда ходили к этой корзине?– Нет, не думаю. Наверняка оставляли их на кровати.– Что было потом?– Мы приготовили раствор, вернулись к кровати, каждый взял свой шприц, мы их наполнили и вмазались.– Аннабелль первым взял шприц?– Да, кажется.– Возможно ли, чтобы он взял не тот шприц?– Что?– Возможно ли, чтобы он взял твой шприц?– Нет. Я хорошо знаю свой. Это невозможно. Я кололся собственным шприцем.– А когда ты уходил?– Я не понимаю тебя, папа.– Ты мог оставить там свой шприц, а с собой захватить шприц Аннабелля?– Не понимаю, как бы это получилось. Сразу после укола Аннабелль... Подожди, ты совсем меня запутал.– Вспоминай в точности, как все было.– Мы вмазались, и я положил шприц на кровать. Да, да. Затем Аннабелль почувствовал, что засыпает, встал, взял свой шприц и положил его в карман куртки.– Ты что, внимательно следил за ним?– Нет. Но я помню, что он высморкался – наркоманы всегда простужены, – а потом вспомнил о шприце, взял его и положил в карман. Тогда же и я взял свой.– Тебя уже зацепило к тому времени?– Да.– Значит, ты мог взять и чужой шприц? Тот, которым пользовался Аннабелль? А свой оставить ему?– Наверное, мог, но...– Где сейчас твой шприц?– У меня.– Проверь.Ларри вынул шприц из кармана и стал вертеть его в руках.– Похож на мой, – сказал он.– Точно?– Трудно сказать. А в чем дело?– Ты должен знать несколько вещей, Ларри. Во-первых, Эрнандес не повесился. Он умер от передозировки героина.– Что? Что?– Во-вторых, в его комнате обнаружили только один шприц.– Так и должно быть. Он...– Человек, позвонивший мне, что-то задумал. Я пока не знаю что. Он сказал, что позвонит мне снова после моего разговора с тобой. Он сказал, что вы с Эрнандесом повздорили в тот день. У него есть свидетель, который подтвердит это под присягой. Он сказал, что ты был один с Эрнандесом всю ту ночь. Он сказал...– Я? Черт возьми, я не ругался с Эрнандесом. Он мне дал бесплатно вмазаться. Разве из-за этого ссорятся? И каким образом этот тип узнал обо всем? Видит Бог, папа...– Ларри...– Кто этот тип?– Не знаю. Он не назвал себя.– Ладно, пусть он приведет своего свидетеля. Я не ссорился с Аннабеллем. Мы были приятелями. Что он хочет сказать? Что это я дал Аннабеллю смертельную дозу? Так, что ли? Пусть он ведет своего проклятого свидетеля, пусть.– Ему не потребуется свидетель, сын.– Нет. Ты думаешь, что судья так просто...– Человек, позвонивший мне, сказал, что на шприце в подвальной комнате мы обнаружим твои отпечатки пальцев. Глава 9 В три часа ночи Мария Эрнандес решила, что на сегодня хватит. В кошельке у нее было тридцать пять долларов, она устала, замерзла, и если сейчас вмазаться и сразу лечь спать, то ночь пройдет прекрасно. Нет ничего лучше героина перед сном. Героин преображал Марию. Она начинала ощущать покалывание везде, даже в тех местах, которые полиция нравов и она сама называли интимными.Этот эвфемизм сотрудники отдела по борьбе с проституцией использовали в соответствии с законом, ибо закон гласил, что арестовать предполагаемую проститутку можно только тогда, когда она обнажит интимные места. Остается неясным – то ли Мария переняла это слово от полицейских соответствующего отдела, то ли сама изобрела его в своем невинном девичестве.У нее действительно были хорошие приятели в отделе по борьбе с проституцией – с одними она поддерживала деловые отношения, с другими имела неприятности. Неприятности были двух сортов: юридические и социальные. Многие коллеги Марии называли отдел по борьбе с проституцией козлиным отделом, и это тоже можно было считать эвфемизмом.В профессиональной жизни Марии было полно эвфемизмов. Она могла говорить о сексе так, как большинство других женщин обсуждают новинки моды, разве что речь Марии была при этом гораздо спокойнее. Впрочем, с другими представительницами своей профессии она могла обсуждать этот предмет и без всяких умолчаний. С мужчинами, естественно, она говорила совершенно иначе.Мужчина, домогающийся ее тела, в разговоре с другими проститутками был «джоном». Но в беседе с мужчинами и женщинами где-нибудь в бистро она всегда называла клиента «другом».Когда Мария говорила: «У меня много влиятельных друзей», – она не имела в виду, что ей, к примеру, помогут уладить неприятности с дорожной полицией. Она просто хотела сказать, что многие из мужчин, которые, пользуясь эвфемизмом, спят с ней, – люди состоятельные и уважаемые.Равным образом Мария никогда не опускалась до того, чтобы вульгарно описывать оказываемые ею услуги. Мария никогда не спала с мужчиной. Мария проводила время с другом.Все, что Мария делала, она делала с поразительной отрешенностью. Она понимала, что существуют и другие, более уважаемые способы зарабатывать деньги. Но Марии требовалось около сорока долларов в день, чтобы удовлетворять свою пагубную страсть, а девушки ее возраста – за исключением, конечно, кинозвезд – таких денег заработать не могут. Она считала большой удачей, что выросла с готовым к употреблению товаром. И, следуя известной поговорке о спросе и предложении, она принялась покорно предлагать себя везде, где был спрос.А спрос на Марию был велик.Домашние хозяйки окраин, любительницы вязать и шить, пленницы золотых клеток брачных уз, изрядно удивились бы, узнав, насколько велик спрос на Марию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18