– Да, конечно, больше, чем что-либо другое.
– А как ваше мнение – может быть, поторопить эту свадьбу?
– М-м-м… – Доктор запнулся: он не очень привык давать советы по таким вопросам.
Выручила его миссис Пауэрс.
– По-моему, не надо его торопить ни в чем, – быстро сказала она. – Пусть постепенно привыкает… Как вы думаете, доктор Бэрд?
– Да, ваше преподобие, в этих делах вам лучше всего слушаться советов миссис Пауэрс. Я полностью доверяю ее суждениям. Пускай она возьмет все в свои руки. Женщины тут гораздо более умелы, чем мы.
– Да, это совершенно верно. Мы и так в неоплатном долгу у миссис Пауэрс.
– Глупости. Я ведь почти что усыновила Дональда. Наконец пришла машина, и Гиллиген принес вещи доктора. Они встали, миссис Пауэрс взяла ректора под руку. Она крепко сжала его локоть и выпустила. Когда она с Гиллигеном провожали доктора вниз к машине, ректор снова робко опросил:
– А вы уверены, доктор, что сейчас ничего предпринимать не надо? Мы ведь очень этим озабочены, сами понимаете, – добавил он, словно оправдываясь.
– Нет, нет, – ответил доктор резковато, – он сам себе может больше помочь, чем мы все.
Ректор следил, как машина заворачивает за угол. Обернувшись, миссис Пауэрс увидела, что он все еще стоит в дверях, глядя им вслед. Но тут машина завернула за угол.
Когда поезд подошел к перрону, доктор взял ее руку.
– Вы занялись делом, которое сулит вам много неприятностей, мой молодой друг.
В ответ она посмотрела прямо ему в глаза.
– Я на это пойду, – сказала она и крепко пожала ему руку.
– Ну, что ж, тогда – до свидания, желаю удачи.
– До свидания, сэр, – ответила она, – и большое вам спасибо.
Он повернулся к Гиллигену, протянул ему руку.
– И вам также, доктор Гиллиген, – сказал он с легкой иронией.
Они смотрели, как скрылась его прямая серая спина, и Гиллиген опросил ее:
– Чего это он назвал меня доктором?
– Пойдем, Джо, – сказала она, не отвечая на вопрос, – Пойдем домой пешком. Хочется пройтись по лесу.
4
Пахло свеженапиленной древесиной, и они прошли по бледно-желтому городу симметрично сложенных штабелей досок. Негры передавали эти доски по цепочке, внося их по наклонной доске в товарный вагон, под наблюдением небрежно одетого человека; развалясь на груде досок, он лениво жевал табак. Он с интересом посмотрел вслед незнакомой паре, когда они проходили по тропке у шпал.
Они пересекли поросшие травой рельсы, и двор лесопилки скрылся за деревьями, но, спускаясь к подножию холма, они все время слышали голоса негров, взрывы беспричинного смеха или обрывки грустной песни; медлительное эхо падения брошенных досок раскатывалось с равномерными промежутками. Поддавшись тишине вечеряющего леса, она спокойно спустились с глинистого холма по вьющейся книзу неприметной дороге. Внизу, под холмом, куст шиповника раскинул плоские, как у пальмы, цветущие ветви среди темной густой зелени, словно белая монахиня в молитве.
– Негры ломают их на топливо, оттого что их легко рубить, – сказала миссис Пауэрс, нарушая тишину. – Жалко, правда?
– Разве? – сказал Гиллиген равнодушно.
Мягкая песчаная почва легко поддавалась под ногами, когда они подходили к ручью. Он бежал из-под темных плетей ежевики на неприметную дорогу и снова исчезал с бормотанием в дальних зарослях. Она остановилась, и, слегка наклонившись, они увидели отражение своих лиц и укороченных тел, дробившихся в воде.
– Неужели мы и людям кажемся такими смешными? – сказала она и быстро перешагнула ручеек. – Пойдем, Джо!
Тропка опять вышла из под зеленоватой тени на солнцепек. Песок стал глубже, идти было трудно, неприятно.
– Придется вам тащить меня, Джо, – оказала она. Она взяла его об руку, чувствуя, как каблуки вязнут и подворачиваются на каждом шагу. Ему трудно было поддерживать ее – равновесие нарушалось из-за ее неровной походки, и он, высвободив руку, положил ладонь ей на спину. – Так еще лучше! – сказала она, опираясь на его крепкую руку.
Дорога обошла подножие холма и как будто задержала обегающие с горы деревья, чтобы они подождали, пока они пройдут. Солнце запуталось в деревьях, остановившись косым дождем, а впереди, где зеленый путь ручья, Они медленно пробирались по сыпучему леску, за густой завесой ветвей; голоса становились все громче. Она сжала его руку, чтоб он молчал, и они сошли с дороги, осторожно раздвинув ветки над взбаламученной, сверкающей водой, которая выпускала и принимала слепящие солнечные блики, словно золото в обмен на золото. Две взлохмаченные мокрые головы буравили воду кругами, словно плавающие выдры, и, раскачиваясь на ветке, стоял, приготовясь к прыжку, третий пловец. Его тело, прекрасное, как у молодого зверька, цветом походило на потемневшую бумагу.
