Крыльцо на вид было трухлявым и не внушало особого доверия. Равно как и желания заходить внутрь этой хибары. Но заходить и не пришлось. Не успел утихнуть последний скрип и досыпаться последняя труха, как дверь избушки с громким стуком распахнулась и на пороге появилась Баба-яга.
На вид она была самая натуральная Баба-яга – маленькая, сморщенная, одетая в какие-то лохмотья. Еще у нее были грязные волосы и кривой нос.
– Етить твою налево! – возопила бабка. – Кто это тут балует?
– Пардон, мадам, – сказал я.
– Хранцуз? – спросила она и повела носом: – Не, не хранцуз, русским духом пахнет. Ты кто, а?
– Сергей.
– Дурак? – уточнила она.
– Сама такая, – сказал я.
– Не хами, отрок! Чего приперся?
Очевидно, просьба не хамить ее лично не касалась.
– Дело есть.
– У меня с тобой никаких делов нету, – сказала противная старушенция. – Пшел вон, смерд.
И захлопнула дверь.
«Нет, – подумал я, – Тридесятое тут царство или еще какое, но такого отношения я не потерплю».
Ноги сами вынесли меня на крыльцо, а кулак забарабанил в дверь, да так, что вся избушка ходуном заходила.
– Опять ты? – спросила Баба-яга, высовываясь в небольшую щелочку.
– Опять! – Я засунул в щелочку ботинок, не позволяя захлопнуть дверь перед моим носом.
– Чего надо?
– Меч-кладенец давай.
– Щаз!
Она попыталась закрыться изнутри. Я дернул дверь на себя – и хлипкая конструкция слетела с петель.
– Бабуля, – сказал я вежливо. – Давай меч, а то хуже будет.
– Но-но, – взвизгнула старушенция. – Не угрожай, понял? У меня связи!
– У меня тоже! Давай меч.
– А почто он тебе?
– Надо.
– Всем надо, – сказала старушка. – Иди прочь.
– Всем надо, а я возьму…
– Горыныча кокнуть хочешь? – подозрительно прищурившись, спросила старушка.
Я пожал плечами:
– Так уж масть легла.
– А он мне, между прочим, друг. Почти родич.
– Мои соболезнования. Не фиг было девиц воровать.
– Это семейный бизнес, – сказала Баба-яга. – Он не виноват.
– А я не прокурор. Мне до пейджера, кто виноват, а кто нет. Меч давай.
– Не дам. Какие у тебя на него права?
– Я герой.
– Героев много, – логично возразила старушенция.
– Я от Гэндальфа.
– А, – сказала она, – и этот иностранный охальник тута. Надо было мне самой догадаться. Он тут все бегал и вопил про малого из другого мира. Это ты, что ли?
– Я.
– А все равно не дам, – заключила старушка. – Режь меня на части.
– Не провоцируй, – сказал я.
– Режь. Начинай. На! – Она протянула мне руку. – Отрежь руку, чтоб я помела никогда не коснулась.
Вместо того чтобы принять ее приглашение к членовредительству и расчленению, я аккуратно отодвинул старушку в сторону, прошел внутрь избушки и учинил там небольшой шмон. Внутри избушки царил такой же бардак, который наблюдался снаружи, но мне, еще не так давно ведшему холостяцкий образ жизни, к этому было не привыкать.
Но ничего более похожего на меч, чем кочерга, я не нашел. Какие-то баночки с трудноопределимым содержимым, грязные кастрюли, котлы и тигли, сушеные кроличьи лапки в связках, запас продуктов на случай третьей мировой войны… Баба-яга наблюдала за обыском со стоицизмом партизана, в землянке которого шарились полицаи.
За печкой я нашел большой, окованный железом сундук и с трудом вытащил его на середину комнаты. Сундук был закрыт на тяжелый замок.
– Где ключ? – спросил я.
– Ищи, – гордо отвернулась старушенция.
– Так открою, – сказал я, щелкнул пальцами, прочитал модифицированное заклинание «сим-сим, откройся», и замок повис на одной дужке. Никаких эмоций на лице Бабы-яги не отразилось.
