За те два года, которые она проработала в
библиотеке, ей удалось сильно потрепать межбиблиотечные фонды и
центральный книжный коллектор. Она требовала, требовала и требовала. В
центре удивлялись, зачем нужен в захолустье дефецитный товар, и слали
почвенников. Так Соня называла огромную когорту писателей, запрудившую
книжный рынок разного рода "Корнями", "Истоками", "Родниками" и прочей
скучной дребеденью. Соня отчаянно сносила почвенников в подвал и снова
требовала нормальной литературы. В конце концов в центре поняли, что
сопротивление бесполезно, и зачислили Северную Заставу в один ряд с
другими признанными очагами культуры. К сожалению, жители Северной не
заметили столь быстрого сказочного превращения своего города, и добрые
слова новоиспеченного читаталя были первым признанием заслуг Софьи
Ильинишны Пригожиной.
С этого дня старший кассир стал завсегдатаем библиотеки. Он бывал
почти каждый день. Часто брал книгу и читал ее прямо здесь же, в
читальном зале. В эти часы их разделяла только прозрачная стеклянная
дверь, и Соня ловила на себе его долгие взгляды, отводила глаза и сама
же потом подсматривала за ним украдкой. Теперь он не казался цаплей.
Наоборот, он был строен и подтянут. Правда, он все время заикался в
разговоре с Соней. Но получалось у него это как-то естественно и не
отталкивало. Постепенно они начали говорить не только о книгах.
-Почему вы приехали к нам в эту глушь? - спосила как-то Соня.
Евгений запротестовал. По его мнению, самый захудалый городишко не
должен считать себя глушью. Глушь создают люди, а не города, говорил
он.
-Вот вы, например, Соня, вы же че-чудо какую библиотеку тут
сотворили, и в большом городе не сыскать такой...
-А, вы как мой папа, - перебила Соня, - он надеется, что
когда-нибудь здесь и вправду случится чудо и наша Северная Застава
превратися в какой-нибудь мировой центр.
-Нет, сэ-совсем не то, - опять запротестоавл Евгений. - Я совсем
не то... То есть я очень симпатизирую и уважаю Илью Ильича, но я не
согласен вовсе, что тут непременно нужно стать центром вселенной. Я бы
и не стал жить в таком центре. По мне, пусть глуше еще что-нибудь, или
на худой конец пусть все так и остается, - почти не заикаясь, окончил
Шнитке.
Соня немало подивилась тому упорству и уверенности, с какой
Евгений защищал свою точку зрения. Кроме того, она впервые за всю свою
жизнь услышала о том, что маленький захудалый городишко может быть для
кого-то местом счастливой интересной жизни.
-Но в чем же счастье тогда, по-вашему? - спросила Соня.
-Сэ-счастье? - переспросил он и, потупив прозрачные глаза,
ответил: - Сэ-счастье в любви.
Как-то они договорились сходить в музей. Всю ночь она волновалась,
под утро уснула и чуть не проспала назначенное время. Они встретились в
условленном месте, откуда дорога пролегала по неухоженному, грязному по
осени берегу речки Темной, затем налево, к центральной площади. Шлепая
по грязной дороге, они шутили и смеялись над своим нелепым походом, над
тем, как неуклюже это должно было выглядеть со стороны, с точки зрения
какого-нибудь романтически настроенного свидетеля. Евгений изредка
поддерживал за локоть спутницу, но как только надобность исчезала, он
тут же отпускал руку и стеснительно прятал в карман.
Справа несла свои пресные воды к морю диковатая речка Темная.
Противоположный берег был усеян одинокими ветлами - пустынная степь
умирала сроком на одну зиму. Они остановились на минутку, весело
разглядывая тоскливый пейзаж, и Соня сказала:
-Представляете, папа утверждает, что у нашей Темной державное
течение. Нет, он законченый фантазер.
Шнитке неопределенно качнул головой, снял с плеча фотоаппарат и
как заправский экскурсант принялся фотографировать убогое, ничем не
примечательное пространство. Потом он, смущаась, попросил Соню стать
поближе к берегу и снял ее одухотворенное лицо на фоне непрозрачной
волны.
-Может быть, еще разик, - поросил Шнитке, отходя чуть в сторону.
Ему не понравилось, что в кадр попал предмет неестественного
происхождения - загадочная стометровая вышка.
-Хватит, хватит портить на меня пленку, идемте скорее в музей,-
Соня взяла его за руку и они свернули к дворцу.
