— детски капризным тоном произнесла генеральша ей вслед.
Она под влиянием чтения нового романа была в это утро в самом благодушном настроении, как будто в доме все шло наилучшим образом, не грозя никакими невзгодами в близком будущем. Слова Елены Ни» китишны спугнули это светлое настроение, и она те-
перь готова была капризничать, как избалованный ребенок, у которого отняли игрушку.
Егор Александрович удивился, когда его позвали к матери. Вообще он редко беседовал с ней; в последнее же время эти беседы были еще реже; он сам избегал их, сознавая, что ему предстоит вынести немало неприятностей и без них. Тем не менее он тотчас же пошел на половину матери. Он застал ее лежащею на кушетке с книгой в руках. Услышав его шаги, она отложила книгу в сторону, сделала строгое лицо и обратилась к сыну с вопросом:
— Жорж, я слышала, что ты отказал Даниле? Как же это?.. Он сватался за Полю...
— Вы за этим звали меня? — спросил сын, садясь на стул.
— Да. Надо же серьезно подумать о ее судьбе. Я тебе это говорила. До сих пор...
— Предоставьте это мне,— перебил он мать.— Я уже тоже говорил вам это...
— Нет, Жорж, так нельзя, так нельзя! — загорячилась Мухортова.— Девушку нужно выдать замуж, обеспечить. Это наш долг...
Он сделал нетерпеливое движение.
— Я вас попрошу более не говорить об этом,— резко произнес он.— На днях мое имение перейдет в чужие руки. Тогда...
— Жорж! — воскликнула генеральша, с ужасом приподнявшись на кушетке.
— У меня останется только охотничий домик над обрывом. Я поселюсь там. Поля будет жить у меня.
— Жорж! — снова повторила генеральша, точно не находя слов для выражения своих чувств.
И неожиданно поднялась во весь рост с места. Она была страшно взволнована. В се глазах сверкнул недобрый огонек.
— Я тебе этого не позволю! Слышишь, я мать! Ты, ты будешь жить вдвоем с нею, как с женой? Никогда, никогда!
Она заходила по комнате. —- Я, наконец, теряю терпение! Продать все, сделать скандал, огласить разорение, сойтись, как с женою, с мужичкой... Ты с ума сошел? Да, да... Тебя лечить надо... лечить... И что скажет дядя Жак? Наконец, я могу попросить предводителя дворянства...
Ты еще мальчишка... давно ли стал совершеннолетним!.. Книг начитался!.. Студенты, должно быть, твои так живут... санкюлоты!.. Набрался идей и думаешь, что так тебе и позволят ходить с ними... Да, я обращусь к властям... есть же права...
Он, весь бледный, с дрожащими от гнева губами, тоже поднялся с места и повернулся к выходу.
— Попробуйте! — коротко и сухо сказал он матери.
В тоне его слов было что-то беспощадно суровое и холодное. Так иногда в былые годы говорил с ней ее покойный муж. Генеральша вздрогнула и вдруг с пронзительным криком бросилась за сыном.
— Жорж, Жорж, пощади! — воскликнула она, хватая его за рукав.— Я не вынесу, я умру!.. О, как ты жесток... Ведь это позор... Мне нельзя будет никуда глаз показать... Ну, сделай что-нибудь... извернись... займи... Я не знаю, что надо... Но нельзя же так, Жорж!.. Вспомни, кто мы!..
Она упала к его ногам, с театральным трагизмом простирая к нему руки.
— Ты видишь, я у твоих ног!.. Мать у твоих ног!.. Он передернул плечами. В его душе поднималось
чувство гадливости, отвращения.
— Даже в горе ты разыгрываешь комедии,— прошептал он с горечью.
Его лицо выражало полное презрение к ней.
— Ах-ах-ах! — послышались истерические рыдания Мухортовоп.— Изверг... бездушный... нигилист!.. Бог... бог... отплатит тебе!.. В отца весь!..
Она билась па ковре в истерических конвульсиях. Егор Александрович был уже за несколько комнат. Ему становилось омерзительно это ломанье матери. Прежде все эти кривлянья, переходы от возвышенных фраз к истерикам, от жалующегося тона институтки к возгласам трагической героини, от угроз к пресмы-канию у ног - только слегка раздражали его нервы, теперь он просто презирал эту женщину. Она изломалась, искривлялась до того, что в ней было все напускное: и горе, и радость, и пафос, и мягкость, и самые слезы. Про нее нельзя было сказать, что она притворяется; притворяются сознательно, она же вечно играла комедию, не сознавая даже, что она ее играет; она могла истерически рыдать и биться об пол
и в то же время испытывать что-то вроде того наслаждения, которое испытывает актриса, доходя в своей новой роли до настоящих обмороков. Егор Александрович онень хорошо знал, что его ожидает не борьба с матерью: генеральша была неспособна бороться; но его ждало худшее—ряд трагикомических сцен, ряд раздирательных кликов о пощаде, ряд мелодраматических объяснений. Все это когда-то отравило жизнь отцу Егора Александровича. Все это нужно было вынести, так как нельзя было покуда ни выгнать ее, ни уйти от нее самому..,
Единственным средством поскорей прекратить все домашние сцены была продажа имения сейчас же, не дожидая срока, когда придется продавать его с молотка по требованию кредиторов. Егор Александрович хорошо понимал это и боялся, что Протасов станет оттягивать дело или откажется от покупки. -Имение было велико, и трудно было ожидать, чтобы покупка его произошла чуть ли не в один день; Егор Александрович понимал, что такой практический человек, как Протасов, десять раз подумает, прежде чем решится пойти на сделку. Надо было побудить дядю всеми силами налечь на Протасова. Егор Александрович пошел к Алексею Ивановичу с твердым намерением окончательно переговорить с ним обо всем. С первых же слов старик спросил племянника:-
— Так ты бесповоротно решился на это?
