Но я не знала, что вы и мистер… мистер Смит – такие добрые друзья. Хотя, говорят, толстые мужчины особенно привлекательны. Можно мне все-таки повидать Дональда? Вы не возражаете?
От гнева она совсем осмелела. Войдя в кабинет, она взглянула на Мэгона без всякого страха – на лицо, на шрам. Она поздоровалась с ректором, поцеловала его, потом быстрым грациозным движением повернулась к Мэгону, отводя взгляд от его шрама. Он смотрел на нее спокойно, без всякого выражения.
– Из-за тебя я попала в глупое положение, – шепнула она со сдержанной яростью, нежно целуя его в губы.
Джонс, забытый всеми, пошел следом за ней по коридору и остановился у запертой двери кабинета, прислушиваясь к ее торопливому грудному голосу за немой дверью. Потом, нагнувшись, он заглянул в замочную скважину. Но ничего не было видно, и, чувствуя, как от наклона у него перехватывает дыхание, ощущая, как подтяжки врезаются в жирные согнутые плечи, он выпрямился и встретил бесстрастный, внимательный взгляд Гиллигена. Желтые глаза Джонса сразу опустели, он обошел воинственно застывшую фигуру Гиллигена и, небрежно посвистывая, вышел на улицу.
11
Сесили Сондерс вернулась домой, раздувая в себе и без того неугасавшее возмущение. У дома ее уже издали окликнула мать – и она застала обоих родителей вместе, на веранде.
– Ну, как Дональд? – спросила мать и, не дожидаясь ответа, сказала: – Джордж Фарр звонил, как только ты ушла. Я тебя прошу, говори заранее, что ему передать, когда тебя нет. Тоби все время приходится бросать работу и бегать к телефону.
Сесили, не ответив, прошла было к двери, выходившей на веранду, но отец поймал ее за руку и не пустил.
– Как выглядит Дональд сегодня? – спросил он, повторяя вопрос жены.
Она напрягла руку, стараясь вырваться.
– Не знаю и знать не хочу, – резко сказала она.
– Разве ты не зашла к ним? – В голосе ее матери послышалось удивление.
– Я думала, ты пошла туда.
– Пусти меня, папа! – Она раздраженно дернула рукой. – Я хочу переодеться. – (Он чувствовал ее напряженные хрупкие пальцы).
– Ну, пусти же! – умоляюще протянула она, но он только сказал:
– Пойди сюда, дочка!
– Нет, Роберт, – вмешалась жена, – ты же обещал не трогать ее!
– Пойди сюда, дочка, – повторил он, и, не сопротивляясь, она позволила притянуть себя за руку к его креслу. Она присела, нервная, нетерпеливая, и отец обнял ее одной рукой. – Почему ты не пошла туда?
– Но, Роберт, ты же обещал! – как попугай, повторила жена.
– Пусти меня, папа! – Она вся напряглась под тонким светлым платьем. Но он не отпускал ее, и она сказала: – Я там была.
– И видела Дональда?
– О да! Эта противная черная женщина наконец снизошла – допустила меня к нему на несколько минут. И, конечно, в ее присутствии.
– Какая противная черная женщина, детка? – с интересом спросила миссис Сондерс.
– Черная женщина? Ах, эта самая миссис, как ее там. А я-то думал, что вы с ней подружитесь, дочка! Мне казалось, что у нее хорошая, трезвая голова.
– Не сомневаюсь. Только…
– Какая черная женщина, Сесили?
– …только ты лучше не показывай Дональду, что она и тебя покорила!
– Дочка, дочка! Что ты болтаешь!
– Тебе хорошо так говорить! – сказала она, напряженно и страстно. – Но у меня есть глаза. Разве я не вижу? Зачем она поехала за ним из самого Чикаго или где они там были? И ты еще ждешь, чтобы я…
– Кто приехал? Откуда? Какая женщина, Сесили? Какая женщина, Роберт?
Но никто не обращал на нее внимания.
