.. Ты что-то говорила перед отъездом сюда о модистке?
— Да, там я должна пустяки какие-то... пятьсот или семьсот рублей... Там еще какой-то долг обойщику... тоже пустяки...
— Это вовсе не пустяки, потому что у меня и так почти ничего не остается,— заметил Егор Александрович.— Мне надо знать точно цифру твоих долгов, и я тебя серьезно попрошу дать мне в этом отчет... Я, конечно, свято расплачусь за тебя, но это будет в последний раз...
Его тон был необычайно тверд и резок. До этой минуты он никогда так не говорил с матерью.
— Жорж, что с тобой? — воскликнула генеральша и сама возвысила голос.— Каким тоном ты говоришь это? Я не привыкла...
Он перебил се.
— Я тебя попрошу не волноваться! — стараясь быть сдержанным, заговорил он.— Ты еще недавно сама говорила о необходимости спасти честь нашей фамилии. Именно это я и решился сделать, не пятная себя новым бесчестьем — продажею себя. Только теперь я вижу, что мы с тобою действительно летели головами в пропасть, ты — по незнанию дел, я — по глупому стремлению не заниматься этими делами,
— Ты меня обвиняешь?
— Я гораздо более обвиняю себя, потому что, отстраняясь от дел, я все же пользовался всеми удобствами, бывшими нам не по средствам... Притом я должен был понять, что ты не имеешь призвания к делам...
— Что же ты хочешь делать?
— На днях предстоят платежи процентов по залогу имения. Я продам все, и если что останется за уплатою долгов — я здесь же куплю клочок земли и поселюсь на нем. По моим соображениям, если у тебя петербургские долги не слишком велики, мне останется столько, что в пять-шесть лет я стану, может быть, на ноги, устрою себе безбедную жизнь. Ты же — в эти годы ты можешь жить на свою пенсию...—у дяди Жака, наконец... а если вздумаешь жить у меня большую часть года, то у тебя хватит даже средств проводить два-три месяца в год в Петербурге по-своему... Конечно, мы должны распустить всю орду слуг и приживалок, обирающих нас теперь...
В его голосе не слышалось ни волнения, ни горечи. Он говорил, как человек, ясно сознававший свое положение— положение, если и не блестящее, то не безысходное. Генеральша молчала, точно пораженная громом, не понимая вполне, что происходит вокруг нее.
— Вот почему,— продолжал он,— всякие мечты о выдаче замуж Поли, о награждении ее за мой проступок нужно откинуть в сторону. На это у меня нет средств. Что я ее не брошу — это понятно само собою. Она останется при мне...
— Жорж! — воскликнула с ужасом Мухортова, как бы очнувшись от тяжелого сна.— Ты будешь жить здесь вдвоем с нею, сделаешь ее...
— Не будем говорить о моих делах: они касаются только меня, меня одного! — перебил он ее.— Нам прежде всего нужно распутать наши общие дела, и это в значительной степени зависит от тебя, как я уже сказал, так как я не желал бы, чтобы векселя и счеты из Петербурга посыпались мне, как снег на го-лону...
Софьи Петровна неожиданно разрыдалась и, ломая руки, застонала.
— Жорж, Жорж, ты решился убить меня! Я не переживу этого! О, как ты жесток, как мало ты любишь меня!
— Полно! Зачем ты говоришь эти фразы—нетерпеливо сказал он.— Люди переживают и худшие несчастия. Мы, по крайней мере, можем выйти еще чистыми из всей этой истории, Это даже не несчастие, а только урок...
Потом, видя, что мать продолжает истерически рыдать, он поднялся с места и сказал:
— Я пошлю к тебе Елену Никитишну помочь тебе...
Он вышел, не оборачиваясь, из комнаты. Он был убежден, что вопроса о выдаче Поли замуж больше не поднимут..,
Четветая глава
Егор Александрович успел уже давно разобраться в делах, и теперь для него весь вопрос заключался в том, чтобы повыгоднее продать имение. Ему хотелось сохранить за собою, если возможно, клочок своей родовой земли, прилегавший к владениям Алексея Ивановича. Здесь ему не только нравилась местность, но и было то удобство, что ему можно было тут, не тратясь на постройки, найти себе приют. В этой части мухортовского имения стоял отличный, заново отделанный, деревянный дом. Этот дом,носивший название «охотничьего домика», был некогда построен для. отца Егора Александровича и, хотя не отличался грандиозными размерами, но был довольно просторен и прочен. Еще недавно тут жил брат Елены Никитиш-ны, бывший управляющим в имении. Дом стоял на возвышенной местности. Около него протекала небольшая река Желтуха, по берегу ее тянулась деревня с деревянною церковью и кладбищем на краю. Обдумав все свое будущее, Егор Александрович отправился к Алексею Ивановичу, чтобы сообщить ему все, что он придумал, и попросить его советов. Когда он пришел в дом дяди, его особенно приветливо встретили кузины и кузен; но Егор Александрович сразу заметил в их лицах какое-то особенное участие и жалость. Так добрые люди смотрят на разных «несчастненьких». Егору Александровичу, неизвестно почему, вспомнилась та сцена с Машей Протасовой, когда девочка сказала ему: «Бедный слепенький, хочешь, я тебя повожу». По его лицу скользнула невольная улыбка. Родственники разом вскрикнули, вглядываясь в него;
— Егораша, что с тобой, голубчик? Мухортов удивленно и вопросительно взглянул
на них.
