— Вот-вот… легко найти. Чтобы и упасть, и в то же время вроде ты не очень и виноват. Ну, приблизил на несколько дней… А главное, легко взять да найти оправдание… Может, на это кольцо и рассчитывает?
— Кольцо? Или тот, кто его делал?
— А кто бы мог такое кольцо сделать?! Об этом ты не думал, брат?!
— Теперь подумал… А ведь ловушка, ловушка… Я все думаю, не могу отделаться — ведь четыре поколения искали! С прошлого века! Жили этим, мучились, мечтали, завещали!
— А знаешь, брат, нельзя про это кольцо рассказывать. И показывать нельзя никому. Сам понимаешь, какие бывают люди и какие вещи происходят…
Василий закивал головой, хмыкнул. Стоял ясный день исхода северного лета. Светозарный океан вливался в окна, пухлые белые облака гнал ветер — судя по их движению, от Ладожского озера к Заливу.
Братья нажарили мяса, сварили овощи. Говорили они уже все о другом — что раскопки в Черной долине ничего путного не дали, что хоздоговорную археологию пора сворачивать, и что Гульфиков вряд ли когда-нибудь защитится.
Кольца и пергамента они не трогали. Почему-то даже прикасаться к ним братьям решительно расхотелось; они и сами до конца не понимали, почему.
Ели, пили, говорили, с опаской поглядывая на мирно лежащее кольцо, на пергамент… словно ожидая, что они сделают, скажут что-то… или превратятся вдруг во что-то страшное.
Потом разбирали библиотеку, старые фотографии. Кое-что Володя хотел дать Василию — пусть будет у них, в Испании. Но и в семейный разговор влезало неприятное, липко-холодное «нечто».
Днем подремалось, но тоже как-то тревожно, и в чем источник их тревоги, оба понимали превосходно.
А вечером парням стало окончательно неприятно. Лампа бросала привычный круг света, с детства знакомый Володе. Впотьмах тонули углы комнаты, большая часть потолка. Казалось бы, привычный уют, вечерний покой интеллигентного дома с большой библиотекой и с традициями.
Но в комнате быть не хотелось. Разговор замирал, парни начинали судорожно прислушиваться. Мерещилось — кто-то осторожно подошел и стоит за дверью в кабинет. Или вроде бы кто-то гораздо выше человека заглядывает в комнату через то, дальнее окно, до которого не достает свет лампы. Включили верхний свет, под каким-то пустяковым предлогом. Но быть здесь все равно не хотелось. Да и был кабинет с верхним светом… понимаете, этот кабинет не предназначали, чтобы он вечером был залит электрическим светом. При свете настольной лампы он становился сам собой. Тем самым кабинетом предков, семейным местом. Невольно забывалось, что и мебель, и книги принесены уже в 1960-е дедом Александром Курбатовым, что он отстроил пепелище. Тот кабинет, который сделал прадед, вся дача, на которой жили, где воспитывались Александр, Софья и Василий, товарищи пролетарии разнесли вдребезги еще на рубеже 1920-х. И была дача вымороченной, чужой, пока за нее не принялся Александр Игнатьевич, не стал вкладывать в нее краденое колымское золото.
Верхний свет убивал очарование родового гнезда. Несмотря на него, было жутко. Василий вышел в уборную, и Володя еле сдержался, чтоб не увязаться вместе с ним. Сидел, поджав ноги, в кресле, стараясь не смотреть на стол. Только сейчас, после чтения пергамента, пришла в голову простейшая мысль — а сколько крови, сколько преступлений за кольцом? Кто-то назвал «цену» знаменитого брильянта Кох-и-Нур — порядка трехсот человеческих жизней. Кольцо, пожалуй, «стоит» больше.
Интересно, что вообще-то огромная, вековая тайна не казалась ни мрачной, ни жуткой. Что путь кольца отмечен кровью, не думали ни Игнатий Николаевич, ни его сыновья. Вряд ли думал Александр Игнатьевич, что Володя прочитает нечто похожее на эту латинскую надпись. Не сумев достигнуть сам, завещал тайну любимому внуку. Чего ожидали они, предки? Не сумев сами достигнуть небывалого могущества, видели близ смертного одра — вот сын, вот внук поворачивает на пальце сияющее, светлое кольцо… И что тогда? Да, правда, что тогда? Что захотел бы взять дед, засветись на его пальце кольцо Соломона? Кольцо, делающее его всемогущим? Что?!
Возвращение порушенного, погубленного? Чтобы вся история XX века пошла иначе? Чтобы не грянул выстрел в Сараево, чтобы никогда не было битвы на Марне, Большой Берты, иприта, огнеметов, Брусиловского прорыва?
Чтобы Вильгельм II вступил бы в общество вегетарианцев, чтобы Троцкий занялся бы общественно-полезным трудом, Николай II стал бы реально оценивать окружающее, Клара Цеткин вышла замуж и родила троих детей?
Но тогда, если вернуться, получалась удивительная вещь: или владелец кольца должен был остаться единственным на Земле, знающим, от чего спаслось человечество. Или должен был бы сам все забыть… пусть даже оставаясь с кольцом на пальце.
