И Казик очень страдал, не в силах сутками прокакаться. За Красноярском пошли еще и ужасные дороги… Казику казалось, что он не едет, а плывет по бурному морю, когда машина со скрежетом ползла одновременно вверх и вбок… потом багажник оказывался выше капота, левый бок выше правого, а спустя двадцать сантиметров уже правое переднее колесо оказывалось выше всего остального автомобиля…
Казика мутило, и через несколько минут он выпрыгивал из автомобиля. Желудок судорожно сокращался, лились слезы, душил страшный кашель. Казик падал на четвереньки у обочины и жутко кашлял, распугивая сусликов и бурундуков. Потом вытирался платком, шатаясь, падал на сиденье и ехал, закатив глаза под лоб.
К счастью для отощавшего, измученного Казика, все на свете кончается — в том числе и путешествия. На седьмой день пути наконец въехали в Туим. Правда, туалетной бумаги в этой глухомани отродясь не было, ватерклозета тоже, а было только деревянное строеньице и нарванная газета на гвоздике. В столовой была только картошка и макароны, а к ним — котлеты и тушенка. Казик застонал, представив все грядущие лишения.
А надо было искать озеро… Был чудный августовский день, стояла идеальная погода — не жаркая, но очень теплая. Облака плыли над лесами, над лугами, постоянно создавая тень. Пахло смолой, нагретой травой и землей. Ветер падал из сияющего неба, нес запахи лугов и степей, выносил гряды облаков из-за томящихся в солнечном сиянии сопок. И все живое, каждая тварь на свой лад, славила Того, кто привел ее в этот мир. Жужжали насекомые, прыгали белки, сопели ежи, пчелы собирали нектар. Колхозный бык Борька не стал бодать председателя колхоза, увлеченный пережевыванием жвачки. Злющий котяра Обормот упал кверху пузом, на солнцепеке, и запел. Не потому, что только что спер и сожрал кило вырезки… А просто так… потому что день больно хорош.
Но не раз и не два выпрыгивал Казик из «москвича», возмущая своим блевом спокойствие всего, что вокруг, орошал собственным обедом березовые колки и поля, пока не увидел, наконец, слегка рябых от ветра вод таинственного озера Туим.
Оставалось доделать немногое, хотя и возникали проблемы… Уже хотя бы и с декретным временем, сдвигавшим настоящую полночь то ли на час раньше, то ли позже… Казику была нужна непременно настоящая полночь, а не декретная. Казик все путался, когда будет настоящая полночь. Вроде по летнему времени полночь — это на самом деле 11 часов… Или, наоборот, час?
Мужик сказал, что он по такой дороге и ночью запросто приедет… У Казика уже болел желудок, так что проблема была и здесь. Шел восьмой час, в гостиницу даже не успели вселиться, а время было делать дело… Ох, не дешево… не дешево доставались Казику деньги почтенного иностранного вида, Минея Израилевича!
Первый раз Казик разложил шестиугольник в 11. Проверил часы «по Москве» и отослал машину в березняк, метров за сто. Наступило время достать две бумажки из паспорта (так, вложенными в обложку паспорта, Казик их и хранил). Казик помнил, какую из них читать первой. Для него-то самого разницы не было, все слова так и так были непонятные, в обеих бумажках.
Запинаясь, Казик прочитал… Как он и думал, ничего не изменилось, и еще час Казик сидел в машине, ждал двенадцати часов, чтобы повторить действие. За озером виднелись палатки, там вроде бы стояла экспедиция. В одной из палаток горел свет — красноватое пятно керосиновой лампы. Казик не пошел в гости к сумасшедшим, которые шатаются по экспедициям. Знает он их…
Казик прикидывал, что вот сейчас разложит шестиугольник, прочтет заклинания… В третий раз он разложит шестиугольник в час, и дело будет сделано: все, что он мог исполнить, — исполнил. Надо же быть идиотом, чтобы…
Эти мысли вертелись в голове и когда Казик лез в гору, совершал бессмысленные действия… И вдруг привычные мысли Казика словно бы застряли в голове… Да что там — они бесследно испарились, потому что концы шестиугольника начали фосфоресцировать зеленым.
Словно пламя по бикфордову шнуру, бежал зеленый холодный огонь по металлу, словно бы сгущался на переломах контура, образовывал там сгустки, переливающиеся шары огня, уже не совсем зеленые, уже с обычным желто-оранжевым оттенком внутри.
Вспышка! В железном шестиугольнике корчилось удивительное существо.
Больше всего он напоминало человека… но мохнатого человека с козлиной головой, с копытцами на ногах и необъятным, неопрятным пузом.
Существо разинуло полукозлиный, получеловеческий рот, обрамленный жуткими клыками, сверкнуло желтыми глазами с кошачьим, вертикальным зрачком и сказало:
— Приказывай.
— У тебя там что, пожар? — донеслось со стороны машины. А отвечать было никак нельзя…
Запинаясь, потея от страха, краем уха слыша, как идет от машины шофер, Казик читал вторую бумажку.