— Да, но я боюсь оттяжек со стороны Протасова. Старик усмехнулся.
— Младенец ты , Егорушка, В делах,— сказал он, дружески похлопав его по плечу.— Протасов ждет не дождется, чтобы захватить твое имение в свои лапы. Мы с ним, почитай, сто раз все осматривали. Ведь имение-то твое при деньгах — золотое дно. Будь у меня теперь свободный капитал, да я бы и заглянуть в твое имение не дал Протасову. Он целый год, да нет, больше году за мной ухаживает, чтобы эту сделку устроить...
Егор Александрович немного даже смутился и изумился, вопросительно взглянув на дядю. Он никак
не воображал, что за его спиной столько времени уже рассуждали о его неизбежном разорении. Они тут толковали об этом, делили, так сказать, его ризы, а он преспокойно смотрел на пиры и балы, даваемые его матерью на последние вытянутые из его имения деньги. В его душе поднималось горькое чувство обиды, досады на себя, на дядю.
— Конечно, если бы женитьба твоя состоялась, ему было бы еще выгоднее,— продолжал разъяснять дядя: — все равно имение-то прибрал бы он в свои руки, так как ты — какой же ты хозяин? Ну, и кроме того, новые связи явились бы у него; один ваш дядя Жак целого имения стоит. Ну, да сорвалось это — ничего не поделаешь; теперь Протасов много и торговаться не станет, лишь бы имения не упустить. С одной стороны, твои лес ему на руку, с другой — ведь у пего тогда, с твоим-то имением-то, чуть не весь уезд в руках будет.
Старик помолчал, потом прибавил:
— Только вот что, Егорушка, ты все мне предоставь обделывать. Сам ты продешевишь. Протасов мужик умный и где можно своего не передаст; а ты сейчас выскажешь, что тебе приспичило скорей да скорей продать. Я не то; конечно, я ему добра желаю, потому мы рука об руку с ним идем, я у него, так сказать, на пристяжке покуда; но все же ты моя кровь — братнин сын. Протасову я уважить рад, но тебя пускать по миру мне не рука. Ты мне верь, я как перед богом говорю, я человек простой; выгоднее я это дело устрою для тебя, чем ты сам.
Егор Александрович усмехнулся.
— Не клянись, дядя, я и так поверю. К тому же я все более и более убеждаюсь, что я точно непрактичный, неумелый человек...
— Ох, Егорушка, правда, правда! Книги вас, нынешнюю молодежь, идеи губят,— вздохнул старик.— Политические экономии разные вы изучили, говорить станете — просто ахнешь, а приди к тебе первый встречный безграмотный кулак, так он тебе такую политическую экономию в глаза вотрет, что без рубашки из его рук выйдешь. Ей-богу!
— Знаю, дядя, знаю! — сказал со вздохом племянник.
— Ну, так по рукам!
Старик начал расспрашивать, хочет ли Егор Александрович оставить за собою известное количество земли или ему нужнее деньги. Егор Александрович объяснил, что он желает выторговать у Протасова для себя домик над обрывом, построенный когда-то для его отца. Земли ему почти не нужно, так как он не думает вовсе сделаться сельским хозяином. Деньги ему нужнее. Беседа длилась долго. На душе молодого человека было тяжело. Продажа родного, родового гнезда, скопленного в десятки лет скарба, сознание, что при известной практичности в этой продаже не было бы необходимости, все это было далеко не сладко. Его утешала одна мысль, что, принося эту жертву, ОН загладит все сделанные в прошлом глупости и промахи, что он сделается свободным от долгов, от матери, от прошлой беспутно-роскошной жизни на чужом счет.
Не прошло и трех дней, как к нему заехал с Алексеем Ивановичем сам Протасов. Софья Петровна в этот день была приглашена в гости к Алексею Ивановичу; старик озаботился устроить это так по просьбе Егора Александровича; Егор Александрович боялся, что мать сделает какую-нибудь бестактную сцену Протасову и как-нибудь испортит дело. При встрече с Протасовьш Егор Александрович невольно изменился на минуту в лице. Его точно что-то кольнуло при виде этого человека, знавшего всю глубину его разоренья, всю его несостоятельность, как дельца, и смеявшегося, может быть, над ним в глубине души. По Егор Александрович тотчас же совладал с собою и с холодной, светской вежливостью принял старика. От того веяло той же самой холодной сдержанностью. Они заговорили о продаже имения,—заговорили таким тоном, как будто это дело казалось пустяками для обеих сторон: одному не было вовсе нужды в продаже, другому — в покупке имения.
