Подьячий, гусиное перо з
а ухом, сел, разложил пред собой голубовато-серые листы бумаги, протер кон
цом скатерти очки, откашлялся. Писчики, водя вхолостую перьями и притвор
яясь, что усердно пишут, навострили уши. Долгополов гундосым голосом ста
л давать показания, стараясь обелить себя и во всем обвиноватить Твердоз
адова.
Ч …Тут он, аспид, сверзил меня с лестницы и начал всячески поносить твою
милость, отец-воевода, непотребной бранью…
Ч Какими словесами?
Ч Срамно вымолвить. Не точию словом произносить, но и писать зело гнусно
и мерзко, сиречь такие словеса, ажно язык мой прильпне к гортани моея… Бою
сь.
Ч Ну, молви, молви смело, не опасайся… А нет Ч и тебе, хлюст путаный, кнуты
будут. Ч И бараньи глаза воеводы омрачились.
Ч Господин воевода! Лучше допроси дворника евонного, Ивашку. Он, смерд, с
лышал хозяйскую хулу на твою милость… Вели сыскать его. Да и Аброську Тве
рдозадова зови…
Ч Писчик! Ч крикнул воевода. Ч Пошли солдата за Ивашкой.
Вскоре привели в канцелярию Ивашку. Это Ч широкоплечий, приземистый пар
ень лет двадцати пяти, кудрявый, без бороды и без усов. Глаза злые, губы тол
стые. Он Ч сирота, крепостной господ Сабуровых, числился на оброке, подря
дился, по письменому договору, служить три года Твердозадову на его кана
тной фабричке. И, как водится, попал в большую кабалу: помещик вскоре запро
дал его еще на два года и половину денег за его службу забрал вперед. А слу
жба у купца анафемская. Пробовал Ивашка бежать, но был сыскан, отдан на рас
праву воеводе. Получив от Твердозадова мзду, воевода самолично избил Ива
шку, приказал выдрать его, а после порки водворил бегуна снова в кабалу к к
упцу, Ивашка озлобился. На своего хозяина, на зажиточных людей и на все нач
альство глядел лютым зверем.
Ч А-а, знакомый! Ч притворно весело, но с затаенной неприязнью воскликн
ул воевода. И начался допрос.
Ивашка, опасаясь от Твердозадова побоев, запирался:
Ч Знать не знаю, ведать не ведаю, а чтоб хозяин ругал вашу милость, не слых
ивал.
Ч Ишь, мужик-деревня, голова тетерья! Ч зашумел на него Долгополов и заг
розил перстом. Ч В запор пошел. А не ты ли меня, волчья сыть, выволок за вор
ота да кулачищем по загривку? После того разу я смешался, куда бежать…
Ч Нетути, не видел я вас, Ч сказал Ивашка, Ч я втапоры в трепальне обрет
ался, пеньку чесал.
Долгополов хлопнул себя по бедрам, закачал головой и прогнусил, ехидно у
лыбаясь:
Ч А-я-яй, а-яй… Подлец какой ты, парень! Побойся бога, пост ведь.
Ч Выходит, ты не слыхал, как меня хозяин твой честил? Ч сердито спросил в
оевода и нахмурился.
Ч Сказывал, не слыхал, Ч с грубостью ответил парень.
Воевода ударил в стол и закричал:
Ч Р-розог сюда!.. Палача сюда! Ребята, вали его на пол, спущай портки!
Три старых солдата брякнули Ивашку на пол, сорвали полушубок, перевернул
и носом вниз, оголили спину. В красной рубахе косой палач пришел, под пазух
ой Ч пучок розог. На ноги Ивашке сел солдат, на шею Ч другой, а третий солд
ат крепко держал вытянутые вдоль пола руки парня.
Ивашка пыхтел, скрежетал зубами.
Ч А ну, ожги, Ч командирским басом приказал воевода, встал, подбоченилс
я, шагнул к Ивашке.
И только палач замахнулся, Ивашка заорал:
Ч Винюсь! Винюсь!!.
Палач недовольно кинул розги, парень встал.
Ч Сказывай! Ч крикнул ему воевода. Ч Иван Парфентьич, записывай за ним.