— На тебе лица нет! Ты нездоров был?
Егор Александрович сам не знал, что он так изменился в какую-нибудь одну неделю.
— Нет, сидел много за делами, так, верно, с непривычки отощал,— ответил он, усмехаясь.— Вот начнется охота, поправлюсь... Дядя дома?
— Дома, дома! — ответили родственники, тревожно переглядываясь между собою, и тут же прибавили: — Ты бы бросил все эти дела, где уж тебе возиться с ними!
Мухортов, не отвечая на это замечание, сказал:
— Дядя в кабинете?
— Да, да!.. Ах, бедный, бедный, как ты исхудал!..
— Так я пройду к нему,— сказал Егор Александрович.
Ему уже становилось досадно слушать эти жалостливые восклицания откормленных и краснощеких деревенских здоровяков.
Он направился в кабинет Алексея Ивановича и, переступив порог, сразу увидал при виде дяди, что и дядя смотрит на него как-то странно-. Старик, несмотря на свою вечную веселость, смотрел теперь озабоченно, с каким-то не то недоумением, не то смущением на племянника, точно готовился рассказать или выслушать что-то неладное. Егор Александрович поздоровался с ним и с первых же слов просто и откровенно стал выяснять дело. Ему хотелось поскорее высказать все, что было у него на душе. Он искренно любил старика, как замечательно доброго родственника, каким и был п действительности старик Мухортов. Кулак и аферист и одну сторону, он с другой стороны был нежнейшим мужем, отцом, дядею. Он не остановился бы перед необходимостью прижать к стене кого бы то ни было, снять с ближнего рубашку, но в то же время он готов был на всякие жертвы для своих. Эти две нравственности уживались в нем вместе, как это бывает сплошь и рядом. Егор Александрович начал с того, что задал старику простые вопросы: можно ли свести концы с концами, хозяйничая по-старому в Мухортове, то есть платя проценты за ссуду, не делая новых долгов? Можно ли поступать ина-
че или, лучше сказать, можно ли принудить Софью Петровну поступать иначе, покуда имение будет номинально принадлежать ему, Егору Александровичу? Не выгоднее ли продать теперь же имение, оставив за собой небольшой участок земли, где можно исподволь начать, если вздумается, маленькое сельское хозяйство не с голыми руками, а с кое-каким капиталом, вырученным хотя от продажи разной движимости, если не от продажи самого имения? Старик не без изумления увидал, что Егор Александрович обдумал дело не хуже, чем обдумал бы это он сам. Он поднялся с места и, потирая лоб, стал ходить быстрыми шагами по комнате, повторяя:
— Так, так!.. Экая ведь досада, что у меня теперь нет свободных денег... Я бы тебя, Егорушка, выручил, верь мне... Ну, да это не беда... Приищем покупщика... Что бы ты сказал, если бы Протасов...
Он взглянул испытующим взглядом на племянника, точно хотел прочитать в его душе, какое впечатление на молодого человека произведет этот вопрос.
— Мне, дядя, все равно, кто купит, лишь бы больше взять,—спокойно ответил Егор Александрович.
— Больше Протасова никто не даст... Ему имение нравится, да и с руки ему...
Егор Александрович нерешительно заметил:
— Но, дядя, вы не берете одного в расчет... Я не знаю почти вашего Протасова и потому не могу судить о его характере... Но не прижмет ли меня именно он... Эта глупая—вы меня извините — история с сватовством могла его разозлить.
Алексей Иванович замахал руками и вздохнул.
— Ну, Егорушка, ты уж о сватовстве-то не говори... Провалились мы на нем... Ах, как провалились!.. Ты, верно, еще ничего не знаешь? А я боялся за тебя... Тоже у тебя гонор... Во-первых, барышня сказала прямо отцу, когда он ей заикнулся о твоих планах, что за тебя она никогда на выйдет, что за первого встречного дурака пойдет, а не за тебя, и, во-вторых, конкурент у тебя явился опасный — Томилов... Старые девы на стену лезут, только бы женить его на Марье Николаевне... Еще бы, камер-юнкер и в будущем граф Слытков-Томилов.. Не шутка!..
— Ну, и дай бог им совет да любовь! — равнодушно сказал Егор Александрович.
— Мы тут в семье толковали, как бы поделикатнее сообщить тебе об этом, и ума не приложили.
— Да я же сам отказался от женитьбы...
— Ну, так тебе и поверили! — сказал дядя.— А вот как Протасов мне сообщил об отказе дочери, так тут уж нельзя было не поверить. Меня точно водой холодной обдало... Думаю: «Что теперь Егорушка станет делать?» Мои тоже чуть не ревут: «Бедный Егораша, ах, Егораша».