– Нет, дочка, ты к ней несправедлива. Ты просто не в себе.
Он не отпускал ее, напряженную, хрупкую.
– А я тебе говорю, она… Нет, тут не только она. Это я ему простила, потому что он больной, потому что он всегда был такой с… ну, с женщинами. Помнишь, еще до войны? Но он меня унизил перед всеми, он… он сегодня… Пусти меня, папочка, – повторила она умоляюще, стараясь вырваться от него.
– Но какая женщина, Сесили? При чем тут женщина? – В голосе матери слышалось раздражение.
– Дочка, милая, не забывай, что он очень болен. А про миссис… м-м…
– Роберт, кто эта женщина?
– …продумай все хорошенько вечером, а утром поговорим.
– Нет, говорю тебе: между нами все кончено. Он меня унизил перед ней! – Она вырвала руку и бросилась к двери.
– Сесили! – крикнула мать вслед улетающим складкам тонкого платья. – Ты позвонишь Джорджу Фарру?
– Нет! Ни за что! Ненавижу мужчин!
Четкий, отрывистый стук каблучков замер на лестнице, хлопнула дверь. Миссис Сондерс со скрипом опустилась в кресло.
– В чем дело, Роберт? И он ей все рассказал.
12
К завтраку Сесили не вышла. Отец поднялся наверх и на этот раз постучал в дверь.
– Да! – Ее голос прозвучал сквозь деревянную панель приглушенно и слабо.
– Это я, Си. Можно войти?
Ответа не было, и он зашел. Она еще не успела умыться, и ее раскрасневшееся от сна личико казалось совсем детским. Вся комната была пропитана этим сокровенным отдыхом, он щекотал ноздри, как запах, и отец смутился, почувствовал себя неловким и назойливым. Присев на край кровати, он осторожно взял ее протянутую ладонь. Ее пальцы безответно лежали в его руке.
– Как ты себя чувствуешь сегодня? – Она не ответила, сознавая свое превосходство, и он продолжал с напускной веселостью: – Больше не сердишься на этого беднягу, молодого Мэгона?
– Я о нем не думаю. Больше я ему не нужна.
– Как это – не нужна! – И бодрым голосом: – Мы считаем, что ты для него – лучшее лекарство!
– Как же я могу?
– Что? Не понимаю!
– Он свое лекарство привез с собой.
Какое спокойствие, какое возмутительное спокойствие. Нет, он должен.
– А ты не подумала, что, может быть, я, при всей моей ограниченности, больше понимаю в таких вещах, чем ты?
Она отняла руку, спрятала под одеяло, не отвечая ему, даже не глядя в его сторону.
– Ты ведешь себя глупо, Сесили, – продолжал он. – Чем он тебя обидел вчера, этот мальчик?
– Просто оскорбил меня при другой женщине. Но мне не хочется обсуждать это.
– Но послушай! Неужели ты отказываешься даже навещать его, хотя от тебя зависит – выздоровеет он или нет?
– С ним эта черная женщина. Если уж она, при всей своей опытности, не может вылечить его – так я уж, наверно, не смогу.
Отец медленно побагровел. Она равнодушно взглянула на него и, отвернувшись, стала смотреть в окно.
– Значит, ты отказываешься навещать его?
– А что мне еще делать? Он очень явно показал, что не желает, чтоб я его беспокоила. Неужели ты хочешь, чтобы я бывала там, где я не нужна?
Он проглотил раздражение, стараясь говорить спокойно, стараясь подравняться к ее спокойствию:
– Неужели ты не понимаешь, что я ни в чем тебя не принуждаю? Я только хочу помочь этому мальчику встать на ноги. Представь себе, что это Бобби, представь себе Боба на его месте, в таком состоянии.
– Пожалуйста, сам с ним возись, а я не буду.
– Посмотри на меня! – сказал он так спокойно, так сдержанно, что она застыла, затаив дыхание. Он крепко взял ее за плечо.