Глаза Ивашки засверкали, застучала кровь в виски, он подумал: «Эх, была не
была, и хозяину и воеводе молебен закачу…» Ч и, вымещая злобу, с плеча нач
ал поливать начальника:
Ч А пушил он твою милость вот как: «Этот сукин сын, воевода Таракан самый,
Ч говорит, Ч из подлецов подлец… Самый христопродавец. Я его знаю, Тарак
ана, подлеца!.. Он чем попало, мол, хабару берет. Весь город ограбил. Народ ис
тязует. Девку, мол, изнасильничал… Каторжник воевода, подлюга, казнокрад
… В петлю его, сукина сына, давно пора… Убивец! Вор!
Тараканище, этак и этак его растак…»
Поднялся переполох. Воевода размахнулся, подпрыгнул и, ударив парня по ш
ее, сверзил его на пол. Писчики, подкопиисты повскакали с мест. Ч Волоки е
го, волоки! В холодную! Держать, гада, без выпуску, Ч свирепел воевода. Ч Г
ей, люди! Сыскать купца сюда! Твердозадова! Крамола! Смерды головы подъемл
ют, аки змеи… Эвот под Оренбургом низкая сволочь бунт бунтует. Я вам покаж
у Петра Федорыча императора! Слава богу, государыня у нас, матушка Екатер
ина! Сыскать купца!
Парня поволокли вон. Служащие стояли как в оцепенении, тряслись.
Лисье личико Долгополова покрылось крупным потом, красными пятнами пош
ло, а в прищуренных глазах неудержимый смех. Ослабевший от бешенства, тол
стобрюхий воевода пробирался, словно пьяный, к себе в покои, тяжело перев
одил дух, хватался за сердце.
Ч Батюшка, Сергей Онуфрич, Ч взяла его под руку молодая краснощекая вое
водиха, дочь простого посадского человека, Ч что ж ты, голубчик мой, ради
принятия святых таинств в этакий раж вошел: кричишь, ругаешься, людей бье
шь… Ой, грех какой, ой, грех какой, право ну. Разденься, ляг, отдохни. Глянь, вз
дышишь-то, словно рыба на песке. Мотри, кондрашка хватит.
Воевода струсил слов ее, разделся, отдуваясь, выпил квасу, лег в постель. С
валили его поносные выкрики Ивашки. Господи, боже мой, ведь всю правду сме
рд про воеводу молвил. Христопродавец, взяточник, вор, насильник, казнокр
ад… Так оно и есть. А как иначе? Вот нагрянет губернаторская ревизия Ч тут
неладно, там неладно, здесь упущение по службе, Ч всех надо ублаготворит
ь, всякому хапуге-ревизору взятку дать.
Вот и приходится с застращенных жителей тянуть… Эх, доля ты служилая!
Вернулись солдаты, доложили подьячему, а подьячий воеводе:
Ч Повинного пред твоей милостью купца Твердозадова добыть солдаты не д
оспелись. И сказывали те посланные тобой солдаты, коль скоро-де подошли о
ни к хороминам купца, ворота-де оказались на запоре, а сам винный пред тво
ей милостью купец шумел-де из-за ворот: у воеводы-де руки коротки тягать п
ромышленных купцов в воеводскую канцелярию, такого-де закона нет, а есть
закон тягать оных фабрикантов в мануфактур-коллегию. И по сему-де уходит
е прочь, иначе псов спущу, работных людей скличу, худо будет! И, шумя так, два
выстрела из пистоли в воздух дал. Какое изволишь, воевода государь, распо
ряженье учинить?
И подьячий поклонился воеводе. Тот, лежа на кровати, помедлил, поохал и сла
бым голосом сказал:
Ч Для ради того, как я сей день причащался, а вчерась каялся в грехах само
му Христу, кой заповедал нам прощать врагам своим, я данной мне от великой
государыни властью того винного предо мной купца Твердозадова на сей ра
з прощаю. Объяви сие.
Ч А как прикажешь…
Ч А того смерда Ивашку, дав ему острастки ради двадцать пять горячих лоз
, отпустить домой, мерзавца, с миром.
Когда подьячий на цыпочках вышел, воевода, устремив глаза к образу с ламп
адкой, переживал в душе светлые минуты христианской добродетели: обидчи
ка простил, парня наказал слегка рукой отеческой и отпустил домой.
Ч Зарежу воеводу, зарежу воеводу… Вот подохнуть, зарежу, Ч с остервенен
ием бубнил измордованный Ивашка себе под нос, уходя с воеводского двора.


