Столкнувшись с привычным порывом, сознание выдало полный набор позабытых картин ее первого брака и яркий букет прежних чувств, вызываемых Ормом.
Шок был слишком сильным, страшнее, чем после скупого рассказа о давнем насилии.
– Я не хотел причинить тебе боль, я не думал, что это так… Так ужасно… – сказал Эрл, немного опомнившись. – Руни, прости…
– Нет, это ты прости. Я ведь люблю тебя, Эрл, я совсем не хотела… – Сейчас Руни бы отдала очень многое, чтобы муж смог позабыть о случившемся. – Это как рана: она затянулась уже тонкой коркой, но может начать кровоточить от прикосновения. Лучше не трогать ее… И она заживет! Заживет совсем. Так, что не будет следа!
– Ты права, время лечит любые душевные раны, – ответил ей Эрл. – Вместо них остается лишь шрам. Он не может болеть, но и чувствовать тоже не может.
Сказал ли муж это ей вслух? Или просто подумал? А может быть, Руни сама, уже позже, закончила мысль? Сейчас ей было трудно припомнить, как все было.

Из Гальдорхейма пришло письмо Свельд, сестры Руни.

– Каждый нашел, что искал, – написала она. – Нужно только сберечь то, что нам подарила Судьба. И не смей никого проклинать за свой первый урок настоящей любви! Не будь Орма, ты бы никогда не узнала, что значит быть рядом с мужчиной. «Мистический брак родных душ» – неизвестно, в какой из баллад Свельд нашла непонятную фразу – откровенно смешон. Ты не можешь почувствовать страсть, но ты можешь хотя бы нормально исполнить супружеский долг. Не забудь, что твои «утонченные чувства» достанут любого…

Зачем Свельд отправила это письмо? Вероятно, из чувства вины. Лучший способ защиты – атака. Она начала понимать свою роль в той далекой истории. Ведь без вмешательства Свельд Орм не смог бы поверить, что Руни – любовница Эрла. И именно Свельд заперла двери, чтобы сестра не смогла убежать, когда Орм, совершенно утратив рассудок, погнался за ней. И «дыхание грез»… Не достать тогда Свельд порошок, подавляющий волю и разум, венчания с Ормом бы не было. (Свельд это сделала ради двух самых любимых людей, полагая, что дарит им счастье.)
Есть старый прием, популярный у ведьм. Это«магия слова». Чтобы «слово»сработало, текст сообщения должен совпасть с подсознательным страхом намеченной жертвы. Письмо оказалось для Руни тем «словом», с которого все началось.
Прочитав письмо Свельд, Руни просто пожала плечами и бросила свиток в огонь. Ей совсем не хотелось опять вспоминать пережитое. Руни отчетливо помнила, как быстро он прогорел и рассыпался серым безжизненным пеплом. Тогда ей казалось, что так же сгорела, ушла ее боль.
Потом Руни пошла в зал Запретного, где ее ждал Горад. Он хотел ей показать катакомбы. До этого дня Руни там не бывала ни разу, хотя много слышала о необычных приборах. Она понимала, насколько они важны, знала, что нужно учиться использовать их, потому что она – Наделенная, но почему-то ее не тянуло в подземный мрак. В зале, где был люк, она ощущала неясное чувство тревоги. Ей было неловко признать это, так как мужчины свободно спускались под землю, не чувствуя страха, и брали с собою ребят.
Руни недолго тогда пробыла в катакомбах. Она не успела увидеть не только подземную залу с приборами, но даже «комнаты», где жили дети. На середине пути Руни вдруг ощутила сильнейшую слабость. Потом пришла тошнота. Стало холодно, начался сильный озноб. Та «защита», которую Руни поставила, не помогала. Она не хотела признать свою слабость, решив, что продержится, выдержит, но Горад сразу заметил ее состояние. Он попытался помочь ей, прикрыв «пирамидой», которой всегда защищал в катакомбах детей. Безуспешно. Пришлось возвращаться назад.
Руни было мучительно стыдно за свой неудачный «поход». Даже здесь, среди магов, она оказалась беспомощной, слабой, ненужной.
Горад стал ее избегать. Руни не обвиняла его, потому что она понимала: он чувствовал к ней интерес, пока верил, что Руни равна им по Силе. Открыв, что она неспособна справляться с воздействием магии, он стал испытывать к ней только жалость. Ему стало скучно.
Мерона, приемная мать, обожала Свельд, и опасалась ее, Руни, видя в простых детских шалостях некий злой умысел из-за того, что в лесянке была Сила. Позже за это ее обвиняла Свельд. Что бы Руни ни делала, все вызывало протест окружающих. Она была плохой дочерью. Плохой сестрой. Плохой женщиной.
И теперь здесь, в Агеноре, она убедилась в том, что ни на что не годится. Она – плохая волшебница. Снова плохая… Тогда, в Гальдорхейме, ее обвиняли открыто. Теперь, в Агеноре, об этом молчат и старательно делают вид, что жалеют ее, не хотят причинять боль. И если она хочет выжить и жить, то должна подавить чувство острой вины, укротить его, спрятать от всех.
Руни справилась с чувством вины, но тревогу она заглушить не смогла. А потом пришел страх. Страх потери, которую не пережить.