– Не обращайся со мной так грубо, – сказала она, отвернувшись.
– Так вот, слушай. Не смей больше встречаться с этим мальчишкой, с Фарром. Поняла?
Глаза у нее стали бездонными, как морская вода.
– Ты меня поняла? – повторил он.
– Да, я слышу.
Он встал. Сходство между ними было поразительное. Он обернулся у дверей, встретил ее упрямый, безразличный взгляд.
– Я не шучу, Си!
Вдруг ее глаза затуманились.
– Мне надоели мужчины, я устала. Думаешь, я буду огорчаться?
Двери за ним закрылись, она лежала, уставившись на непроницаемую, гладкую их поверхность, слегка проводя пальцами по груди, по животу, рисуя концентрические круги по телу, под одеялом, думая: «А как это бывает, когда ребенок?», ненавидя тот неизбежный миг, когда это случится, когда нарушится ее бесполая стройность, когда ее тело исковеркает боль.
13
Мисс Сесили Сондерс, в бледно-голубом полотняном платьице, зашла к соседке с утренним визитом, вся расплываясь в улыбках. Женщины ее недолюбливали, и она это знала. Но она умела обращаться с ними, при всей своей неискренности, покорять их хотя бы на время своим безукоризненным поведением. В ней было столько такта, столько грациозного внимания, что судачили о ней лишь за ее спиной. Никто не мог ей сопротивляться. Она с таким интересом слушала всякие сплетни и пересуды. И только потом становилось понятно, что она не принимала в них никакого участия. А для этого и вправду нужен большой такт.
Она мило поболтала с хозяйкой в саду, пока та возилась с цветами, потом, попросив разрешения и получив его, пошла в дом к телефону.
14
Мистер Джордж Фарр, бесцельно слоняясь по галерее около суда, еще издали увидел и безошибочно узнал ее на тенистой улочке, заметил ее быструю, нервную походку. Он весь расплылся, медленно, с наслаждением лаская ее взглядом. Вот как надо с ихним братом, пускай сами к тебе бегут. Он забыл, что названивал ей без толку раз пять за последние сутки. Но она так безукоризненно изобразила удивление, так равнодушно поздоровалась с ним, что он перестал верить своим ушам.
– Ну, вот! – сказал он. – А я-то думал, что к тебе никаким чертом не дозвониться!
– Да? – Она остановилась, казалось, что она вот-вот заторопится дальше, и это было неприятно.
– Ты болела, что ли?
– Да, вроде того. Ну, что ж, – и она пошла было дальше, – очень рада, что мы повидались. Позвони мне как-нибудь еще. Ладно?
– Но, Сесили, как же так…
Она опять остановилась, посмотрела на него через плечо с подчеркнуто-вежливой выдержкой:
– Что?
– Куда ты идешь?
– О-о, у меня столько поручений. Всякие покупки для мамы. Прощай!
Она пошла, и голубое полотно платья свежо и нежно приладилось к ее походке. Медленно, как время, проехал негр на громадном фургоне и разделил их. Джорджу казалось, что фургон никогда не проедет, и он обежал его, бросился за ней.
– Осторожней! – быстро сказала она. – Папа тут, в городе. Мне не велели с тобой встречаться. Родители против тебя.
– За что? – растерянно и тупо спросил он.
– Не знаю. Может быть, услышали, что ты бегаешь за женщинами. Боятся, что ты меня погубишь. Наверно, за это.
Он был явно польщен:
– Ну, брось!
Они шли под навесами магазинов. На площади неподвижно стояли сонные лошади и мулы, запряженные в фургоны. Вокруг них плыл, сгущался, набегал откровенный запах немытых тел – негры толпились вокруг, на каждом было хоть что-нибудь из бывшего офицерского обмундирования. В их тягучих, ровных голосах, в их беззаботном, искреннем смехе, слитом с сонным полуденным часом, слышались какая-то скрытая стихийная горечь и покорность.