Соня с детства знала каждый уголок музея. У нее здесь были свои
личные любимые места. Случалось, она часами сиживала напротив древней
гравюры, рассматривала маленьких человечков, нарисованных на улицах и
площадях так и не построенного города, и проживала с ними яркую, так
никогда и не прожитую жизнь. Ей было весело гулять по длинным торговым
рядам среди людей и домов, в пародоксальном контрасте отчаянных
торгашей и насупившихся атлантов, изнемогающих под тяжестью балконов;
или бродить вдоль набережной под ручкой с каким-нибудь франтом,
воображая его героем их несостоявшегося времени; а то взобраться по
крутой лестнице под купол златоглавого собора и оттуда с высоты увидеть
море, до которого так и не добралась Северная Застава, но которое
прекрасно видно с этой, воображенной смелым архитектором высоты.
-А вы знаете, Евгений, в нашем городе останавливался сам
Губернатор, - сообщила Соня спутнику. - А Неточкин, так тот просто таки
жил в нашем городе, - и, заметив удивление на его лице, добавила -
некоторое время.
-Обратите внимание, Евгений, - продолжала Соня, - на всех проектах
небо над Заставой угрюмое, с тяжелыми, низко летящими облаками.
Понимаете, как верно они угадали душу нашего города? Город свинцовых
туч. Небо - это вторая крыша, и весь город оказывается огромным домом с
коридорами-улицами, комнатами-площадями, окнами-синими разрывами между
туч, там, вдали на горизонте.
Они подошли к окну с видом на речку, и Шнитке тогда сделал так: он
прикрыл сверху глаза ладонью, тем самым закрывая из виду пустынный
правый берег, долго смотрел, потом повернулся к Соне и с какой-то
печалью, будто расстроившись, сказал:
-И правда, речка ваша какая-то необычная.
Хождение по музеям не проходит даром. Теперь Евгений ни на минуту
не покидал Соню, хотя бы и в ее воображении. Дома она стала молчаливой
и перестала даже спорить с отцом по поводу загадочной новостройки, на
работе часами смотрела в окно, в ту сторону, что вела в переулок, где
стоял белый, силикатного кирпича дом с названием "Сберегательная
касса". А вчера вдруг поняла - зайди он сейчас, тут же бросится к нему
и выложит все, что наболело. Но не октрыл он тотчас дверь, не пришел и
позже, и Соне ничего другого не оставалось сделать, как во всем
признаться отцу.
3
Имярек наблюдает из окна своего кабинета, что на третьем этаже
координаторной старого города, как внизу в пятиугольном дворике метет
брусчатку старый дурак Бошка. Вот Бошка остановился и принялся со
всевозможным геологическим упорством ковыряться в носу. Изредка он
отрывает бесцветные глаза от воображаемой линии горизонта и пристально
осматривает скуренный указательный палец. Внезапно вздрагивает,
оглядывается, высматривает, нет ли кого вокруг. Имярек презрительно
улыбается, мол, кому здесь взяться. Однако эта мысль его сразу не
отпускает. Лицо его темнеет, седой неподстриженный ус опускается еще
ниже к воротнику кителя, а небольшая припухлая правая ладошка сжимается
в кулачок, оттопыривая косой карман брюк.
Почему же так получилось? Почему вокруг ни одной живой души, кроме
старого чурбана Бошки? - размышляет Имярек. Все ушли, пропали, бросили.
Скоро и мне отправляться за ними. Никого не останется в координаторной.
Нет, останется один, Бошка. Старый дурак недавно вставил себе зубы и,
следовательно, будет ждать до конца. Что же, и мне уходить? Но почему
мне? Почему должен уйти я, а не этот дубина с метлой? Вдруг Бошка
замечает в окне Имярека и корчит ему рожу с высунутым языком и
оттопыренными ушами. Застигнутый врасплох, Имярек шарахается от окна.
Нет, Бошка не дурак. Он прикидывается специально, но всем известно,
сколько в нем упорства, самодисциплины и умения. Достаточно посмотреть,
как он метет двор. Лучше него никто не метет двор. У него звенящая
метла. От его метлы хорошо становится на душе у друзей, а у врагов
сутулятся спины и пропадает оптимизм. Нет, Бошка не дурак, он дождется,
пока уйду я, он не зря вставил золотые зубы, Бошка будет жить долго.
Что с того, что он старше нас всех. Нет, не годами, а происхождением.
Хитрец. Да, хитрецы - самая девняя порода. Вишь, как метет, брусчатка
блестит, да и мусора не видно. В ящики складывает, на машинах развозит
за город, а там закапывает. Там много места. Вначале некоторые
возражали, зачем, мол, нам такая огромная свалка вблизи города. В
центре и так не продохнуть, так еще мусорная вонь поднимается. Но Бошка
знал свое дело. Бошка закапывал мусор, и на удивление всем из каждого
отвезенного ящика выростало три жирных кактуса. Так вокруг города
появился кактусовый лес - наши легкие. Чище стал воздух в столице, чище
стало в душах горожан. Правда, появилась легенда, черная ложь. Один
умник - Бошка его потом нашел - распустил нелепый слух будто через сто
лет зацветет кактусовый лес фиолетовыми цветами, испускающими зловонный
газ фосген, и мало того, что население удушится, так еще придется
уплатить большой штраф за нарушение женевской конвенции.