В Круг не раз приходили обычные женщины из Агенора. Одни шли с бедой, веря, что найдут помощь, другие искали предлог посмотреть, как живут маги. Они не смели открыто третировать Руни, но и не любили ее.
– Волшебство – для мужчин. Нам положено просто вести дом, готовить еду и рожать детей, – как-то услышала Руни фрагмент разговора двух женщин. – А эта, жена Ливтрасира, обычная ведьма. И что он нашел в ней?
Ее поразила та злоба, с которой пришедшая это подумала. Зависть… Обида… И тихое бешенство… Нет, эта женщина не собиралась пленять ее мужа, тяжелая жизнь и лишения в ней потушили желание нравиться. Но, восхищаясь всем, что Ливтрасир совершил для их города, женщина думала, что он, великий волшебник, сам пал жертвой чар.
Будь жена Ливтрасира похожа на девушку с яркой лубочной картинки, она бы поверила, что он с ней счастлив, но тощая ведьма с пылающим взглядом совсем не годилась в подруги вождю Агенора. От чистого сердца жалея героя, она могла только молить бога, чтобы он спас Ливтрасира, открыл ему правду, заставил прогнать Руни и создать семью с крепкой красавицей, пышущей жизнью.
Хотя Руни знала, что Эрл посмеется над этой «заветной молитвой», она причинила ей боль, вновь напомнив: она в Агеноре чужая. Любя Ливтрасира, желая ему счастья, жители города были обижены выбором Эрла.
– Уйди, ведьма! – как-то прочла Руни в свитке, заброшенном через окно ее комнаты. – Тебе не место с ним рядом! Герой Агенора возьмет себе в жены одну из волшебниц, родившихся в городе!
Руни сожгла этот свиток.

Однажды в Круг к Эрлу явился беглец из Фирода, прося дозволения жить в Агеноре.
– Моя дочь общается с нечистью, - горько сказал он. – Уже третий месяц ее преследует Дух. Мы бежали из нашего города, чтобы ее не казнили. Я верю, что вы нам поможете.
Им разрешили остаться, а Эрл решил сам посмотреть, что к чему. Они вместе пришли в дом, который сняла семья. Комната девушки была завешана черными шторами, а стол уставлен свечами. Хозяйка, эффектная, совсем не старая, в броском наряде, держалась довольно кокетливо. Увидев, что Ливтрасир не один, она явно опешила.
– Вы не должны были брать с собой женщину, – с приторно-сладкой улыбкой сказала хозяйка, в душе проклиная незваную гостью. – Ей лучше уйти назад в Круг, ведь Дух может ее подчинить. Так же, как мою дочь!
– Не волнуйтесь, я знаю, как с ним обращаться, – спокойно ответила Руни, уже ощутив: здесь какой-то подвох.
Поняв, что добровольно она не уйдет, мать решила позвать свою дочь:
– Иллианта!
И в залу скользящей походкой, похожей на танец, вошла необычная девушка. Она шла, словно не видя вокруг ничего. Потом вдруг замерла в самом центре, напротив стола со свечами, закинула голову и засмеялась гортанным воркующим смехом. Ее странно-узкое платье из переливчатой ткани казалось прозрачным.
– Ах, мама, он снова пришел ко мне, этот неведомый дух! – начала Иллианта, прогнувшись всем телом. – Он мне говорил, что он хочет…
Она хорошо отыграла задуманный матерью фарс, эта девочка. Страстные вздохи, бесстыдные позы, двусмысленность реплик… А Руни увидела то, что всегда было скрыто от глаз посторонних.

Ненужный ребенок, мешающий матери и не способный найти настоящих друзей… Град упреков, невидимый плач, чувство, что недостойна общаться с другими… Что очень глупа, некрасива, застенчива… Боль от насмешек ровесников…
Как-то, на празднике, стоя одна в уголке и не зная, куда себя деть, взяла в руки бокал с вином… Выпила все, в знак протеста… И вдруг совершилось волшебное чудо! Исчезла извечная робость, ушла неуверенность… Она уже не была серой мышкой, она теперь стала принцессой! Она разбивала сердца! Второй… Третий бокал… И когда кто-то, выведя в сад, начал жарко шептать ей о том, что она – совершенство, девчушка забыла про все…
Мать не осудила падения, она простила ее, а потом… Потом вдруг предложила опять повторить то, что было, но только с другим… А знакомый бокал совершил свое чудо: она вновь была королевой, она могла все! Ее жизнь обрела новый смысл, превратившись в триумф!
Мать теперь была ласкова с ней… Правда, вскоре вино потеряло волшебный эффект, но на помощь пришли золотые кристаллики…