— Я буду очень рад сбыть всю эту обузу,— спокойно и небрежно сказал Егор Александрович, когда гости уселись в кабинете.— Сам я не умею хозяйничать, а нанимать бог знает кого—это значит разорять себя окончательно.
— Да, это правда,— ответил Протасов, закуривая сигару.— Мне тоже не особенно легко увеличивать
свое хозяйство, но просто хочется округлить некоторые части своего имения...
Потом он спросил Егора Александровича:
— А вы разве думаете все-таки здесь жить? Алексей Иванович говорил, что вы хотите удержать за собой охотничий домик...
— О, это прихоть! — ответил Егор Александрович.— Просто, как дачу, хочу удержать его за собою. Притом же это воспоминание об отце... А разве вас стесняет уступка его мне?
—Ну, это такие пустяки... К тому же не у места, построен...
— Да, да,— вмешался Алексей Иванович.— Знаешь ли, Егорушка, говорят, что это место обрушиться может; Желтуха подмывает песчаный берег; сад, пожалуй, когда-нибудь обвалится...
— Не думаю, дядя. Об этом толкуют столько лет. Впрочем, если это случится — что ж делать. Авось это сделается не в то именно время, когда я буду там...
Егор Александрович улыбнулся.
— Купаться с домом во всяком случае не хотелось бы!
Затем Протасов заметил, что он хотел бы осмотреть дом.
— Вы ведь и всю движимость продаете? — спросил он.
— Да, не хотелось бы вывозить все это в Петербург... Притом я еще не знаю — буду ли я долго жить в Петербурге... Меня манит В один из заграничных университетов...
— Ну, да, знаем мы эти университеты! В Париже кутнуть хочется,— вставил Алексей Иванович, похлопав по плечу племянника.— Эх вы, молодежь!
— Отчего же и не отдать дани молодости? — заметил Протасов.— Это так естественно!
Все поднялись и пошли осматривать дом. Протасов останавливался перед такими вещами, которые, по-видимому, не имели никакой цены, и делал о них свои замечания. Все цепное он как будто пропускал без внимания.
- А тут был небольшой Теньер? — вдруг заметил он, окинув глазами стену одной из гостиных.— Вы его вынесли?
Егор Александрович растерялся. Он сам не знал, была ли тут картина Теньера или нет. Алексей Иванович поспешил ему на выручку.
— Нет, картина повешена на половине у Егорушки,— сказал он.— Тут ничего не унесено, все сполна осталось!...
Протасов ничего не ответил ему и, обращаясь к Егору Александровичу,сказал:
— Алексей Иванович говорит, что менее двухсот тысяч вы не возьмете?
Егор Александрович весь вспыхнул на минуту и чуть не вскрикнул от радости, пораженный сразу размерами цены и забывший о долгах. Но Алексей Иванович заметил это неосторожное движение племянника и быстро сказал:
— Это же действительно такая цена, которую каждый даст.
— Да, конечно, я и не спорю. Кому очень нужно,— ответил Протасов.— Я бы не дал, если бы надо было тотчас выдать всю сумму... Но на имении долги, уплату которых можно отсрочить.
Егор Александрович теперь только сообразил, что крупная сумма денег, обрадовавшая его, в сущности, перейдет не в его руки, а в руки его кредиторов.
— Алексей Иванович передал мне список долгов, они довольно значительны,— продолжал Протасов,— и это отчасти побуждает меня принять условия. Теперь у меня свободных денег не особенно много, соберутся только осенью... Вам придется выдать, кажется, тысяч двадцать с небольшим...
— Я могу,— быстро начал Егор Александрович, готовый рассрочить следовавшие ему деньги, лишь бы разделаться с имением, но дядя перебил его.
— Да, двадцать три тысячи. Их, конечно, нужно сейчас же выдать. Ведь ты, вероятно, очень не долго засидишься здесь, Егорушка.
— Право, не знаю,— сконфуженно ответил Егор Александрович.
Старик Мухортов чуть не ругнул его, угадав, что племянник готов рассрочить даже выдачу ему этих двадцати трех тысяч, лишь бы скорее все продать. Егор Александрович понял это и с усмешкой проговорил:
— Во всяком случае, я вас попрошу все деловые
переговоры окончить с дядею, он имеет от меня полную доверенность и знает все мои условия.
— Да мы уже все и обговорили,— заметил Алексей Иванович.
— Я тороплюсь продать имение, потому что моя мать на днях уезжает, а я сам — мне мешают все эти хлопоты в моих занятиях,— сказал Егор Александрович.
Они переменили тему разговора и, вернувшись в кабинет Егора Александровича, еще с полчаса беседовали о совершенно посторонних вещах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27