Я поднял тяжелую крышку и заглянул внутрь сундука.
– Это что за фигня?
– Сапоги-скороходы, – сказала старушенция. – Хочешь примерить?
– Не хочу. – Мерить сапоги-скороходы в ограниченном пространстве мне показалось не лучшей идеей. Кто знает, до какой скорости они могут разогнать надевшего их человека и с какой силой они способны впечатать его в ближайшую стену. – А это что?
– Скатерть-самобранка.
Скатерть-самобранка выглядела как обычный кусок грязной ткани. Видно, она была самобранка, а не самостирка.
– Пригодится, – сказал я и отложил скатерть в сторону.
– Мародер, – прошипела себе под нос Баба-яга.
– Между прочим, необдуманный поступок твоего друга, почти родича, способен вызвать очень неприятные для всего государства последствия и спровоцировать нашествие хазар. Хочешь жить под хазарами, бабка?
– А мне все едино, что русские, что хазары, – сказала Баба-яга, продемонстрировав полное отсутствие патриотизма. – Мне и так плохо.
– Неправильная у тебя гражданская позиция.
– Дурак ты. И уши у тебя холодные.
– Грубишь, бабуля.
– А ты гусли-самогуды положь, – сказала она. – Инструмент тонкий, между прочим. Вежливого отношения требует.
– Ничего с твоими гуслями не будет. А это что?
– Шапка-невидимка.
– Больше похоже на кепку-аэродром, – сказал я и положил шапку себе в карман.
– Грабитель! Тать в ночи.
– Сейчас день, – возразил я.
– Все едино тать.
– Эх, бабуля…
Под шапкой-невидимкой лежала какая-то серая тряпка, которую старушенция объявила своим муслиновым подвенечным платьем, а под ней обнаружилось дно сундука. Меча-кладенца там не было.
– Хм, – сказал я.
Старушка лучилась довольством. Она явно умела прятать лучше, чем я – искать.
Напоследок я заглянул в ступу, но там ничего не было, кроме помела. Я плюнул на пол и вернулся к машине. Гэндальф сидел на пассажирском сиденье и курил сигару. Добрался-таки до моих запасов.
– Где меч? – спросил он.
– Без понятия, – сказал я. – Он точно у нее? В смысле, вообще?
– Точно.
– В избушке?
– А где еще? – спросил Гэндальф. – Где ему еще быть? В избе она его прячет, в избе. Двойной пол какой-нибудь или тайник в стене.
– Я его год искать буду!
– Года у нас нет, – сказал Гэндальф.
– Сама она его не отдаст.
– Не отдаст, – согласился Гэндальф. – Неприятная во всех отношениях женщина.
– Ты дьявольски политкорректен, – сказал я. – Слушай, а если избушка развалится, меч не пострадает?
– Не должен. Он же волшебный.
– Так развали избушку! Среди обломков его проще найти будет.
– Не могу.
– Ты же маг, – напомнил я. – Ты Саурона грохнул.
– Не в одиночку, – сказал он.
– Ты мост под Балрогом обрушил.
Пыльный поморщился. Очевидно, падение в Морийскую бездну было не самым приятным из его воспоминаний.
– Ты не понимаешь, – сказал он. – Физически, то есть магически я вполне в состоянии это сделать. Но я не могу вмешиваться по этическим соображениям.
– Проясни, – попросил я.
– Я тут чужой. Это не мой мир, и в его эпосе меня нет. Я могу присутствовать здесь в качестве наблюдателя и тактического советника, могу помочь тебе словом, но не делом. Я здесь не являюсь действующим лицом де-юро.
– Блин!
– Хочешь разваливать дом – разваливай его сам.
Зря он это сказал.
Не надо было ему так говорить.
Я открыл багажник и заглянул в пожертвованную мне Борисом сумку. И присвистнул. Запасливый мальчик. Сколько ж тут всего! И как он с таким арсеналом по городу ездит? Противотанковая граната мне должна подойти. Противоизбушкового эквивалента все равно под рукой нет. Я достал из сумки гранату, вернулся в избу, выволок из нее вопящую бабку и отчеканил:
– В последний раз спрашиваю. Отдашь меч?