На углу стояла аптекарская лавочка со стеклянным шаром в каждом окне; жидкость, наполнявшая их, когда-то красная в одном и зеленая в другом, теперь стала бледно-коричневой от многолетнего солнца. Сесили остановила Джорджа.
– Дальше не надо, Джордж, уходи, пожалуйста.
– Ну, Сесили, брось!
– Нет, нет! Прощай! – Тонкая рука намертво преградила ему путь.
– Пойдем выпьем кока-колы!
– Не могу. У меня столько дел. Извини!
– Ну, потом, когда управишься, – попросил он в последней надежде.
– Не знаю, как будет. Но если хочешь – можешь подождать меня тут: если успею – вернусь. Конечно, если тебе хочется.
– Чудесно! Буду ждать тут. Приходи, Сесили, прошу тебя!
– Не обещаю. Прощай!
Он был вынужден смотреть, как она уходила от него, кокетливая, изящная, все уменьшаясь и уменьшаясь. «Черта с два она вернется», – подумал он. Но уйти он не посмел: а вдруг вернется? Он смотрел ей вслед, пока она не скрылась, видя ее головку среди других голов, иногда видя всю ее фигурку, тоненькую, неповторимую. Он закурил сигарету и вошел в аптекарский магазин.
Прошло время, часы на башне пробили двенадцать, и он отбросил пятую сигарету. «Вот проклятая! Нет, больше я не дам себя водить за нос». Он крепко выругался. Ему стало легче, и он отворил сетчатую дверь.
И вдруг отскочил назад, в магазин, забился в угол, и приказчик в белой куртке, с лакированным пробором, удивленно спросил:
– От кого прячетесь?
Сесили прошла, весело болтая с женатым молодым человеком, служащим большого универмага. Мимоходом она заглянула в лавочку, но Джорджа не заметила.
Он ждал, униженный, раздавленный ревностью и злобой, пока она не завернула за угол. Потом резко распахнул двери и снова бессмысленно, слепо стал ругать ее.
– Мист Джордж! Мист Джордж! – повторял кто-то сзади монотонным голосом, пытаясь поравняться с ним.
Он обернулся в бешенстве – перед ним стоял негритенок.
– Какого черта тебе нужно? – грубо сказал он.
– Вам письмо, – ответил тот вежливо, пристыдив Джорджа своей воспитанностью.
Он взял письмо, дал мальчику монетку. На клочке оберточной бумаги было написано: «Приходи в сад вечером, когда все лягут спать. Может, я и не выйду. Но все равно приходи – если только хочешь!»
Он читал и перечитывал письмо, разглядывая ее тонкий, нервный почерк, пока слова не потеряли всякий смысл. От облегчения ему стала худо. И все – старинное здание суда, тополя, сонные упряжки мулов и коней, плотная толпа негров и тягучая монотонность их разговоров и смеха – все стало совсем другим, милым и красивым в беззаботном полуденном свете.
И он облегченно вздохнул.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Мистер Джордж Фарр чувствовал себя настоящим мужчиной. «Интересно, видно по моему лицу или нет?» – думал он, жадно всматриваясь в лица прохожих мужчин: он пытался уговорить себя, что в некоторых лицах есть то, чего в других нет. Но потом он признался себе, что ничего такого нет, и ему стало немного обидно и грустно. Странно. Если уж это не видно по лицу, так что же надо сделать, чтоб сразу было видно? Вот было бы хорошо, если бы (Джордж Фарр был все-таки джентльменом)… если бы, без всяких разговоров, мужчины, которые шли от женщины, могли бы узнавать друг друга по первому взгляду – что-то вроде скрытого знака: невольное масонство. Конечно, он знал женщин и раньше. Но не так. И вдруг его осенила приятная мысль, что он – единственный в мире, что никогда ни с кем не случалось такое, что никто даже мечтать не смел о таком, А он вот знает, он смаковал свои тайные мысли, как приятный вкус во рту.
Когда он вспоминал (Вспоминал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37