4

Наступили рождественские праздники. Все учреждения Ч воеводская канц
елярия, суд, земская изба Ч закрыты на две недели. По старинному обычаю от
ворились двери тюрьмы, колодники были распущены по домам на подписку и п
оруки. В неволе остались на праздник только те, которых надлежало держат
ь «неисходно без выпуску».
Загудели колокола, праздичный народ валом повалил в церкви. Затем пошло
исстари установленное обжорство, пьянство, плясы. Иные опивались насмер
ть или в пьяном виде замерзали под забором. По улицам в вечернюю пору разъ
езжали, шлялись ряженые.
У воеводы, бургомистра, ратмана, именитого купечества шли шумные пиры. По
двыпив, иногда на пирах дрались, вырывали друг другу бороды, били посуду.

Воевода за святки допился до чертиков, его дважды отливали водой, цырюль
ник пускал кровь ему.
А в день Крещенья, после водосвятия на Волге, как ушел крестный ход, многие
стали купаться в иорданской проруби. Поохотился и воевода очистить в св
ятой воде тяжкие прегрешения свои. Он подкатил в расписных санях с ковра
ми. Жена плакала, вопила: «Не пущайте его, люди добрые, не пущайте: он не в се
бе, утонет!» Воевода рванулся от жены, сбросил шубу на руки рассыльного, сб
росил валенки, длинную фланелевую рубаху (больше ничего на нем не было), пе
рекрестился и, загоготав, скакнул, как грузный морж, в прорубь. Зеленая вод
а взбулькнула, волной выплеснулась на сизый лед.
Праздничная толпа зевак захохотала. Выкрикивала:
Ч Эй, Таракан! Воевода! Город горит!
Ч Воевода! Тараканы ползут!..
Ч Поджигай!..
Зажав ноздри и уши, воевода трижды с поспешностью погрузился в святую во
ду, выскочил, сунул ноги в валенки, накинул шубу, упал в сани:
Ч Погоняй!
Вдогонку хохот, свист, бегущая орава веселых ребятишек.
Ч Эй, Таракан, Таракан! Ч голосили мальчишки.
Ч Глянь, глянь, Таракан водку хлещет!
Воевода, злобно выкатывая бараньи глаза, грозил кулаком, ругался:
Ч Гей, стража! Дери их, чертенят, кнутом, Ч и тянул из фляги романею.
Давно было дело, а народ все еще не может забыть той смешной истории и до с
их пор зовет воеводу Тараканом. История же такова. Однажды в летнее время
по неосторожному обращению с огнем просвирни Феклы Ларионовой сгорело
почти полгорода. После пожара к растерявшемуся воеводе валили кучами ра
зные советчики: старушонки, посадские люди, ворожейники, духовенство, хр
иста-ради юродивые, закоренелые старообрядцы, прорицатели и, предсказыв
ая второй пожар горше первого, давали воеводе разные суеверные советы, о
дин глупей другого. Воевода сшибся с панталыку, а как не густ был разумом,
то, избегая брать на себя ответственность, решил подать в Санкт-Петербур
г запросную бумагу.