– На куски режь, – сказала она, – не отдам.
– Пеняй на себя.
Я выдернул чеку и швырнул гранату в окно.

Глава девятая. ЕЩЕ КОЗЛЫ

Горлум
Голм!
Ненавижу всех! Всех ненавижу! Меня, старого, больного, ветерана Войны Кольца, (между прочим, и ботинком по голове!
Сволочи! Козлы! Мало мне было козлов средиземских, которые и так всю жизнь мне испоганили, так и в другом мире то же самое начинается! Уроды! Как я их всех ненавижу!
Притащили меня в пыточную. А куда меня еще могли притащить после такого обращения-то? Только пыточная какая-то странная оказалась. Обычная камера, стол, пара стульев. Ни тебе дыбы, ни испанских сапог. В Мордоре по-другому со мной разговаривали.
Или у них здесь другие методы? Более тонкие? Не каленым железом, а иголками под ногти?
Ну ничего, пока моя Прелесть со мной, мне ничего не страшно.
Прелесть-то я так в кулаке и держал. Не разжимал кулак, даже когда без сознания был. Вот так-то. Пусть она мне на палец налезать и не хочет, наверное, обиделась на что-нибудь. Ничего, одумается, отойдет. Поймет, что никто ее так не любит, как я, никто так заботиться о ней не сможет.
Меня посадили на один стул, руки за спиной скованы. На другом стуле сидел палач. Серая роба, какие-то каббалистические пятиконечные звездочки на погонах, интеллекта в глазах – ноль. Типичный палач. Ненавижу.
После сауроновских прихвостней меня пытками не напугаешь. Нету у них против Горлума методов.
– Так, – сказал палач. – Ну что, бомжара, допрыгался? По лесам бродишь, народ пугаешь? Считай, свезло тебе: на сына начальника моего ты в лесу наткнулся. Напугал его, между прочим. А начальник у нас ого! Сидеть теперь тебе на нарах, о еде и крыше не беспокоиться. Ты ведь, верно, только того и добивался?
Я промолчал. Крыша – она только таким уродам нужна. Лучшая крыша для меня – свод деревьев. А еда… Что еда? Сегодня не пообедал, зато завтра уж точно поужинаю.
– Будем оформляться, – сказал палач.
Ага, вот и пытки! Достал бумажку какую-то и еще штучку наподобие пера. Только не очень похоже. Что за пытка? Хочет меня до смерти защекотать, что ли? А бумага зачем?
Ан нет, он этой штучкой писать собрался. Ишь какие у них тут палачи грамотные. Уважаемые люди, наверное.
– Ты говорить-то умеешь?
– Умею, – сказал я.
Чего отнекиваться? Еще пытать раньше времени начнет, чтоб проверить, могу ли я говорить. А я орать буду. Орать буду. Орать под пытками – самое милое дело. Помогает от боли отвлечься.
– Фамилия, имя, отчество? Год и место рождения?
– Смеагорл.
– Нерусский, что ли? Хотя какой ты русский? На таджика не похож, на кавказца тоже. Ты кто по национальности? Хохол?
– Хохол, – сказал я.
Почему бы и нет. Хохол – это, наверное, что-то типа хоббита. А я хоббитам, хоть их, козлов, и ненавижу, близкий родственник.
– Год рождения?
– Не помню. Давно это было.
– Знаешь, на глубокого старца ты не похож. Хоть выглядишь и… – этого слова я так и не понял. – Сколько лет-то тебе?
– На пятой сотне со счета сбился, – честно сказал я.
– Под психа косить собрался? Думаешь, в психушке тебе лучше будет, чем на зоне?
– Не знаю, – честно ответил я.
– Слушай, бомжара, давай лучше по-хорошему. А не хочешь – так сейчас сержанта Петренко кликну. Правда, потом пол от крови отмывать придется, ну так десятку уборщице накину, всех делов. Так сколько тебе лет?