Или все-таки не так? Не возвращение? Космические силы извлекают, выдергивают откуда-то приседающего от ужаса главу Реввоенсовета — Гришку — кухонного мужика, с остекленевшими глазами. Ему можно задавать любые вопросы, делать с ним все, что только захочется душеньке. Пригласить и тех, кто приехал за Курбатовыми в ночь на 26 июля 1929 года. И тех, кто посылал приехавших.
Спины драпающих красножопых. Сволочь, охватываемая гудящим пламенем, которое ты наслал, ты… Целые полки НКВД, обрушенные в шахты, друг на друга, и все с объяснением, с комментариями — за что. Целые здания со всей набившей их красножопой мразью, жиреющей на крови собственного народа. Целые управления, проваливающиеся под землю, к черту (ох! не поминать бы, право…).
Володя с трудом разжал руки — пальцы судорожно впились в ладони, до синяков. Вольно смеяться над евреями с их судорожной жаждой мести, а оказавшись в том же положении…
Соблазн велик, и не только для деда. Вот только сама помощь — от кого? Выходит, что оттуда же, из преисподней. Оттуда, где дом коммунистов. Так что теперь, во имя мести идти туда же, где они?
Каковы бы ни были грехи предков (все мы как-то не совсем безгрешны…), Володя не мог допустить, что они находятся там же, где и их мучители. Все тот же легендарный Гришка…
Василий вошел явно поспешно, запыхавшись, зрачки его были расширены.
— Васька, пойдем спать на второй этаж? Там у деда громадная кровать, на пятерых… Здесь как-то нехорошо, Вася… да и что нам, право, ходить и собственного дома бояться?
— Да, пожалуй что, ты прав…
И насколько прав, почувствовал Володя, когда надо было выключить в кабинете свет, пройти темным коридором наверх.
Собственный дом, семейное гнездо, стал им жуток… дожили!
В спальне деда Шуры и впрямь стояла огромная двуспальная кровать, как выразился Вася, «ностальгическая». На ней было вполне уютно, разместиться мог целый взвод, а главное, подальше от кольца.
Последней мыслью Володи было как раз — что делать с проклятым кольцом?
А утром кольца не было на столе в дедовском кабинете. Окно так и было открыто, и если кольцо сперли, никто не мешал поживиться и книгами, и всем, что в ящиках стола. Но больше не пропало ничего, и ни на столе, ни на стеллажах как будто ничего не изменилось.
Выводов могло быть только два: действовали люди, прекрасно знающие, что нужно брать. Тогда кольцо попадает в руки тем, кто согласится выполнить условие. Или кольцо вернулось туда, откуда пришло. Ловушка не захлопнулась.
Разговоров было на весь день, разговоры были и потом, и уж о чем, о чем, а о кольце и Василий, и Володя расскажут и детям, и внукам. Но с этого утра кольцо превратилось в легенду, в историю.
ГЛАВА 2
Суд Моисея
Исполнить условие договора Миней согласился сразу. Что называется, принял душой и считал цену еще пустяшной. Что его ложа погибла, он уже знал и был уверен — это и есть настоящая игра. Вернее — проявления игры. Впрочем, жалкий инженеришка был бы последним лицом, на которое упало бы подозрение Великого Теневика. Вот руку Сола Рабина во взрыве очень, очень подозревал последний из Астральных Братьев.
Хотя в чем-то, как ни странно, гибель ложи была Минею Израилевичу на руку — не с кем сделалось делиться. А что дело завертелось всерьез, следовало одно — надо быстрее добираться до кольца. Стоит надеть его на палец, и господин Сол Рабин еще ответит за свои делишки… Не будет ни красоты, ни его поздних внуков там, куда его засунет длинная рука Минея!
Как ни странно, вопрос был за техническим исполнением. И не потому, что был Миней Израилевич добр или верил в обязательность каких-то правил или в спасение души… От рассуждений на эти темы он всю жизнь только презрительно кривил губы.
Но ведь будут какие-то конвульсии, дергания, плач… А вот этого Миней терпеть не мог. Впрочем, выход отыскался. Давая заказ, Миней Израилевич просто попросил напоить тем, что дал в пузырьке…
Самым неприятным было раздеть это гадкое, грязное, сопливое, стократ обмоченное существо. Миней Израилевич содрогался от омерзения. Плыл отвратительный запах, местами пеленки приставали к золотушному тельцу. Приходилось их отрывать, и Миней боялся все же разбудить. Но нет, средство не зря было патентованное.
Конечно же, решиться было трудно. Миней Израилевич прикрыл создание простынкой — попросту куском чистой тряпочки. Прикинул, в какую сторону потечет, положил туда кольцо. Примерился, прицелился… Зашлось сердце, и остановился. Нет, все же было трудно, даже если действовать технично. Какое-то время Миней Израилевич стоял с бокалом коньяку, чувствуя блаженное тепло, наслаждаясь ломтиком лимона. Дело надо было кончать! Миней быстро подошел, схватил кинжал, ударил… звук был, как если разделывали мясо. Потом, правда, было какое-то бульканье, сипенье, и Миней Израилевич, несмотря на коньяк, сразу вышел. Сел удобно, раскурил трубку с капитанским «экстра». Сердце упокаивалось… тем более, из другой комнаты больше ничего не доносилось.
