— У тебя деньги есть? Кушать хочется. — Баобабова поглаживает практически голый живот. — Угробов жмот. Видел, как колбасой чавкал?Деньги есть. Остались после вчерашней зарплаты. И Баобабова об этом прекрасно знает. Она лично меня вчера домой провожала, чтобы я, не дай бог, в киоск по дороге не забежал.Неподалеку от отделения есть небольшое, но, как считает хозяин заведения, очень уютное кафе. Нарезные батоны, мутный кофе, настоящий швейцарский сыр на картинках и пятнадцать стоячих мест. Обычно здесь обедают все сотрудники восьмого отделения, но сегодня кафе закрыто на спецобслуживание. У дяди Гриши, босса городской свалки и одновременно нашего внештатного осведомителя, день рождения. Все пятнадцать мест заняты. Общественность гуляет не только внутри, но и снаружи. Благо деревянных ящиков полно.По старой дружбе виновник празднества выносит завернутые в прошлогоднюю газету бутерброды, конечно, без сыра и всего прочего. А также успевает слить информацию о том, что вчера ночью в районе западного крыла свалки были замечены неопознанные огни, принадлежавшие скорее всего инопланетянам. Или, на худой конец, конкурентам, забравшимся на чужую территорию.Мы, в свою очередь, преподносим скромный подарок. Успокаиваем дядю Гришу, сообщая, что огни принадлежали дежурной машине, вывозящей на свалку просроченные папки с делами. Или, в крайнем случае, трупы конкурентов, проникших на подотчетную дяде Грише территорию.Из кафе доносится песня “Русское поле”, и осведомитель, от всего сердца поблагодарив за ценные новости, убегает руководить праздником.— Хороший мужик, — вздыхает вслед Баобабова. — Но тоже жмот порядочный. Наверняка сейчас кушают просроченную колбасу. Откуда, думаешь, у капитана кусок? С его-то зарплатой? С праздника притащили. Подмазались.— Угробов взяток не берет. Предлагаю купить по шоколадке и закончить обед в кабинете.Машка соглашается. Она всегда соглашается на правильные предложения. Тем более что у нас в отделе есть медный самовар, изъятый в свое время у злостных самогонщиков. Не беда, что от чая одеколоном прет, зато всегда кипяток под рукой.Пока Мария растапливает агрегат старыми, оставшимися после всех культурных революций плакатами, рисую на папке с аэродромным делом большие красные буквы: “Только для отдела “Пи”. На секунду задумываюсь и маленькими буквами добавляю: “И для капитана Угробова”.Наш отдел совершенно автономен. Раньше, когда еще Садовник находился не в психиатрической клинике, а на свободе, подчинялись ему. По сути, теперь мы никого с Баобабовой не слушаемся. Но по факту, если никому не подчиняться, то и работы не будет. Поэтому мы решили, что Угробов свой человек и, раз уж мы селимся на его территории, он имеет право знать, что творится в нашем кабинете. Нет-нет да и работку какую подкинет.Угробов от предложения не отказался. И теперь посылает всех психов, всех “фьють-фьють” и прочих не в себе граждан прямиком к нам. Иногда, правда, и стоящие дела попадаются. Например, как с самолетом.Бутерброды Баобабова делит поровну. Если у нее плохое настроение, тогда делит по-честному. Себе, как физической составляющей, больше, мне, как аналитическому центру, меньше.— Когда займемся? — кивает на папку.Осторожно наливаю в общепитовскую тарелку, найденную в бывшем Красном уголке, пол-литра чая. Старательно дую, боясь обжечься. Это только Машка может прямо из самовара черпать.— Капитан сказал — дело срочное. И я с ним согласен. Представляешь, что творится в аэропорту? Все рейсы отменены, прибывающие самолеты отправляются на запасные аэродромы. А вдруг иностранная делегация? Да и пассажиров жалко. Им говорят, что погодные условия, но они-то видят, что все неправда. Самолет российской конструкции две недели над ними кружит.— Кругом враги, — подытоживает Машка, опрокидывая двухведерный самовар и сливая остатки в кружку.— Не враги, а подозрительные события.— Точно. У меня тетка раньше стюардессой летала. Говорит, что для самолета две недели без дозаправки многовато. Я тетке верю. Кто посуду мыть будет? А я пока стол протру.Не надо думать плохо. Мы с Машкой посуду по очереди, через день, моем. Впрочем, и обедаем мы через день, так что, выходит, мою я один. Еще один необъяснимый с человеческой точки зрения временной парадокс.— Леш, мне оружие брать?— Все бери. Пригодится, Ты же знаешь.Баобабова знает. Когда работу поручает капитан Угробов, нельзя ничего сказать со всей определенностью. День может закончиться в степи, в лесной чащобе или в заснеженной тундре. Как, например, в тот раз, когда мы секретную базу в глухой и непроходимой тайге рассекречивали. Газеты о том случае не писали, но кто надо подробности знает. На самолете довезли, на парашютах сбросили. Поддержки никакой, инструкций никаких. Два дня плутали среди голодных медведей и одичавших туристов, пока разобрались, что к чему. Задание правительства выполнили, но каких это жертв стоило?