– Четыреста пятьдесят три. С половиной.
– Не хочешь по-хорошему, – с деланым сожалением сказал он. – Сержант Петренко!
Ага, вот и помощник палача. Здоровенный, каббалистических знаков поменьше, рукава уже закатаны. Ненавижу.
– Да, товарищ капитан.
– Не хочет бомжара со мной по душам поговорить. Все врет и врет. Не помнит, сколько ему лет. Ты бы ему память освежил.
– Так точно, товарищ капитан. Это мы запросто.
Кулаком под ребра – разве ж это пытки? Ну, упал я со стула, ногами посучил для проформы, но даже орать не стал. Не от чего орать.
Помощник палача мне еще пару раз ботинком по ребрам съездил, потом схватил за плечи и обратно на стул посадил.
– Прояснилась память?
– Не, – сказал я, – все равно не помню.
– Крепковат для бомжа, – заметил палач.
– Повторить, товарищ капитан?
– Повтори, сержант.
Уроды. Дилетанты. Даже по почкам попасть не могут.
– Сколько лет?
– Не помню.
– Сержант!
Это уже солиднее. Дубинка. Может, дубинкой у этого Урода лучше получится? Нет, не получилось. Сунь свою дубинку себе в ухо, парень. Толку и то больше будет.
Ой, блин. Прямо в нерв угодил.
Рука сама и разжалась, Прелесть из пальцев выкатилась и прямо к ногам помощника палача. Может, не заметит? Ха, с моим-то везением…
– Товарищ капитан, вот.
– Ага, это уже интереснее! – Угол обзора из лежачего положения вообще никакой, но похоже, что палач Кольцо Всевластья рассматривает. – Золотое. Где рыжье взял, бомжара?
Рывок. Я опять на стуле.
– Пробы нет, – сказал палач. – На обручальное кольцо похоже. У кого ты его резанул, недомерок?
Молчу.
Мгновенный анализ ситуации. Камера на втором этаже, окно забрано решеткой. Строили некачественно, хорошего удара такая решетка не выдержит. Объектов двое. Один стоит за спиной, в полушаге справа. Другой напротив, за столом. Стул к полу привинчен, в качестве оружия его использовать невозможно. Руки скованы за спиной, но кандалы не очень серьезные. Цепь тонкая, замок простенький. Можно работать.
– Откуда золотишко?
Молчать. Спровоцировать новый удар. На пол, на пол. Оттуда и начнем.
Вот оно. На этот раз ударил в ухо. Я на полу. Ботинок заносится для пинка.
Запястья сужаются, руки выскакивают из кандалов. Перехватить ногу. Повернуть. Короткий крик. Сержант на полу.
Ногой в солнечное сплетение. Человек – существо хрупкое. Хорошего удара не держит.
Группируюсь, прыжок на стол, прямо на его бумаги Удивленное лицо палача. Удивление сменяется страхом. Слева в челюсть, теперь справа. Голова мотается, как у эльфийского болванчика. Удар головой в лицо. Верхотура черепа – самая крепкая часть тела.
Палач обмякает на своем стуле и сползает на пол. Сержант корчится от боли. Шуму много. Сейчас сюда еще кто-нибудь прибежит.
Хватаю Кольцо, следующим прыжком вышибаю решетку, вместе с ней и стекло, лечу на улицу. Плечо порезано осколками. Группируюсь в воздухе, приземляюсь на обе ноги и ходу, ходу…
Все они козлы, голм.
Ненавижу.
Голм.

Глава десятая. ПЛОХИЕ НОВОСТИ ДЛЯ ГЕРМАНА

Гермес
Во владения моего дяди прямого Дромоса нет. И правильно, что нет. А то повадятся все кому не лень в царство мертвых шастать, порядок нарушать и безобразия всяческие устраивать.
Единственный вход Кербер охраняет. А рядом с ним две таблички, какими-то шутниками поставленные.
«Оставь надежду, всяк сюда входящий».
«Осторожно: злая собака».
Хорошо, что еще не додумались написать «Здесь был Вася». Хотя тут не один Вася был.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46