И Миней Израилевич вошел в комнату, не глядя на простынку, извлек из теплой лужицы кольцо. Отошел, протер, брезгливо морщась… Дотер, надел на палец… И снова захлебнулся, сердце снова бешено ударило. «Превознесу тебя выше всех владык земных»… Вот оно, кольцо Соломона, мягко сияет на пальце… Выше всех владык… Выше Сталина… Берии… Гитлера… Кружилась голова от собственной власти, от грандиозности гешефта. Он теперь — Царь Иудейский! И Владыка Мира! Царь Вселенной! Повелитель стихий, как древний царь Соломон! Ну, для начала — пусть тут, на столе, прямо рядом с кровавым полотном, ляжет золото! Слиток в десять килограммов! Хочу золота! Миней Израилевич судорожно крутил кольцо. Золото не возникало.
Зато в углу комнаты возникло некое движение, и Миней увидел новое для него, дотоле неизвестное существо. Существо было похоже на человека… но явно человеком не являлось. Оно было серого цвета, с рыжими подпалинами по бокам. Существо двигалось к Минею и громко стучало при ходьбе: на ногах у него были копыта. Существо курило сигару. У него было умное, узкое лицо, вполне человеческое; и в лице читался вдумчивый, тщательно лелеемый порок.
Существо было похоже на то, появившееся в шестиугольнике… но отличалось от него, как барин отличается от кучера.
Существо приблизилось; со свистом прилетел хвост — голый, розовый, крысиный; хвостом из-за плеча существо вынуло сигару изо рта. И ощерилось, облизываясь невероятно длинным, почему-то дымящимся языком. Натурально дымящимся, словно раскаленное железо или мясо, вынутое из бульона. На мгновение Миней взглянул в красные глаза с вертикальным кошачьим зрачком… И завизжал. Вообще-то, визжать он не мог с двенадцати лет — непременно срывался на сипение. А вот сейчас получилось — визжал он по-настоящему, совершенно по-девчачьи, и к тому же очень громко.
Миней Израилевич никогда не верил в легенду о том, что перед смертью Зиновьев взмолился к Яхве о спасении. Легенда была гадкой, неприличной. Такой великий человек, запустивший такие замечательные искусственные процессы, никак не мог бы опуститься до прадедовской молитвы. Но тут-то Миней Израилевич понял, что произошло с Зиновьевым. Это была даже не догадка, а совершенно точное знание, внезапно осенившее Минея. Он знал, кого увидел Яша Апфельбаум в сумраке расстрельного коридора; знал, почему плакал Яша, почему целовал сапоги конвойным, отдалял неизбежный момент. Момент не смерти — момент власти над собой… нет, все-таки страшно назвать, чьей. Почему плакал Яша: «Шма Израэль…» Да потому, что любой другой вариант был лучше, чем этот, с хвостом и сигарой.
Ну конечно, дьявол обманул. Задним числом Миней Израилевич понимал, что по-другому не могло и быть. Обманул, настропалил ловушку, и в нее Миней и угодил. Убивший ребенка и так идет к дьяволу. Так зачем служить ему, выполнять какие-то желания? Зачем губить уже погубленную душу? И понимая, что сейчас начнется, страшно кричал Миней Израилевич.
— Шма Израэль!!! — повторил он раз за разом. Губы сводило от крика. Он не помнил, как дальше, как это будет на иврите, и мог только глядеть в жуткие глаза существа и повторять:
— Яхве… Яхве… Шма Израэль… Яхве… Шма!! Шма!! Шма!!! О Моисей, помоги!!!
Почему-то Минею Израилевичу показалось, что существо не торопится, ждет, придут ли Минею на помощь. И еще раз жалобно провыл, трясясь всем телом:
— Моисей!!!
Существо ухмыльнулось, когтистой лапой сунуло сигару в пасть.
Возникло скорбное лицо… Словно бы огромный, больше человеческого роста, лик иудейского старца отделил Минея от существа. Скорбно кивающий лик, изливающий потоки слез на косматую седую бородищу.
— И ты, отступник, и ты… И ты вспоминаешь обо мне… О договоре с Сущим… И ты все же мое чадо, при всех твоих грехах и безобразиях… И в тебе кровь Авраама. Исаака и Иакова…
— Да, да… — страстно соглашался Миней. Шептал, подвигаясь поближе к призрачному лику, способному отгородить от стоящего поодаль, забрасывающему хвост, словно удочку.
— Дам тебе, с которым договор… дам тебе достойный конец… Защищу от него, подсунувшего яблоко Еве, защищу и спасу… Но готов ли ты вернуться, готов ли стать одним из верных сыновей Сиона? Клянешься ли, клянешься ли отдать себя за Израиль?
— Да, да, — клялся Миней, колотил кулаком себя в грудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68