«Рапорт воеводской канцеля
рии Сенату.
Сего Мая 20 числа на память мученика Фалалея, волею божией половина богосп
асаемого града выгорело дотла и с пожитками. А из достальной половины гр
ада даже неудержимо ползут тараканы в поле. И, видно, быть и на сию половин
у города гневу божию. И долго ль, коротко ль, а и оной половине города горет
ь, что и от старых людей примечено. Того ради Правительствующему Сенату п
редставляю, не благоугодно ли будет градожителям пожитки свои выбрать, а
оставшуюся половину запалить, дабы не загорелся город не вовремя и пожи
тки бы все не пожрал пламень».

Этот рапорт в виде курьеза был доложен государыне.
Прочтя оный, Екатерина Алексеевна грустно улыбнулась, потом рассмеялас
ь, потом стала хохотать. Засим помрачнела, изволила взять в ручку каранда
шик золотой и, поджав губы и сделав ямки на щеках, положила резолюцию:

«Половина города сгорела, ве
леть жителям строиться. А впредь тебе, воеводе, не врать и другой половины
города не зажигать. Тараканам и старым людям не верить, а дожидаться воли
божией».

Так и пошло с тех нор воеводе прозвище Ч Таракан да Таракан.
Святки в городе, слава богу, завершились. Без душевного, без телесного пов
реждения остались во Ржеве-городе немногие. В их числе был и знаменитый с
амоучка Терентий Иванович Волосков. В первый день Рождества, по своему п
очетному положению, принимал у себя поздравителей, сам ездил с поздравко
й, но пил сдержанно, да и то самое слабое вино. На второй день накатилась на
него от непривычного безделья зеленая скучища. На третий день изобретат
ель с утра обложился книгами, с жадностью поглощал рукописные листы пере
вода «Астрономических лекций шотландского механика Джемса Фергесона»
(перевод сделан тоже ржевским жителем Ч механиком Собакиным), читал ева
нгелье, апокалипсис, библию, стараясь вникнуть в премудрость притчей Сол
омона. А назавтра собрался сходить в гости к мозговитому купцу Матвею Ал
ексеевичу Чернятину: купец сам измыслил и по своим чертежам сооружал как
ую-то небывалую механическую кузницу. Ржев славен был одаренными людьми
!
Невзирая на свою деловитость, на преданность изобретательским идеям, Те
рентий Иванович Волосков был одинок душой и по-своему несчастен. Он искр
енне скорбел неустройством жизни русской, поврежденьем нравов, торговл
ей крепостными, как собаками, всеобщей темнотой. И не было такого человек
а по плечу ему, чтобы разделить с ним тягостные думы.
Ч Доколе, господи, потерпишь всю мерзость запустения на Руси святой?
Ч жаловался он в пространство. Ч Кругом бесправие, разбой, прямо сердцу
больно. Держава наша, господи, в опасности… Бабий век грядет: не помнящая
родства Екатерина , две Анны, веселая Елисафет, опять Екатерина.
Пышно, суетно живет царица, сразу по пятьдесят тысяч мужиков с землей люб
овникам своим дарит. Вот где горе земли русской, вот над чем должно зубовн
о скрежетать и злобные слезы лить! А при высочайшем дворе блеск, горше тьм
ы, и блуд, горше Вавилона. От этого ослепляющего блеска слепнет всяк, стоящ
ий в блеске, Ч иноземные послы, русские вельможи и дворяне Ч слепнет и у
же не видит ничего, что творится в зело просторной стране нашей. Вот я, Тер
ентий Волосков, паки и паки вопрощаю себя: что делать, с чего начать, чем по
мощь оказать родине своей? Вопрощаю тщетно, и нет ответа, все нет ответа на
помыслы мои.
Так мучился сам с собой совестливый самоучка Терентий Иванович Волоско
в.
И подобных людей большого ума и сердца, несчитанных, незнаемых, было несм
етное в России множество. Сидели они, как жемчужины в навозе, во Ржевах, Ни
жних Новгородах, Барнаулах, Бежецках, Великих Устюгах, в селах, в весях, в т
юрьмах, на каторге.
Сильные духом, но беспомощные разъединенностью своей, они даже не ведали
друг о друге.
И неустроенная жизнь текла над ними.
Жизнь Ч голодная и мрачная Ч в низменных пластах деревни;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13