— Не могу, — жалобно сказало существо, — это не моя земля, я им тут не могу приказывать, придумают же… Их тут иначе надо просить…
Тут в озере сильно плеснуло, и Казик уже совершенно обалдел от страха — потому что там из воды торчало бревно… не бревно… Что-то похожее на бревно, но с человекоподобным лицом, с круглыми янтарными глазами — размером примерно с тарелку. Это «что-то» ко всему прочему еще имело несколько длинных, похожих на прутья то ли рук, то ли щупалец, которыми лихо размахивало вокруг.
И это существо похабно ухмыльнулось, скривив щелевидный метровый рот, произнесло фразу, от которой и Казик, и существо в шестиугольнике дружно сказали: «А?!» Потому что ничего не поняли.
— Х-хуу, — протяжно вздохнул кто-то сзади. Казик затравленно обернулся. Огромный валун, составлявший целое со всей скалой, тоже открывал глаза.
— Он не любит русских, — улыбнулся валун. И улыбка была такая, что Казик невольно попятился. — Не хочет говорить по-русски… А я так очень люблю русских…
При этих словах валун раскрыл только что невидный каменный рот и языком, длиною метра полтора, как будто бы облизал губы.
— Ты его гони, этого идиота, — продолжал валун, обращаясь явно к Казику, — ничего он тебе здесь не сделает.
— Можно, я уйду, господин, — почти что проскулил этот, в шестиугольнике. — Я хозяин над такими, но не здесь…
— Не здесь, не здесь… — словно бы заблеял валун, продолжая плотоядно ухмыляться, — а ты его выпусти, выпусти…
— Не выпускай!! — истерически взвыл козлоногий, забился в узеньком пространстве.
Тот, в озере, радостно взвыл, испустил отвратный смешок, ударил лапами-прутьями, и глаза его загорелись еще пронзительнее.
— Ох ты-ы!!
Казик свечой взвился в воздух, но это был только нанятый Минеем шофер, водила с собственной машиной, ленинградский пролетарий Мишка. Но Казик не успел отреагировать на его появление. Потому что Мишка сначала дикими глазами смотрел на то, что в шестиугольнике, и в озеро, и встретился глазами с валуном… А потом он страшно завизжал, попятился, часто осеняя себя мелкими крестиками, — отчего все эти, появившиеся, дружно извергли из себя облачка зеленого тумака.
— Тьфу на вас! — донеслось со склона, по которому шпарил шофер. — Так вот вы что здесь развели, вашу мать!
Мишка бормотал еще что-то про то, что ноги его не будет, что знал бы он, и что кто хочет, тот пусть этим всем и занимается. Но это все уже слышно не было, только трещали кусты, с грохотом сыпались камни.
— Ты его выпусти! Мы тут вольные… Ты выпусти! — уговаривала корявая лиственница, у которой открылось вполне привлекательное, круглое, но какое-то вместе с тем и несколько хищное лицо.
Тот, который в озере, опять заговорил на неизвестном Казику языке, призывно взмахнул своими прутьями.
Создание в шестиугольнике скукожилось, разразилось речью на нескольких языках, живых и мертвых, пока не вспомнило снова русский, просило отпустить, но ни в коем случае не выпускать.
— Я им не хозяин здесь, — скулил он, переминаясь с ноги на ногу, и кожа у него приобретала все более и более желтый, какой-то испуганный цвет, — я не хозяин им к востоку от Суэца… Отпусти меня, пока еще не поздно…
Внизу лязгнул металл, вспыхнули фары «москвича». На немалой скорости машина ломанулась в сторону Туима… Казик был уверен, что и дальше. Привлеченный этими звуками, предчувствуя самые тягостные последствия того, что остался здесь, в чем был. Казик надолго забыл о том, что сзади-то — валун… А когда оглянулся, валун был уже совсем близко и продолжал с кряхтением ползти, и из щелястого рта тянулся длинный и все удлиняющийся, уже метра четыре, язык. Казик шарахнулся с воплем, покатился, ушибаясь о камни, проехал на заду и на боку.
Тот, в озере, радостно взвыл, взмахнул своими прутьями-руками… и Казик только и почувствовал, как что-то рвануло его в воздух, взметнуло, и он полетел, словно сорвавшаяся с удочки рыбина.
К счастью, летел Казик недолго и низко и с плеском шлепнулся на отмели, подняв целую стену брызг.
— Караул! — уже готов был крикнуть Казик, но тут же стукнулся об дно в вихре взбаламученных песчинок. И вскочил, дико озираясь. Ему было примерно по пояс.
Тихонько подвывая от страха. Казик рванулся на сушу. То ли его и впрямь задело по плечу что-то похожее на прут, то ли он сам, опять же с перепугу, это выдумал — трудно сказать.
Теперь Казик был у другого, пологого берега. Оставляя в стороне озеро, Казик мчался туда, где еще по свету видел палатки, огонек керосинки. Переться несколько километров до Туима… Об этом не могло идти и речи. Озеро огибала дорога, среди лугов явственно темнели глыбы палаток. В одной светилась керосиновая лампа, но опытный Казик полез вовсе не туда: раз люди, значит, будут бить. И он нырнул в самую большую палатку с полуоткрытым входом — уж очень у нее был нежилой вид, в ней не должно было сейчас быть людей.