– Хватит, пора прекратить этот фарс, – неожиданно резко сказал Эрл, вставая. – Идея сослаться на Духа вполне остроумна, но здесь, в Агеноре, и так слишком много борделей!
В ответ Иллианта опять закатилась пронзительным смехом, (она полагала, что ей говорят комплименты) а мать возмутилась:
– Вы нас оскорбляете!
Больше они не встречались, но Руни запомнила вечер надолго. Она жалела несчастную девочку, но не могла не признать, что ей стало тревожно. Наивная смесь беззащитности с явным распутством задела какую-то тайную струнку в душе Эрла, вызвав особое чувство.
Сама Иллианта соперницей быть не могла, даже если осталась бы в городе. (Мать увезла ее сразу, решив, что их план провалился.) А Руни впервые представила, что может выйти, когда вместо девочки, напрочь утратившей чувство реальности, в жизнь Ливтрасира войдет незнакомая женщина. Та, о которой мечтают обычные жители города: очень красивая, умная, полная радости, без всяких там глупых принципов, не позволяющих брать то, что хочется… Ей стало страшно.
В Гальдоре вокруг Эрла было немало красавиц, включая певицу, медноволосую Альвенн, которая стала Подругой Хранителя. Они любили его, но как друга, как старшего брата, который мог и защитить, и утешить. Сама мысль о том, что он, Выродок, сын Белой Рыси, способен создать настоящую семью, казалась им странной.
А здесь, в Агеноре все было иначе. Герой, спасший город от «Службы», притягивал многих. И Сила, живущая в нем, не могла испугать тех, кто жаждал развлечься, найдя благовидный предлог попасть в Круг.
Раньше Руни спокойно смотрела на дерзкие выходки пылких красоток, считая, что Эрла они не волнуют, теперь Иллианта заставила думать иначе. А вскоре Судьба поднесла Руни новый «сюрприз».

С первых дней, выйдя из катакомб с остальными детьми, Авра им причиняла немало хлопот. Ей не нравились правила Круга и то, что приходится слушаться старших. Запреты, по мнению Авры, нужны были лишь для того, чтобы их нарушать. От нее доставалось и детям, и взрослым.
Сорвать нелюбимый урок, сделать в классе ловушку для Силы, тихонько разбить небольшую изящную колбочку с гнусно воняющим газом, который заставит чихать и сморкаться в течение дня… Пнуть соседку, с которой сидит за столом, вылить полный флакончик чернил на одежду мальчишки, который не так посмотрел… Плюнуть, стукнуть, потом укусить… И прикинуться бедной овечкой, которую все обижают…
Три мага терялись, не зная, что делать с подобным ребенком. И хуже всех было, конечно, Гораду, которого Авра терпеть не могла за его снисходительность к шалостям. (Мягкость и слабость в глазах Авры были едины.)
Ее встреча с Магом Цветов (Истребителем из «Службы Магии») стала не слишком хорошим уроком (2). Поняв, что отделалась очень легко, Авра твердо решила, что, раз Ливтрасир ее спас, то он должен ее полюбить. Появление Руни ничуть не убавило пыл этой девочки. Может, они бы потом нашли общий язык, но нескладный подросток у всех на глазах начал вдруг превращаться в прелестную девушку, знавшую цену своей красоте.
Это можно бы было снести, не начни Авра вновь донимать взрослых. Первым, на пробу, был выбран Ионн. Раньше он очень гордился тем, что у него меньше проблем с «милой деткой», чем у его друга, теперь же не знал, как себя защитить. Он боялся ее, как и всех других женщин, которых не понимал и желал, стыдясь этого чувства, считая его грехом.
Несколько лет назад, выбрав в невесты тринадцатилетнюю Мерту, Ионн верил: за годы, пока она будет расти, они как-то привыкнут друг к другу. Кокетство, достаточно гадкие шуточки и провокации Авры едва не лишили рассудка несчастного Ионна.

Горад очень долго терпел злые выходки Авры, считая: ребенку прощается все. Но едва только Авра решила сыграть с ним в игру по своим новым правилам, как поняла, что ошиблась в оценке противника.
Голое плечико, томный двусмысленный вздох и подол ее платья, поднятый до бедер, ничуть не смутили Горада. Он просто ее отчитал перед всеми. Язвительно, хлестко, жестоко. Сказал, что нормальный мужчина не станет возиться с сопливой девчонкой, которой расти и расти. Что от женщины в ней – только платье и пара ужимок, подсмотренных явно у местных распутниц. Что злоба, живущая в ней, и презрение к людям способны убить даже самый живой интерес. (Он, наверно, был рад отплатить ей за прошлые выходки.)
Авра рыдала весь день, вспоминая, что он говорил, а потом три недели вела себя смирно. И, самое странное, после скандала она начала относиться к Гораду уважительно, даже с симпатией…
А через месяц, решив, что о сцене забыли, опять принялась за свое.

– Можно два-три вопроса? – могла спросить Авра у Руни во время урока истории. – Сколько наложниц положено вирду, который родился в Гальдоре? Как там поступают со старыми и надоевшими женами?
Потом, еще не дослушав ответ, продолжала:
– Я слышала, что жены вирдов вообще не умеют любить…
Кто-то сдержанно фыркал, а кто-то краснел, потому что тон Авры давал вполне ясно понять, какой смысл вложен в слово «любовь».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25