— Наручники брать?— Нет, наручники, думаю, не понадобятся. В самолете никого нет, кого арестовывать?— Были бы наручники, — ворчит Баобабова, — а преступник найдется.Машка хлопает по бронежилету, проверяя, не звенит ли что плохо закрепленное. Поправляет на бедре складной полуметровый нож-мачете. Пистолеты, ясное дело, при ней. Все три. Или четыре? Амур на плече напарницы загадочно улыбается. Чуть слышно звенят колечки в ухе, предвещая отличный рабочий день. Шнурки армейских ботинок завязаны морским узлом и на всякий случай замотаны изолентой. Мария этому в спецотряде научилась. Чтобы шнурки не развязались и чтобы было чем рот слишком крикливому преступнику заклеивать.— Я готова. Лесик, долго ковыряешься.— Уже.У меня вид вполне гражданский. Старенькие одесские джинсы, стоптанные китайские кроссовки, линялая майка и серый пиджачок. В кармане волшебная красная книжка. Оружия не таскаю. Машка на что?Прихватываю папку с аэродромными делами. Выхожу вслед за Баобабовой.В коридоре инспекторша по делам несовершеннолетних на личном практическом примере объясняет малолетним нарушителям общественного порядка, в чем разница между клеем “Момент” и таблетками. Инспекторша веселится, несовершеннолетние веселятся. Водят хороводы, изображают птичек. Угрюмы только два омоновца. Им не хватило двух часов строевой подготовки, чтобы доказать пацанам, как нехорошо попадать в милицию по пустякам.— Поколение… — двусмысленно замечает Бао-бабова с высоты своего двухметрового роста. Она мне по секрету большому рассказывала, как целый год работала под прикрытием в местной малолетней банде. Банда специализировалась на попрошайничестве. Рассаживались на ступеньках гостиниц и выпрашивали у иностранных граждан банкноты крупного достоинства. Мне также известно, что Машку выгнали из банды из-за того, что она приносила в общий котел больше всех наличности. Жалели ее сильно иностранцы. А свои, видать, невзлюбили. Зависть человеческая не знает границ.На улице издыхает жаркое солнце. Топится асфальт, от городской свалки несет польской “Шанелью” пятого номера, которую по акту вылили сотрудники контрабандного отдела. До речки донести не могли?— На автобусе? Или на частнике? После того как мы угробили, да простит меня капитан за словоблудие, в тайге приписанный к отделу джип, начальство никак не желает пойти нам навстречу и выдать новое транспортное средство. Дядя Миша, наш завгар, уже полгода обещает собрать из ненужных запчастей что-нибудь на колесах. Но обещания на то и обещания, чтоб обещаться. А пока мы с напарницей разъезжаем по местам преступлений на свои кровные.Решаем добираться до аэропорта на общественном транспорте. У Баобабовой никто и никогда не спрашивает билета или удостоверения. Верят на слово. Я же всегда плачу. Нет, корочками не пользуюсь. Мне их для других дел выдавали. Совесть потому что имеется. Простая старшелейтенантская совесть. Слово такое есть.Автобус попадается пустой. По словам старенькой кондукторши, мирно дремлющей на задних сиденьях, народ в нынешнее время не торопится прописаться на вокзалах Аэрофлота, над которым кружит без устали страшный самолет.— Почему страшный? — интересуется Баобабова, усаживаясь с кондукторшей. Собирать сведения не ее задача, но в нашем отделе инициатива ненаказуема.Через громкоговоритель в разговор вступает водитель, пожилой дядечка в кожаной кепке.— Потому что страну довели. Целый аэроплан круги нарезает вторую неделю, а им все по барабану. — Кому по барабану, водитель не уточняет. — Пассажирский грузопоток слабеет, заработки падают. Из аэропорта битком, обратно два-три идиота, вроде вас.— Мы не идиоты, мы из милиции, — объясняю цель поездки, пока Машка не обиделась на идиотов. — Так почему страшный самолет-то?Дядечка несколько минут молчит, сосредоточенно вглядываясь в дорогу. В задумчивости пропускает пару остановок. Обиженные пассажиры с чемоданами швыряются вслед камнями.— Смеяться будешь, лейтенант. — Дядечка резко крутит руль, объезжая яму. — Утром диспетчеров вез. Со смены. Нехорошие вещи рассказывали. Если для работы нужно, поделюсь.— Очень нужно. — Достаю блокнот. Ручку дает, а может, и дарит, дядечка.— Про то, что в аэроплане том никого нет, знаешь уже?— Чего ж тут страшного?Дядечка бросает руль и хватает меня за грудки. Лоб его покрыт мелкими капельками пота.— А песни кто поет?!