В палатке было очень тепло. Наверное, тепло осталось от огня газовой плиты, на которой готовился ужин, от скопления людей, которые ужинали здесь часа четыре назад, а еще часа два назад играли в шахматы, пели под гитару, пили чай… а ветер не смог выдуть тепло, потому что опытные люди закрыли окна, надежно привязали дверь.
Только внутри палатки Казик понял, до чего успел замерзнуть. А! Вот на скамейке — чья-то брезентовая куртка. Вот и пара полотенец…
Опытный начальник держал спиртное в другом месте, но поставить чай — пара минут. Есть и сахар, и нарезанные ломтики хлеба под полотенцем, и свежая заварка, и недоеденная банка пряной свинины, и казахстанское «повидлоси»…
Казик еще не решил, как лучше: оставаться здесь до первого света и все-таки бежать в Туим или обратиться за помощью к начальнику экспедиции. С одной стороны, Мишка мог засесть в гостинице, и тогда они уедут вместе. С другой — если Мишка сбежал, то нет места надежней экспедиции — например, чтобы получить заем денег на билет, а отдать его в Петербурге… Казик сидел, размышлял… А как это часто бывает в жизни, обстоятельства все уже решили за него и без него.
Потому что как ни старался Казик, а шум он все-таки производил. То уронил скамейку, то тряхнул ящик с посудой. При желании можно было заметить и огонек, когда он подогревал чайник. Услышать неясный шорох, бормотание, звуки шагов… Послышался тихий, очень «брезентовый» шорох, — кто-то выходил из палатки. Заплясало, начало перемещаться световое пятно фонаря. Казик оцепенел. Сознание против воли, против здравого смысла уже готовилось к вторжению чего-то вроде виденного только что. Но нет, плясало световое пятно, слышались неверные шаги еле проснувшегося, вставшего под утро человека. Высокий дядька поднял звякнувший фонарь, от входа осветил палатку, Казика… Молчал несколько секунд, светил… потом шагнул в палатку, вынул руку из кармана брюк.
— Что, решил искупаться? — осклабился Кузькин от двери. — А к нам чего? Сидел бы на берегу, водичка теплая.
— Ограбили меня, начальник… Не гони, пригожусь, отработаю…
— А ты откуда? Как тебя зовут?
— Казимиром… Казимир Владленович. Я ехал на машине, возле озера.
— Там недавно машина шумела… Я-то думаю, кого принесло в такую пору…
— Ну, я ехал. Мне сказали, воду из Туима надо брать в полночь, лечебная она тогда… Налетели, выкинули в озеро…
— Ты один ехал? Кто налетел? Тот, кто с тобой или местные были?
— Местные, начальник… Вышел из машины, напали, бросили в озеро, я плыть…
— Там такой, косматый, в синей безрукавке, был?
— Не-а… Там такой большой… Длинный такой, темный…
— Смуглый, что ли?
— Да-да, смуглый, темный такой…
— А второй?
— А второй… второй, вроде маленький…
— Как он одет-то был, маленький?
— Одет? Ну как… в рубашку одет, в брюки… Темные, наверно.
— А третий? Их же трое было?
— Может, трое…
— Так двое или трое?! Тут лагерь, тут подростки, тут деньги… Сколько их было, бандитов?!
— Вроде трое, начальник… Темно было, страшно, не видел… Можно, я у вас тут обсушусь? Я не местный, идти некуда…
— Ну, бог с тобой, сиди сушись…
— Начальник, я из Питера, жить мне негде, я один…
— Пока устроим, отработаешь. Завтра на работу тебя повезем и в милицию.
При слове «милиция» Казика передернуло. Впрочем, спросил о другом:
— А на работу зачем?!
— А тебя мы кормить будем? Будем. Вон, ты уже сам кормишься, самовольно. Спальник я тебе сегодня выдам? Выдам. Решай сам, но если взял — на работу вместе с отрядом, только так.
— А… А в милицию зачем?
— Ну ты, парень, и даешь! Тебя в озеро кинули, покушались, можно сказать! Еще немного, и убили бы. Машину отняли… Документов нет?
— В машине документы, начальник…
— Я так и думал. А паспорт у тебя точно есть?
— Обижаешь, начальник…
— И данные помнишь?
— Как не помнить…
— Значит, справку тебе надо? Вот и поедем, справку выпишем.
В экспедиции бывает такое — прибивается к ней некто и живет, работает за еду и место в палатке. Обычно от таких прибившихся никаких неприятностей нет, но иногда все же случаются. Лучше их проверять. А то кто его, прибившегося, знает? Может, беглый из лагерей, может, скрывается… и хорошо, если только от алиментов.
Кроме всего прочего, нельзя сказать, что Кузькин так уж наивно поверил Казику на слово. Казик аккуратно попадал в каждую ловушку Кузькина по поводу «нападавших», и очень уж было заметно, что с ним произошло что-то совсем другое, и что-то очень уж нечисто было и с «нападавшими» на Казика, и с «ограблением».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68