Егор Александрович не выдержал и разразился смехом.
— Так вот почему вы все на меня с такими постными физиономиями смотрели! — проговорил он, продолжая смеяться.-А я сразу и понять не мог...
— Да, тебе смех, а ведь штучка-то выгодная ускользнула из рук,—сказал Алексей Иванович.
Потом он заговорил уже более веселым тоном.
— Протасов даже немного повздорил с дочерью и извинялся передо мною в неловкости,— продолжал Алексей Иванович и засмеялся.— Я великодушно простил!
— Значит, вместо убытка барыш? — шутливо сказал Егор Александрович.— А я со своей стороны боялся, что ты на меня дуться будешь, что я испортил твои отношения к Протасову...
— Нет, брат, мне во всем удача: вон в Москве у меня дом сгорел — продать бы его, и десяти тысяч не дали бы, а сгорел —сорок получил из страхового общества. Полоса теперь такая у меня, чтобы только по сглазить...
- Ну, вот ты и мне с легкой руки помоги выпутаться...
— Хорошо, хорошо!.. Я что, это твоя мать-то, Егорушка, мне вот насчет Поли твоей плела... Не то ты законным браком жениться на ней хочешь, не то... черт знает, что ты придумал...
— Все пустое, дядя,— ответил Егор Александро-вич.— Жениться я на Поле не могу, хотя, может быть, это и следовало бы сделать. Но это выше моих сил...
— Ну, какая же она тебе пара?!
- Нет, дядя, не. то!.. Не потому не могу я жениться на ней, что я лично считаю ее неровной мне, а потому, что мне пришлось бы порвать связи со всеми родными.., Ведь даже ты, добрейший мой человек, не
пустил бы своих дочерей ко мне, если б она была моей женой?.. Да?
— Что и говорить.
— Ну, а отказаться от всей родни, от всех связей я не в силах... Бесчестно это или нет?.. Может быть, я тут сам с собою играю в прятки... сам я еще не могу разобраться в своей душе, но это так... Но, не женясь на ней, я не брошу ее. Она будет иметь место в моем доме, ей по духовной я оставляю после своей смерти все, что имею...
— Ну, умирать-то тебе еще рано...
— Кто знает... Камень с крыши может упасть и убить.
— Ну его к черту, этот камень... Ты о жизни думай, а не о смерти... Тяжело тебе, Егорушка, будет ради нее обречь себя на холостую жизнь...
Егор Александрович пожал плечами.
— Кататься умел, дядя, нужно и саночки уметь возить... Впрочем, ты ошибаешься, если думаешь, что я не люблю ее, или о>на не любит меня... Я счастлив и этой любовью, а другой — найдешь ли ее еще? Любовь и счастие—мало билетов с этими выигрышами в жизненной лотерее!..
И, переменяя разговор, он еще раз спросил Алексея Ивановича;
— Так ты одобряешь мои планы?
— Еще бы! Другого выхода и нет! Станешь путаться с новыми займами — все ухлопаешь на одни проценты, да еще и мать будет требовать на широкую жизнь. Ведь нельзя же сокращать свои расходы, когда владеешь таким имением, как Мухортово! Тоже мотовка она у тебя!
У Егора Александровича стало совсем легко на душе. Вернувшись из кабинета дяди на террасу, где барышни Мухортовы вышивали русские полотенца, а сын хозяина дома читал вслух какую-то книгу, Егор Александрович не мог не рассмеяться, подметив снова обращенные на него не то участливые, не то пугливые взгляды. Он подошел к кузинам и весело проговорил им:
— Ну, а теперь позвольте вас расцеловать за участие. Я не умираю, не погибаю и чувствую себя более счастливым, чем когда-нибудь!
Он притянул к себе этих румяных, откормленных и добродушных девушек и не без удовольствия расцеловал их прямо в губы. Кузен тоже поднялся с места и протянул ему широкую, полную, белую руку и, крепко сжимая ею руку Егора Александровича, с чувством проговорил:
— Молодец, Егораша; наплюй на все! Свет не клином сошелся. Мы тебе другую найдем...
— Нет, уж ты мне лучше на хорошие места на охоте укажи, Павлик,— ответил, смеясь, Егор Александрович,— а невесту я сам найду.
Павел Алексеевич, очень походивший на откормленного теленка, с крупными розовыми губами и большими простодушными молочно-голубыми глазами, бросился обнимать кузена, звонко и сочно целуя его.
— Знаешь, Павел, когда ты так целуешь, аппетит возбуждается,— со смехом сказал Егор Александрович.
— Меня, что ли, съесть хочешь?—-в свою очередь, засмеялся сын хозяина.
Егор Александрович с любовью взглянул на него и взял его за подбородок.
—Что ж, аппетитный кусок!
— Нет, уж я лучше велю завтрак подать!—ответил Павел Алексеевич.— Кстати, и мама посмотрит на тебя. А то она, бедная, боялась и выйти к тебе. «Взгляну, говорит, на него и разрыдаюсь».
Был третий час дня в исходе, когда Егор Александрович возвращался домой от дяди. Погода стояла превосходная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27