Они вышли на берег, и Гиллиген сказал:
– Эй, полковник!
Пловец метнул быстрый испуганный взгляд и, выпустив ветку, плюхнулся в воду. Двое других, застыв в испуге, смотрели на пришельцев, но когда нырнувший выплыл на поверхность, они захохотали, осыпая его беспощадными насмешками. Он вильнул, как угорь через запруду, спрятался под кручей. Его товарищи вопили ему вслед в неудержимом веселье. Она громко сказала, перекрывая их визг:
– Пойдем, Джо. Удовольствие им испортили. Шум остался позади, и, выйдя на дорогу, она сказала:
– Не надо было их путать. Бедный мальчишка, задразнят его теперь до смерти. И отчего все мужчины так глупо себя ведут, Джо?
– А черт его знает. Но что правда, то правда. Знаете, кто это был?
– Нет, не знаю. Кто?
– Ее брат.
– Ее…
– Маленький Сондерс.
– Ах, вот что! Бедняга! Как жаль, что он испугался меня!
Но она еще больше пожалела бы, если бы увидела, с какой ненавистью он глядел ей вслед, торопливо натягивая одежду. «Я тебе покажу!» И он выругался, чуть не плача.
Дорога шла по долине, меж двух небольших склонов. Солнце еще освещало вершины деревьев, а здесь зелеными тихими бессолнечными куполами раскинулись кедры, темные и торжественные. Запел дрозд, и оба сразу остановились, вслушиваясь в четыре нотки песенки, следя, как затухают солнечные блики по краю холмов.
– Сядем, Джо, покурим, – предложила она.
Она легко опустилась на траву, он сел с ней рядом, а в это время маленький Роберт Сондерс, запыхавшись, взбежал на холм за их спиной и, увидав их, лег на живот и стал подползать как можно ближе. Опершись на локоть, Гиллиген смотрел в ее бледное лицо. Она опустила голову, ковыряла палочкой землю, не думая ни о чем. Ее профиль четко выделялся на темном стволе кедра, и, чувствуя, что на нее смотрят, она сказала:
– Джо, надо что-то сделать с этой девушкой. Нельзя надеяться, что старик Мэгон долго будет верить отговоркам про ее нездоровье. Я надеялась, что отец заставит ее приходить к нему, но они так похожи.
– А что прикажете делать? Хотите, чтоб я ее за волосы притащил?
– Должно быть, это было бы самое лучшее, – сказала она. Палочка сломалась и, отбросив ее, она стала искать другую.
– Ясно. Самое лучшее, если только связываться с такими, как она.
– К несчастью, так делать не полагается: мы живем в век цивилизации.
– Так называемый, – пробормотал Гиллиген. Он докурил сигарету, посмотрел, как она пролетела тонкой белой дугой.
Снова запел дрозд, текучими нотками заполняя молчание, а маленький Роберт Сондерс в это время подумал: «Это они про Сесили, что ли?» И вдруг почувствовал огненную боль в ноге и стряхнул муравья чуть ли не в полдюйма длиной.
– За волосы хотят ее притащить, а? – пробормотал он. – Только попробуйте! Ой, как жжет! – И он стал чесать ногу, хотя от этого легче не стало.
– Что же нам делать, Джо? Скажите. Вы понимаете людей.
Гиллиген пересел поудобнее; по согнутому локтю побежали мурашки.
– Мы только о них и думаем, с тех пор как познакомились. Подумаем лучше о вас и обо мне, – резко сказал он. Она быстро взглянула на него. «Какие черные волосы, а рот, как гранатовый цветок. И глаза черные, а вот заговорила – и совсем ласковые».
– Не надо, Джо.
– Не бойтесь, предложения делать не стану. Просто хочу, чтобы вы мне рассказали о себе.
– А что рассказывать?
– Чего не хотите – не рассказывайте. Только перестаньте хоть на время думать о лейтенанте. Поговорите со мной – и все.
– Значит, вам странно, что женщина хочет что-то сделать без всякой явной корысти, без надежды на какие-то выгоды? Так или нет? – (Он промолчал, обхватив колени руками, уставившись в землю). – Джо, вы, наверно, решили, что я в него влюблена, да? – («Эге! Хочет украсть жениха у Си!» Маленький Роберт подполз еще ближе, песок набился у него за пазуху). – Ведь так, Джо?
– Не знаю, – угрюмо ответил он, и она спросила:
– С какими женщинами вы встречались, Джо?
– Наверно, не с такими, как надо. По крайней мере ни из-за одной я не страдал бессонницей, пока вас не встретил.
– Нет, вы не из-за меня не спите. Просто я случайно оказалась первой женщиной, которая делает то, на что, по-вашему, способен только мужчина. У вас были свои, твердые понятия о женщинах, а я их опрокинула. Права я или нет?
Она посмотрела на его опущенное лицо, некрасивое, надежное лицо. «Что они тут, всю ночь будут трепаться?» – подумал маленький Роберт. Желудок сводило от голода, везде противно набился песок.