Дотягиваюсь до руля. Мы хоть и на отечественном автобусе, едущем по отечественной трассе, но рулить хоть немного надо.— Кто поет?— А вот это уже твоя задача, лейтенант, разобраться. Врать не стану, сам не слышал, но ребята говорят, как только ночь наступает, слышатся с неба песни разные. Все больше непонятные для уха настоящего русского мужика. А на небе в это время кто летает? То-то же. Других аэропланов нет. Чего я тебе, лейтенант, объясняю? Сам разберешься, чай, не младший, а старший уже. Значит, заслужил. Руль-то ровней держи, ровней. Молодец, лейтенант. Когда надоест преступников ловить, обязательно к нам на автобазу приходи. Руки у тебя золотые. А то некому уже, понимаешь, автобусы мыть.Возвращаю руль, перебираюсь к Баобабовой. Машка, задружившись с кондукторшей, объясняет старушке, в каком ателье шьют такие прочные, а главное — модные топики. Назначение связки гранат объясняет просто — фенечки. Кондукторша чуть не пищит от восторга.— Маш, тебя можно?Баобабова пересаживается поближе.— Слышала, что мужик сказал? Поет кто-то в самолете. Может, ошиблись диспетчера?Машка задумчиво поглаживает голову.— Напарник, не тереби мозги. Прибудем на место, все выясним. Лично я думаю, ничего серьезного не ожидается. Мы ж не в Копенгагене — в России. У нас одна правда и закон один. Разберемся. Расскажи лучше, когда ты у Садовника последний раз был.Вопрос о Садовнике до недавнего времени считался закрытой темой. Человек, усилиями которого был создан отдел “Подозрительной информации”, человек, который, не жалея ни личного, ни обеденного времени на борьбу со всякого рода агрессией по отношению к Земле, восьмой месяц находится на излечении. Нет, не в кремлевской больнице. В обыкновенной психушке. Взяли его на порче общественных газонов. Ромашки собирал. У Садовника действительно бзик имелся: лепестки у ромашек окучивать.Думаю, взяли его внезапно. Иначе с чего вдруг Садовник растрепался, что он чуть ли не единственный спаситель человеческого общества и представитель неофициального правительства Земли, занимающегося проблемами безопасности планеты. За то и лечится. Для психиатров такая история болезни достаточное основание для изоляции.— Недели две назад ходил.— Мне неприятно говорить о Садовнике. Необычный он человек. Слишком много знает и слишком мало говорит.— Лесик, можешь отвечать более развернуто?— Нечего отвечать. Самого не видел, не смог пробиться. Санитары говорят, что сидит на койке, пускает слюни. Нянечки на него жалуются. Совсем старушек загонял с уткой. Выпиской даже не пахнет.— Да… — вздыхает Машка. — Был человек, и практически нет человека. А помнишь, какими делами ворочал? Генералы шапки каракулевые перед ним ломали. Угробов моргнуть не смел.— Чего уж там. Подъезжаем вроде?В окнах показываются приземистые очертания аэропорта. Стоянка личного транспорта пуста. На въездной эстакаде ни одного автобуса. Зато огромная очередь желающих покинуть вокзал.— Лейтенант, видишь, что творится? — Дядечка водитель специально для сотрудников милиции говорит в микрофон. — Аэропланы не прилетают, не улетают. А народ, как из дыры черной, на остановки прет. Полными автобусами в город отвожу.Пробираюсь к передним дверям.— Ты, батя, вот здесь остановись. Незачем народ беспокоить.— А его беспокой не беспокой, он все равно беспокойней не станет. Ему ж все до плафонов. Ты, лейтенант, разберись здесь по всей строгости закона. Если помощь потребуется, завсегда готов. Сам помогу и товарищам передам.Выходим. Автобус, фыркнув, ползет к остановке. Очередь, с чемоданами, сумками и рюкзаками, волнуется, проверяя нумерацию по ладошкам. Люди ругаются, толкаются, проявляя недисциплинированность и зачатки общественного беспорядка.Маленький мальчик, с бумажным самолетиком в руках, с укором смотрит на меня. Словно спрашивает, что ж ты, дяденька лейтенант, порядок не наводишь? Отвожу взгляд. Хочу, но не имею права. Для другого вызван.Автоматические двери вокзала никак не хотят распахиваться. Баобабова, вскрывшая за свою жизнь больше дверей, чем я консервных банок, проделывает проход сквозь железо и стекло.Внутри аэровокзала пугающая тишина. Пассажиров не видно. Ни спящих, ни ожидающих, ни читающих, ни отлетающих. Обращаю особое лейтенантское внимание на табло. В графе прибытия только черточки. Все рейсы задерживаются на совершенно неопределенное время.Над головой раздается соловьиный перелив, даже вздрагиваю от неожиданности.— К сведению вновь прибывшего старшего лейтенанта Пономарева и прапорщика Баобабовой! — Женский голос говорит почему-то шепотом. — Просьба срочно подойти в Вип-зал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52