Да, Бошка, Бошка. Имярек опять подходит к окну. Внизу Бошка поймал
крысу и теперь пытается наступить ей на голову подкованным каблуком
кирзового сапога. Последняя крыса, замечает Имярек. Все остальные
сбежали, осталась одна-одинешенька. Мещане, мелкие душонки, испугались
за свою шкуру, слюнтяи. Сбежали. Ничего, обойдемся без них. Вырастут
новые, свои, плоть от плоти, трудовая косточка. Они будут умнее, они
поймут меня, они поймут, что надо было именно так поступать, а не
иначе. Вот только Бошка... А что Бошка? Он тоже не вечен. Конечно,
натворить чудес успеет. Как это Губернатор писал? Имярек вспоминает
текст: "Он не был ни технолог, ни инженер; но он был твердой души
прохвост, а это тоже своего рода сила, обладая которою можно покорить
мир."
Крыса издает последний вздох, и Имярек поднимает взгляд над
остроконечными крышами, туда, где зажглась вечерняя звезда Арктур.
4
Земной глобус так плотно опутан параллелями и меридианами, что
создается впечатление, будто любые два географических пункта связаны
упругими нитями, вдоль которых осуществляется непрерывная материальная
связь. Между тем, параллели и меридианы суть воображаемые линии, и это
доказывается хотя бы тем, как они беспрепятственно пересекают
государственные границы без предварительного оформления виз, паспортов
и таможенного досмотра. И все же приятно осознавать, что ваш город
находится на одной параллели, например, с Парижем или Лондоном.
Кое-кого согревают и такие параллели. Жители же Северной Заставы в
темные осенние дни обращают свои взоры на юг, где, уцепившись за их
меридиан, в умеренном мягком климате купается древний Южный город. Это
вовсе не удивительно. Удивительно другое. В тот самый момент, когда
Соня, бледная от волнения, спешила поделиться с отцом своим счастливым
открытием и, подходя к дому, увидела в промежутке между двумя жирными
свинцовыми тучами кусок раскаленного Солнца, в тот самый момент желтый
шар ослепил осенним светом мелкие зрачки Шалопута. И тени их стали
параллельны и указали на северо-восток.
Мужчина опустил глаза, подождал, пока очертания города приобретут
естественные формы и побрел дальше вниз по левому берегу бульвара
пирамидальных тополей. Там, внизу, где бульвар впадал в широкую улицу,
излюбленное место всех патриотов города, на углу, не доходя до
ювелирного магазина, приветливо хлопал дверьми дешевенький кафетерий.
Этот клочок города назывался кафедрой. Здесь, вопреки названию,
собирались поболтать и испить кофе не только студенты, но и люди менее
утонченные - мещане, фарцовщики и свободные художники. Все в основном
народ слабонервный и мнительный, поэтому кафедра привлекала к себе в
поисках легкой наживы цыган. Рассредоточившись на подходах к кафе, они
вылавливали из толпы зазевавшихся прохожих и за небольшую мзду утоляли
свою извечную тягу к нарушению принципа причинности. Вот и сейчас,
свободная в своей наглости старуха, напоминавшая со стороны огромную
гору тряпья, схватила за руку задумавшегося гражданина и недвусмысленно
предложила:
-Дяденька, позолоти ручку, а я всю твою жизнь нарисую.
Дяденька, впрочем, быстро пришел в себя и с самоуверенной усмешкой
сказал:
-Так угадай мое имя, красавица.
Цыганка беспечно посмотрела в глаза клиенту и в ужасе отпрянула.
Через несколько тяжелых мгновений она снова взглянула ему в глаза и
изрекла:
-Имя твое я узнала, но вслух не скажу. Отпусти меня с богом.
Гражданин смешался от неожиданного ответа и неуклюже протянул
какую-то мелочь. Та, не глядя, взяла деньги и, слегка качнув головой,
исчезла в толпе, откуда через некоторое время донеслось:
-Горыныч!
Из того самого места, где исчезла старуха, появился курчавый
увалень и бросился тискать обалдевшего гражданина.
-Ну, старик, ну ты даешь, совсем не изменился. Нет, заматерел
малость,конечно. Да ты узнаешь меня, змей?
-Узнаю, - неуверенно ответил гражданин, лихорадочно вспоминая, кто
же так тискает.
-Давай отойдем в сторонку, что мы здесь на проходе, - курчавый
по-свойски взял Горыныча под руку и подвел к парапету, отделявшему
кафедру от проезжей части.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66