Солнце почти зашло. Только верхушки деревьев были обмакнуты в затухающий свет, и там, где они сидели, тени обрели фиолетовую густоту, в которой еще раз прозвучала и смолкла песня дрозда.
– Маргарет, вы любили своего мужа? – спросил наконец Гиллиген.
В сумерках ее бледное лицо казалось невозмутимым. Помолчав, она заговорила:
– Не знаю, Джо. Должно быть, нет. Видите ли, я жила в маленьком городишке, и мне надоело все утро возиться по дому, а потом наряжаться, идти гулять в город, баловаться по вечерам с мальчишками, и когда началась война, я уговорила друзей моей матери устроить меня на работу в Нью-Йорке. Так я попала в Красный Крест – ну, знаете, помогать в клубах, танцевать с этими бедными деревенскими парнями, когда они приезжают в отпуск, растерянные, как бараны, ищут, где бы повеселиться. А в Нью-Йорке нет ничего труднее.
И вот как-то вечером пришел Дик (мой муж). Сначала я его не заметила, но когда мы потанцевали и я увидела, что он… ну, что я ему нравлюсь, я стала его расспрашивать. Он был в офицерском лагере.
Потом я стала получать от него письма, и наконец он написал, что перед отправкой за море приедет в Нью-Йорк. Я уже привыкла о нем думать, а когда он приехал, такой складный, подтянутый, мне показалось, что лучше никого нет. Помните, как было тогда – все возбуждены, все в истерике, словом, сплошной цирк.
И вот каждый вечер мы вместе обедали, потом танцевали, а потом сидели в моей комнатке до рассвета, курили и болтали до зари, всю ночь. Вы же знаете, как это бывало: все солдаты говорили про то, как они храбро погибнут в бою, хотя по-настоящему и не верили в это и не понимали, что это значит, и все женщины были заражены той же мыслью, как гриппом, – сегодня сделаешь, а завтра и не вспомнишь, да и вообще завтрашнего дня нет.
Понимаете, мы оба как будто понимали, что мы друг друга не полюбили навеки, но мы были очень молодые. Почему же не взять от жизни все, что можно? И вот, за три дня до отправки, он предложил мне выйти за него замуж. Такие предложения мне делал чуть ли не каждый солдат, с которым я была хоть немножко поласковее. Тогда всем девушкам делали предложения, так что и тут я не удивилась. Я ему сказала, что у меня были другие романы, и я знала, что и у него бывали другие женщины, но нас это ничуть не трогало. Он даже оказал, что во Франции, наверно, будет любить других женщин и что он вовсе не рассчитывает, что я тут без него буду вести монашескую жизнь. Словом, на следующее утро мы обвенчались, и я пошла на работу.
Он зашел за мной в кантину, где я танцевала с какими-то отпускниками, и все девушки стали нас поздравлять. Из них многие поступали так же, другие меня чуть поддразнили, что я слишком воображаю, оттого и вышла за офицера. Понимаете, нам столько раз делали предложения, что мы обычно не обращали внимания. Да и делалось это машинально.
Он зашел за мной, и мы стали жить у него в гостинице. Знаете, Джо, было так, как бывает в детстве, когда темно, а ты себе говоришь: и вовсе не темно, совсем не темно! Мы провели вместе три дня, а потом его пароход ушел. Сначала я скучала без него до чертиков. Ходила скучная, но меня и пожалеть было некому: столько моих подружек попали в такое же положение, на всех сочувствия не хватало. Потом я ужасно испугалась, что у меня будет ребенок и почти что возненавидела Дика. Но все обошлось, я продолжала работать и через какое-то время почти что перестала думать о Дике.
Опять мне делали предложения, и, в общем, я не так уж плохо проводила время. Иногда по ночам я просыпалась, и мне хотелось, чтоб Дик был со мной, но постепенно он стал для меня каким-то призраком, вроде Джорджа Вашингтона. А потом я просто перестала без него скучать.
И вдруг я начала получать от него письма, в которых он меня называл своей любимой женушкой и писал, как он без меня скучает, ну, и всякое такое. Тут опять все началось заново, и я стала писать ему каждый день. А потом я поняла, что писать мне надоело и что я уже не жду этих ужасных тонких конвертиков, которые к тому же прочел цензор.
Больше я ему не писала. И как-то получаю от него письмо, и он пишет, что не знает, когда сможет написать, но постарается написать поскорее. Наверно, их тогда отправили на фронт. Дня два я думала, а потом решила, что для нас обоих будет лучше, если мы просто разойдемся. Я села и написала ему обо всем, пожелала счастья и просила пожелать и мне всего хорошего.
И тут, когда он еще не успел получить мое письмо, пришло официальное извещение, что он убит в бою. Письмо мое он так и не получил. Он погиб, веря, что между нами все осталось по-прежнему. – Она замолчала, ушла в себя. Сумерки сгущались. – Понимаете, мне все кажется, что я с ним поступила нечестно. И теперь, наверно, я стараюсь как-то искупить свою вину.
Гиллиген почувствовал, что он устал, что ему все безразлично. Он взял ее руку, приложил к своей щеке. Ее ладонь повернулась, погладила его и опустилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37